Из рода Караевых - Леонид Ленч

Остановились перед дверью — такой же белой, безликой, как и соседние.

— Входите! — сказал дежурный.

Сергей Петрович открыл дверь и вошел в комнату. За письменным столом сидел пожилой человек в простой военной гимнастерке. Круглоголовый, стриженный ежиком.

— Садитесь, Караев!

Сергей Петрович сел на стул подле стола.

— Я — следователь Государственного политического управления Савельев Илья Иванович. Я буду теперь вести ваше дело.

— А следователь Онегин как же? — вырвалось у Сергея Петровича.

— А у товарища Евгения Онегина хватит других дел, — с чуть заметной усмешкой сказал Савельев. — Вот что, Сергей Петрович, расскажите, а еще лучше напишите, вот вам бумага и ручка, все, что вы знаете про Прохорова Андрея Трофимовича. Когда и где вы с ним познакомились? Ну, словом все, что вы хотите о нем нам сказать. А потом — о встрече на дороге с поручиком… как его?.. Доброво. Что вы можете и о нем сказать? Ничего не скрывайте, пишите так, как раньше на исповеди попу говорили. Небось приходилось исповедоваться?

— Приходилось!

— Мне тоже приходилось. Ну, желаю успеха. — Достал из ящика стола газету и углубился в чтение. А Сергей Петрович стал записывать свои чистосердечные показания.

Прошло еще несколько дней, и он был освобожден.

Сергей Петрович вышел из тюремных ворот и пошел пешком домой. Ноги ступали нетвердо, но дышалось глубоко и легко. Ах, как хорошо дышалось ему в то утро! Уже стояла на дворе ранняя осень — время года везде прекрасное, а на Кубани в особенности. Зелень на деревьях еще пышна, но чуть уловимый тонкий аромат увядающей листвы носится в нежарком воздухе.

«Снова «чет», — думал Караев. Свои белогородские четки он успел при аресте незаметно для сотрудников ГПУ снять и отдать тетушке Олимпиаде и теперь по-мальчишески радовался тому, что снова наденет их на запястье левой руки.

Тетушка Олимпиада, обнимая и целуя племянника, вернувшегося домой живым и невредимым, плакала, смеялась и говорила без умолку.

— Я знала, что ты вернешься домой, Сереженька! А сны такие мне снились и… О господи, у тебя же виски совсем седые, скоро тетку догонишь! Сереженька, ты в бога веришь?

— Я, тетушка Липа, за эти годы такого насмотрелся… Какой уж тут бог?!

— Все равно. Поклянись вот перед этой иконой, что никому никогда не скажешь о том, что сейчас услышишь.

— Ну, клянусь!

— В нашем роддоме рожала одна прекрасная женщина. Сереженька, откровенно тебе скажу — писаная красавица. И такая милая — прелесть! Очень тяжелые были роды, три дня не могла, бедняжка, разрешиться, и если бы не моя помощь… не знаю, чем бы дело кончилось. Доктор наш растерялся, а я… Короче говоря, разрешилась бабочка! Чудный мальчишка у нее родился. И вдруг я узнаю, что Верочка — Верой Сигизмундовной ее зовут, но я ее просто Верочкой называла — не кто-нибудь, а жена самого начальника нашего ГПУ. Ну, думаю, сам бог тебя мне послал! Выписали ее. Я узнала адрес, где они живут, и стала туда ходить. Приду и прохаживаюсь мимо их дома — должна же, думаю, она выйти на улицу когда-нибудь. На третий день, смотрю, вот она выходит. С колясочкой. Я к ней. Узнала меня, обрадовалась. Поговорили. Я набралась храбрости и… заплакала! Она меня утешает, а я реву. Наконец совладела со своими нервишками и все ей рассказала про тебя. Попросите, говорю, Верочка, вашего супруга — пусть разберутся с Сережкиным делом, я не знаю, в чем его обвиняют, но богом клянусь, никаких тайных преступных замыслов против Советской власти у него нету. Она нахмурила свой лобик хорошенький и говорит: «Муж не любит, когда я с ним говорю о его делах, но для вас, Олимпиада Трофимовна, сделаю исключение. Я вам дам знать о результатах». И что ты думаешь? Через три дня приходит ко мне домой женщина от нее и говорит: «Вера Сигизмундовна ждет вас сегодня в семь вечера на улице подле дома». Лечу туда, как на крыльях. Верочка моя мне улыбается еще издали. Я подошла, она говорит: «Муж сказал, чтобы я никогда больше ни о ком его не просила, но за Митю — они мальчика Митей назвали — сделаю, сказал, для тебя исключение. Один раз в жизни. Обещал лично дело вашего племянника посмотреть. И сегодня сказал мне, что будет назначен другой следователь, более толковый, чем прежний. Так что, как мне кажется, дела у вашего племянника неплохие». И вот пожалуйста — ты дома! Сереженька, помни, что ты мне поклялся!

Тетушка Олимпиада снова принялась всхлипывать. Сергей Петрович обнял ее, привлек к себе и стал целовать мокрые, сияющие, счастливые глаза.

В военкомате тоже все сложилось как нельзя лучше для Караева. Друг Прохорова, ответственный работник комиссариата, принял его приветливо, сказал, что письмо от Андрюхи (так он назвал в разговоре с Сергеем Петровичем Прохорова) получил и что у него есть для Сергея Петровича интересное предложение. Какое? Он может направить его в распоряжение штаба Туркестанского фронта, где происходят военные действия — идет борьба с басмачеством.

— Вы знаете, что это за штука такая — басмачи?

Сергей Петрович сказал, что не знает.

— Как бы вам покороче объяснить. После падения власти бухарского эмира туркестанская буржуазия — всякие там баи-помещики, миллионеры-каракулеводы, бывшие эмирские прихлебатели — пытаются вернуть себе власть. Организуют банды, иногда крупные — в несколько тысяч сабель. В банды уходит разная публика: и просто разбойничий элемент, и обманутые крестьяне — дехкане. Обстановка сложная. Басмачи мешают мирному возрождению огромного богатейшего края. Оружие у них хорошее, в основном английского и французского производства. А в верховном руководстве знаете кто у них? Энвер-паша!

— Старый знакомый! — сказал Сергей Петрович. — Я на Кавказском фронте воевал с ним.

— У него свои бредовые панисламистские идеи. Авантюрист, конечно, высшей марки. Ну как, Сергей Петрович, принимаете мое предложение?

— Принимаю.

Друг Прохорова полистал какие-то бумаги, задумался.

— .Тут вот какое затруднение. Вы же пехотинец, а фронт нуждается в кавалерийских командирах.

— Я вырос в кубанской станице, на коне сызмальства езжу. И кавалерийский строй знаю — с казачатами тренировался. А по сабле в юнкерском занимал одно из первых мест, хотя, откровенно говоря, не любил никогда сабельный бой. Мы, пехотинцы, кавалеристов называли мясниками на лошадях!

Военкоматчик усмехнулся.

— Тем не менее именно кавалерия решила судьбу и Деникина и Врангеля. Думаю, что для вас с вашей биографией, Сергей Петрович, Туркестан — лучший вариант из тех, что я могу вам предложить. Поедете?

— Поеду! Где наша не пропадала!

…В Софиевскую отправилась тетушка Олимпиада, пробыла там два дня и ничего утешительного оттуда не привезла. Федотовны уже не было в живых. Про Федора Кузьмича и Нату в станице никто ничего не слыхал. Сергей Петрович наказал тетушке продолжать поиски На-ты и вскоре, получив дорожные документы и деньги, уехал из Краснодара в Ташкент.

Часть третья

ЕСТЬ УПОЕНИЕ В БОЮ…

— Свидетель бог — не я тому виной! —Воскликнул он, и шашка зазвенела!

М. Лермонтов 1

Бой за кишлак Заир затягивался. Басмачи, засевшие в нем, вели сильный огонь из-за дувалов[8]. Глина, прокаленная свирепым азиатским зноем, лучше всяких бетонных плит предохраняла их от ответного огня.

Командиру первого эскадрона Бородулину, которого в полку звали «коногоном» в память его былой шахтерской специальности, пришлось, укрыв коней с коноводами в лощинке, вести пеший бой. Бородулин пеший бой не любил.

Эскадрон стал нести потери: басмачи стреляли, как всегда, метко. «Коногоном» овладела буйная ярость, которая неизменно наваливалась на него, когда бой складывался не так, как ему хотелось, и он решил не тянуть волынку, а поднять своих людей в решительную атаку и взять Заир одним махом. «Главное, чтобы они дрогнули и посыпались из кишлака, — думал Бородулин, имея в виду басмачей из банды курбаши[9] Ише-Тюри, за которым полк гонялся уже давно. — Бежать им, кроме как на восток, некуда, а там их перехватит второй эскадрон и возьмет в сабли… Только бы командир второго… офицерик этот не подкачал!»

С Караевым у Бородулина отношения были натянутые. В полку сразу же, конечно, узнали, что присланный из Ташкента штабом фронта на службу новый командир эскадрона Сергей Петрович Караев — бывший царский офицер, служивший к тому же у белых на юге, и это всех насторожило. Но Караев держался ровно и просто, да и первые же боевые проверки показали, что новый комэск чести знаменитого туркестанского кавалерийского полка не уронит. Отношение к нему изменилось. У всех, кроме «коногона».