Избранный - Бернис Рубенс

для тебя, папа.

Рабби Цвек взялся за корзинку.

— Я не могу ее поднять, — заметил он. — Очень тяжелая.

Норман засмеялся и свернулся калачиком под одеялом, спихнув корзинку на пол.

— Конечно, не можешь, — сказал Норман. — Она же полная.

Рабби Цвек заглянул в лежащую на полу корзинку. Она действительно была полная. Она полнилась Билли.

Рабби Цвек проснулся. Не вдруг, а постепенно и без особой уверенности, что всё это ему приснилось. Он быстро вспомнил, где находится, и разозлился, что к нему так никто и не вышел. Он встал, подошел к подножию лестницы.

— Эй, есть тут кто-нибудь? — крикнул он и удивился тревоге, слышавшейся в его голосе. Он знал, что короткий сон его напугал, но забыл, чем именно. Осталась лишь сильная злость.

Он поднялся на две ступеньки.

— Эй! — крикнул он еще раз и, заслышав шорох наверху лестницы, поспешно вернулся на место. Попытался припомнить, что хотел сказать доктору, но фраза вылетела у него из головы.

Он уже раскаивался в том, что разозлился. Плохое начало. Он решил вести себя как ни в чем не бывало и развернулся спиной к лестнице. Сверху опять донеслись какие-то звуки, рабби взял со столика журнал и принялся рассеянно листать. Со страниц на него смотрели фотографии голых девиц, и он решил, что всё это ему снится. Не могут же в приемной у доктора быть такие картинки. Нужно встряхнуться. Он брезгливо отшвырнул журнал. Он готов был признать, что журнала там и не было, что он ничего не видел, вообще не бывал здесь и лучше бы ему уйти, стереть случившееся из памяти. Он направился к выходу.

— Да? — раздался голос у него за спиной.

Он обернулся. У подножия лестницы, опершись на перила, словно в изнеможении, стояла женщина. Рабби Цвеку показалось, что она явилась в спешке. Он уставился на нее, ожидая, что она снова заговорит, так как всё еще сомневался, вполне ли он в сознании, или до конца не опомнился от страшного сна.

— Да? — повторила она.

— Я насчет сына, — сказал он.

— Поднимайтесь, — ответила женщина, лениво развернулась и, сутулясь, поплелась вверх по лестнице. Поднявшись, обернулась и увидела, что рабби Цвек стоит где стоял. — Идемте, — сказала она. — Не могу же я с вами тут всю ночь торчать.

Рабби Цвек изумленно двинулся за ней. Он решил, что это жена или помощница доктора, а кабинет наверху. Однако вид женщины его смущал. Она была неопрятна. И еще журналы. Они ведь тоже не имели никакого отношения к медицине. Но он всё равно последовал за ней, держась за перила и ускоряя шаг, поскольку опасался, что в темноте потеряет ее из виду. Наверху ему пришлось пробираться на ощупь. Потом в темноте вспыхнул луч. Женщина отворила дверь и отступила на шаг, пропуская рабби Цвека. Он пошел на свет, замялся на пороге. Перед ним была неубранная кровать, сломанный абажур и гора одежды на стуле.

— После вас, — с преувеличенной любезностью произнесла женщина.

Рабби Цвек уже отчаялся увидеть доктора, но признавать правду все еще отказывался. Он вошел в комнату. Та оказалась теснее, чем он ожидал. Почти всё пространство занимала кровать. Кроме нее в комнате был комодик, второй стул и грязный умывальник в углу. Он впился взглядом в чашу умывальника в надежде, что это поможет ему успокоиться. И заметил длинный черный волос, змеящийся вглубь стока. Рабби Цвека отчаянно затошнило. Женщина закрыла за собой дверь.

— Доктор, — сказал рабби Цвек, хотя слово это звучало нелепо, — я насчет сына.

— Какой еще доктор, какой сын? — спросила женщина. Казалось, она немного очнулась. Взяла с кровати грязную гребенку и провела ею по волосам.

— Вы не доктор, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес рабби Цвек. Ему хотелось объяснить ей, что всё это ошибка.

— Я похожа на доктора? — улыбнулась женщина, заметив, как он расстроен. — Что случилось?

Она подошла к нему, и он, к собственному удивлению, не отшатнулся. Напротив, он был безгранично благодарен ей за участие. Его так и подмывало сесть, выплакаться, рассказать, зачем пришел, всю тягостную историю о Нормане в больнице, о Билли на соседней кровати, о матери Билли, рыдавшей на остановке, но больше всего хотелось выплакать собственный стыд. Он шагнул к незанятому стулу, хотел было сесть, но женщина со смехом схватила его за плечи. — Он сломан, — пояснила она. — Садитесь на кровать.

Он позволил подвести себя к кровати, устало сел, не почувствовав отвращения ни к грязному белью, ни к груде поношенной одежды, разбросанной по сбившемуся одеялу. Женщина стояла возле него и садиться не собиралась. Он впервые заметил, что на ней домашний халат, и с улыбкой увидел, как она взялась за пояс и завязала двойным узлом.

В этом жесте ему померещилось уважение, за которое он тоже был благодарен.

— Так что случилось, — спросила она, — с вашим сыном? В чем дело?

Он не слышал ее вопроса. Он уставился в вырез меж отворотами халата. Несмотря на то, что женщина стянула пояс двойным узлом, халат распахнулся на груди. Рабби Цвек глазел на ее грудь. Женщина была немолода. И отчего-то показалась ему похожей на Сару — просто потому, что он не знал иных сравнений. Шея была в морщинах до самой груди; местами складки скрывала россыпь темных пятнышек. Ее запах показался ему знакомым, напомнил запахи давнего прошлого, и эта смесь приятно взбудоражила рабби Цвека. Так пахла после ванной его бедная Сара, упокой Господи ее душу, подумал он, и в памяти тут же всплыл другой схожий запах — отцовой конюшни, где они со старшими братьями давным-давно мыли лошадей. Так пахло из комнатушек под самой крышей, когда прислуга в свободный вечер собиралась идти гулять. Все эти запахи воплотила в себе женщина, что сейчас наклонилась над ним, и ностальгия притупила остроту его отвращения.

— Мой сын, — снова проговорил рабби Цвек.

— Да, так что там с вашим сыном? — В голосе женщины слышалось легкое нетерпение. — Давайте уже покончим с этим.

Она наклонилась ниже, и одна грудь вывалилась из халата. Рабби Цвека ее появление ничуть не удивило. Он уставился на грудь. Судя по виду, ее не мешало бы отутюжить. Он вспомнил фотографии в журналах внизу, но эта плоть не имела ничего общего с теми гладкими выпуклостями. Те внушали ему отвращение. Эта — другое дело. Быть может, некогда ее грудь была пышной, округлой, теперь же сдулась, превратилась в ненужный привесок, и обнажение ее было случайным. Он поднял руку, заметил, что так и не снял перчаток. Медленно, палец за пальцем, стянул перчатку, заключил болтающуюся грудь в