Дагги-Тиц - Владислав Крапивин

— А зачем ты их прячешь? Холодно ведь с голыми руками…

Она воскликнула, словно обрадовалась:

— Ни капельки! У меня руки всегда горячие… — И опять сморщила переносицу. И объяснила с дурашливой сердитостью: — А свободными пальцами легче хвататься за воздух…

— Во как… — озадаченно отозвался Лодька. — А зачем за него хвататься-то?

— Чтобы не упасть, конечно…

— И… помогает? — решился на новый вопрос Лодька.

— Ох, не знаю… Но ведь больше не за что. А катаюсь я плохо…

Лодька решился на маленькую лесть:

— По-моему, нормально.

— Нет, скверно, — со вздохом сказала девочка. — Я еще не привыкла в ботинках. Мне их купили неделю назад. А раньше каталась в валенках, как ты… — И она быстро глянула на Лодькины ноги, а потом скользнула по нему взглядом вверх, до шапки. Словно вдруг спохватилась: «С какой стати я рассуждаю о своих делах с незнакомым мальчишкой? Неизвестно, кто он такой!»

А Лодька тут же как бы глянул на себя ее глазами: в самом деле — кто такой? И какой?

Ну и что? Скорее всего, выглядит, как нормальный семиклассник. Не какая-нибудь шпана с Бабарынки. Валенки, правда, расхлябанные, а все остальное — «вполне»… Ватничек ладный такой, сшитый в талию (спасибо маминой знакомой Ирине Тимофеевне) и не военно-полевого цвета, а из синей бязи и к тому же с латунными морскими пуговицами от старого папиного кителя. И новая суконная ушанка — совсем не то «воронье гнездо», что в прошлом году, аккуратная такая, «ухи» ладно подвязаны на макушке…

Слова девочки, что еще недавно она ездила на коньках с валенками, пришлись Лодьке по сердцу. Сразу как бы уровняли ее и его. И он признался с небрежной откровенностью, словно знакомой:

— А я никогда еще на ботинках не ездил. Все денег не наскребем…

— Зато ты держишься на коньках прочно, — похвалила девочка. Похоже, что всерьез.

— Ох уж! Тоже спотыкаюсь. Я на катке раньше мало бывал, мы с ребятами чаще на лыжах, в логу…

— Страх какой! Я один раз попробовала съехать с горы, больше меня никто не заставит… Там ведь за воздух цепляться бесполезно… — И засмеялась тихонько.

А Лодька проговорил серьезно:

— Здесь тоже бесполезно… если одной рукой.

— Но я же не могу двумя! Валенки же…

— А почему не сдала в гардероб?

— Там их просто так не берут, только вместе с одеждой, а мне сдавать нечего…

— Дурацкие правила, — посочувствовал Лодька. Сам он сроду не пользовался на катке гардеробом.

— Да… — кивнула девочка.

Их объезжали и с досадой оглядывались: чего, мол, точите на дороге!

— Надо ехать, — спохватился Лодька.

— Ох, да…

И тогда он, как бы прыгая на новую ступеньку смелости, предложил:

— Вот что… Если хочешь, хватайся за воздух двумя руками, а валенки дай мне… Да не бойся, я не сбегу с ними, чтобы завтра продать на толкучке…

Она тут же засмеялась, охотно так, будто ждала от мальчишки чего-то такого, веселого. Но заспорила:

— Тебе же неловко будет…

— Нормально будет. А ты… можешь даже не за воздух, а за мой локоть. Обеими руками… — Лодька решительно взял ее валенки, а локоть оттопырил кренделем.

— Ой… — сказала девочка. — Но ухватилась сразу, без капризов. И они толкнулись вместе и поехали, стараясь, чтобы получалось в ногу. И ловко набрали скорость. А девочкины руки на локте были почти неощутимы, словно весу в ней, как в корзинке со стружками.

Парок от их дыхания смешивался в одно облачко и улетал назад.

Через четверть круга Лодька осторожно спросил:

— Ну и как?

— Хорошо… Гораздо лучше, чем воздух, — коротко посмеялась девочка. — Только знаешь что…

— Что?

— Давай просто рука за руку? Будет, наверно, удобнее…

— Давай! — Лодька стряхнул с правой ладони рукавицу и сунул в карман.

Солнечные зайчики

Ладонь девочки и правда оказалась очень теплой. Будто лишь сейчас от печки. И тепло это разошлось по Лодьке, по каждой клеточке. А динамики разносили очень подходящую песню:

И звенит под ногами каток,Словно в давние школьные дни…

И еще:

«Догони, догони!» —Ты лукаво кричишь мне в ответ…

Школьные дни были не давние, а нынешние, вот они. И догонять никого не приходилось — скользили рядышком, рука в руке. Но настроение было именно такое. И в этом настроении конечно же пришло время для законного вопроса:

— Тебя как зовут? — выдохнула очередной парок девочка.

— Лодька… Или Лодя… Это сокращенно. Но не от «Володя», а от «Всеволод»…

— Хорошее имя…

— Обыкновенное… — (А коньки — дзынь, дзынь…)

— Не такое уж обыкновенное. Не как Вова или Шурик…

В ладони девочки толкалась быстрая жилка. Лодька молчал. И, конечно, в его молчании также был вопрос.

— У меня тоже… не совсем обычное имя… — наконец выговорила она в ритме плавных конькобежных шагов.

— Какое?

— Стася… А полное — Станислава…

Это и правда было необычно.

— Красиво… Прямо как у принцессы, — отозвался Лодька и только потом сообразил, что при таких словах полагалось бы застесняться.

Застеснялась девочка:

— Скажешь тоже, «принцесса»… Одно хорошо: ни с кем не путают. У нас в школе я одна единственная Станислава…

— В двадцать первой?

— Ты как догадался?

— А чего догадываться. В центре города куда ни… — (он чуть не сказал «куда ни плюнь») — куда ни посмотри, все девчон… девочки оттуда…

— А ты, наверно, из двадцать пятой? Оттуда почти все мальчики…

— Конечно…

— Наша классная сказала однажды: «Эти школы как две чашки весов на одном коромысле»…

Это она точно сказала, Стасина классная! В ученической жизни города двадцать первая и двадцать пятая школы как бы дополняли друг друга. Порой у старшеклассников устраивались совместные вечера (потому что смешно же, когда все время танцуют на праздниках Дима с Костей, а Галя с Тамарой!). Если какой-нибудь смотр самодеятельности с пьесами, где смешаны мужские и женские роли, опять идут переговоры о «совместном творчестве». Но это касалось в основном старших ребят. Семиклассников к старшим не причисляли, поэтому им, как и более младшему народу, оставались «мигалки».

Школы стояли по разным краям громадной городской площади, посреди которой сиротливо торчала красная водонапорная башня и одно время даже устраивались новогодние елки. Квадратные окна школ через километровый простор смотрели друг на друга. Там, за обращенными к площади окнами, сидели те, по кому сохли сердца «представителей противоположной школы». В двадцать пятой — Михаилы, Игори и Сергеи, в двадцать первой — Оли, Светланы и Марины. Через площадь протягивались невидимые струны привязанностей. Порой они напряженно вибрировали от сердечных страданий и душевных переживаний…

Ну, может быть, чувства не так уж томили воздыхателей и воздыхательниц, чаще это было что-то вроде игры, но мысль о возможности посылать через площадь «любовных зайчиков» неоднократно возникала в обеих школах. Особенно яркой весной. Утром, едва солнечные лучи высвечивали повернутую к площади сторону «мальчишкиной» школы, там, за темными стеклами, начинали искриться и призывно дрожать десятки зеркалец. А после обеда, когда дневное светило обращало свой лик в «девичью» сторону, искриться и лучиться принимались окна десятилетки номер двадцать один.

Мальчишечий народ не унижал себя тем, чтобы обзаводиться специальными круглыми или квадратными зеркальцами (не девицы же!), в дело шли случайные осколки. А однажды кто-то изобрел «пятачковые отражатели». Пятак стачивали и зачищали с одной стороны, потом полировали до блеска. Иметь такое золотистое зеркальце считали необходимым все полноценные представители школы номер двадцать пять. Не только старшие, но даже пятиклассники, хотя им-то сердечные заботы были пофигу…

Не похоже, что мигающие школьные зайчики несли через площадь какую-то конкретную информацию. Может, кто-то и пытался переговариваться азбукой Морзе, но едва ли это приводило к успеху: поди разберись, где там чье зеркальце и какие буквы передает. Однако в частых вспышках чудился скрытый смысл: пускай, мол, нас, девчонок и мальчишек, разъединила, рассадила по разным «курятникам» суровая педагогическая власть, но мы помним друг о друге и хотим быть вместе. Возможно, в этих проскакивающих между двумя школами солнечных сигналах было предвестие грядущего объединения. Того, которое случилось в пятьдесят четвертом году, когда мужские и женские составы школ перемешали и покончили с системой раздельного обучения (хорошо это или плохо, до сих пор спорят педагогические светила).

Но еще до такого «перемешивания», в самом начале пятидесятых, обычаю перемигивания пришел конец. Площадь начали застраивать, и между «родственными» школами возникла кирпичная, украшенная колоннами коробка будущего обкома партии. Незыблемая партийно-административная монументальность стала неодолимой преградой для зеркальной сигнализации. Раздавила, так сказать, хрупкую традицию трепетных мальчишечье-девчоночьих отношений…