Болшевцы - Сборник Сборник

— Вот что, друзья, — мягко сказал Мелихов все с той же простецкой улыбкой. — Устали… Занервничали… Может быть, перекурим?

Расчет был правилен. Объявили перерыв.

Богословский был убежден, что выступление Васильева было для Мелихова полной неожиданностью. Но когда они, закурив, начали совещаться, то Сергей Петрович почти усомнился в этом.

— Они уж давно толкуют о ключах, — рассудительно говорил Мелихов. — Ключи придется им отдать. Я уже об этом думал. Если они захотят украсть — украдут… Разве замки для них задержка? Да теперь ничего другого уже и нельзя сделать.

А болшевцев между тем била лихорадка негодования.

— Доверят они тебе ключи — держи карман! — будоражил ребят возбужденный собственной дерзостью и успехом Васильев.

— Воры были — ворами и будем! Трепатня все…

— А на дьявола мне их доверие… Я и без ключей хаживал.

— До чего же ловко — заговорят, заговорят — ну, прямо вот слепым ходишь!

Показались Мелихов и Богословский.

— Думаете — изловили, прижучили? — начал Мелихов при общей напряженной тишине. — Они, мол, нам турусы на колесах разводят, а вот мы им — соли на хвост! Вон Васильев каким героем ходит. И Умнов тоже. Ты-то с чего? Эх вы, публика!

Мелихов выставил вперед грудь:

— Я уже не одну неделю думал об этом. Мы с Сергеем Петровичем много раз хотели передать вам ключи, но отложили. Отложили потому, что хотелось, чтобы вы сами доросли до этого, сами поставили этот вопрос. Ну вот… Теперь то, к чему мы стремились, случилось. Товарищ Васильев, подойди сюда!

Васильев подошел — непонимающий и смущенный.

— Прими, товарищ Васильев, ключи, — торжественно, подчеркивая каждый слог, произнес Мелихов. — Отныне тебе доверяется все имущество нашей коммуны. Мы все — и воспитатели и воспитанники — поручаем тебе его и верим тебе.

Васильев почти машинально протянул руку. От волнения она у него дрожала, и ключи тихо позванивали.

Это было важное событие в жизни коммуны. Его долго помнили все. Отчужденность, которую замечал Мелихов по отношению к себе со стороны бутырцев, явно шла на убыль.

— Что ж, сделаем и еще один шаг, — говорил Мелихов Сергею Петровичу. — Попробуем теперь смелее давать им отпуска в город.

В Москву болшевцев тянуло. В отпускной день необыкновенное возбуждение овладело коммуной.

В проходной комнате, где помещалась спальня старших, то-и-дело шныряли люди. Коммуна брилась, чистилась, прихорашивалась.

Размахивая увольнительной запиской, через комнату промчался Осминкин. Волосы его торчали лохмами во все стороны. Лицо выражало восторженность.

— В Москву! — орал он во все горло. — Все ли там в порядке?

Он шел в отпуск в первый раз.

Взял увольнительную и Накатников. В городе у него не было ни родных, ни знакомых. Он просто решил не отставать от компании. Ему было весело, и он напевал какой-то плясовой бурный мотив.

В углу на койке лежал, отвернувшись к стене, приятель Накатникова — Васильев. С тех пор, как ему вручили на собрании ключи, он стал много солидней. Но сегодня с утра он начал как-то особенно мрачнеть. Ходил среди общего радостного волнения, повесив голову, огрызался на болшевцев. Сегодня он не походил на самого себя.

Накатников подошел к койке приятеля и окликнул:

— Косой, в Москву едешь?

Широкая спина оставалась неподвижной. Накатников дернул Васильева за рукав.

— Едешь, Косой, в Москву, что ли?

Васильев резко повернулся к Накатникову. Голос его прозвучал хрипло:

— Шары гонять или воровать? Зачем мне в Москву ехать?

Он опять повернулся лицом к стене.

— И потом… не все ведь едут. Мало ли что может понадобиться… Ключи-то ведь у меня, — прибавил он.

Накатников знал характер своего приятеля и больше к нему не приставал. Однако ответ Васильева поразил его необыкновенно: «Не в ключах тут дело».

Действительно… Зачем он сам, Накатников, собрался в Москву? В городе ему делать решительно нечего. Внезапно он понял и мрачность Васильева и явную зависть его к тем, кто имел в Москве родственников.

Ему представилась возможность случайной встречи с Кожаном, и смутные его опасения оформились в определенный образ. Кожан был чем-то вроде воровского аристократа. Красавец и щеголь, он служил образцом для подражания. Хромовая куртка блестела на нем, как латы. На бледном лице четко выделялись синевато-черные усы и тонкие яркие губы. Его улыбка уничтожала, голос звучал насмешливо. Он был носителем традиций и законодателем мод. Подражая Кожану, дорогомиловские карманники ходили в кожанках и синих галифе. С молодыми ворами этот блатной «лев» разговаривал покровительственно.

В свое время Накатникову трудно было привыкать к кокаину. Белый порошок вызывал у него рвоту. Насмешки и пренебрежительное пофыркивание Кожана заставили парня преодолеть отвращение. Однажды Накатников отказался от предложенного опасного дела. Кожан сладко улыбнулся, прищурил ничего не выражающие глаза, и одна эта улыбка заставила взять отказ обратно. Накатников терял перед вожаком весь свой задор и самоуверенность.

Что скажет Кожан, если Накатников вдруг встретится с ним в Москве? Он представил презрительную гримасу Кожана и Почувствовал, что обязательно скрыл бы свое поступление в коммуну. Но ведь скрыв это, он должен будет вести себя так, как будто ничего не переменилось, и даже, может быть, пойти на «дело». Накатников ощутил неопределенный страх и, чтобы справиться с неприятным чувством, запел еще веселее и громче.

Ему вспомнилась его недавняя речь, Погребинский… Коммуна нравилась чистой постелью, едой, простотой обращения Мелихова и Богословского, но это вовсе не значило, что он решил в ней остаться. Накатников был человек настроения. Он давно бы ушел, если бы не уверенность, что уйти можно в любое время. Успеется…

Он стоял у окна и пел. Мелодия отражала движение его дум. Он напевал то что-нибудь веселое, бравурное, то вдруг переходил на минорный лад. Потом круто повернулся на каблуках и пошел к двери.

— Помчал, ураган, — сказал ему вслед Почиталов.

В комнате Мелихова толпились обиженные — из числа прибывших в коммуну позднее. Их еще не отпускали в Москву. Они клянчили, настаивали, сердились. Перед кряжистым управляющим прыгал и кипятился маленький, тощий паренек и при каждом слове бил себя в грудь:

— Чем же мы хуже других, Федор Григорьевич? Почему же нас вы не пускаете?

Мелихов не громко, но веско доказывал парню, что отпускать его рано, что со временем поедет и он.

Накатников влетел в комнату, как ветер. Лежащие на столе бумажки вспорхнули от стремительных его движений.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});