Бешеный прапощимк части 1-9 - Дмитрий Зурков

Нас встречает вездесущий Гриня, распределяем казаков по периметру, отдельно собирается его пятерка. Иду с ними брать флигель. Ганна сказала, что там пять комнат, летуны по двое разместились в ближних к выходу. Окна темные, света нигде нет. Одна ночная птичка просвистела, что заняла позиции с тыла, другая ей в ответ чирикнула, что спереди тоже все готово. Поднимаемся и крадемся к двери. Перед крыльцом вперед проскальзывает один из казаков, тянет руку к двери, и в этот момент она открывается. На пороге стоит штабной водила в нижнем белье с лампой в одной руке и смяиой газетой в другой… ТВОЮ МАТЬ!!!.. Тихая работа кончилась! Мимо моего уха свистит брошенный нож, но ганс, выйдя из ступора, приседает, захлопывая дверь, и с воплем «Алярм!!!» несется по коридору. Изо всех сил дергаю ручку, которая после этого остается у меня в руке. Дверь закрыта! Внутри дома раздается шум, кто-то падает, что-то разбивается, внезапно распахивается окно. Ору, как бешеный: «Ахтунг! Дойче флигенде! Зи зинд унцигельн! Капитулирн!» (Внимание! Немецкие летчики! Вы окружены! Сдавайтесь!)

В ответ — столь привычные русскому уху «Шайзе… швайне… ферфлюхтер…». Из окна, оглушительно после ночной тишины, бахает выстрел, пуля проходит чуть выше головы. Ну, что ж, с дракой вам будет дороже! Скатываемся вместе с Гриней с крыльца в темноту, кричу уже своим: «Огонь!». Слитные выстрелы из темноты несколько охладили пыл немцев. Слышны опять «Шайзе!», топот ног и звон разбитого стекла. В одной из комнат из окна вырывается пламя, моментально освещающее все вплоть до мельчайших деталей, которому усиливающийся ветер не дает вырваться наружу. Похоже, там начинается пожар — видны отсветы пламени на стенах. От нас отстреливаются пять человек. Нас они не видят, ориентируются по вспышкам, но и сами для нас оказываются невидимы. Огонь, разгоревшийся в комнате, освещает подступы к зданию достаточно хорошо, штурмовать опасно. Кто-то из казаков неосторожно приподнимается, тут же из флигеля следует два выстрела, мои отвечают, но сквозь звуки боя я сумел расслышать крик боли. Ранили?! Или хуже? До сих пор в группе не было ранений и смерти. И не хочу я черный список открывать! Пусть лучше гансы сгорят в доме, на штурм не полезем! Их мне не жалко! В горящей комнате что-то глухо шипит. Ко мне подползает Михалыч.

— Командир, немцы круговую оборону держат, сзади тоже не подступиться. Что делать будем?

— Ждать будем, пока не поджарятся, или не сдадутся. Пошли пару человек на дорогу, если стрельбу услышали, могут приехать посмотреть.

— Уже послал.

Вот за что я люблю Митяева, — иногда так мысли читает, любые экстрасенсы отдыхают… Следующая фраза Михалыча была совсем мирной:

— А чем это пахнуло? Сеном? Откуда?

От этой мирной фразы мне вдруг резко поплохело! В горячке боя всякое, конечно, может показаться, но сено? Втягиваю в себя воздух, принюхиваюсь и обливаюсь холодным потом по самых пяток… Порыв ветерка явственно донес запах затхлого, прелого сена! БЛ…!!! ТВОЮ ЖЕ Ж МАТЬ!!!.. Лучше перебдеть, сомневаться потом будем! Срывая голос, ору:

— Всем!!! Бегом на ветер!!! Быстро!!!..

Есть в жизни вещи, которые не стоит подвергать сомнению. Как говаривал в курсантской юности наш курсовой офицер: «Здоровая подозрительность и тяжелая паранойя — суть синонимы!». И в мозгу любого военного человека конца двадцатого века, вбитые накрепко занятиями и тренажами по ЗОМП, при этом запахе вспоминаются несколько строчек из наставления по РХБЗ: «Фосгемн — бесцветный газ с запахом прелого сена или гнилых фруктов. Обладает удушающим действием. Контакт фосгена с легочной тканью вызывает разрушение альвеол и быстро прогрессирующий отёк лёгких. Антидота не существует». Рванули навстречу ветру, проскочили метров тридцать, развернулись, рассредоточились. Из пылающего флигеля вывалились корчащиеся, кашляющие гансы и поспешно отошли, отползли, оттащили тех, кто не мог идти подальше от пожарища. Казаки подскочили к ним, отобрали оружие, связали тех, кто уже очухался. Вот, в принципе, и конец первой серии. Теперь — серия вторая. Собираю своих. На всех — только одно ранение. Одному из казаков (его вскрик я слышал в бою) немецкая пуля раскроила спинные мышцы от шеи почти до поясницы. Крови натекло бы много, но перевязать успели вовремя. Значит, недаром гонял их на базе по оказанию первой медпомощи, в бою все сделали на автопилоте.

Теперь займемся делом. Как пелось в одной песне, «Первым делом, первым делом самолеты…». Идем смотреть наши трофеи. Аэропланы стоят под натянутыми тентами на границе летного поля. Аккуратные немцы уже успели разгрузить автомобили и отогнать их в сторону. А вот нам теперь их толкать обратно, да и еще запихивать между «птичками». Все, кроме одного грузовика и радиостанции. На грузовике, надеюсь, мы поедем дальше. А в радиофургоне надо будет покопаться на предмет шифров, пусть и самых простеньких.

Казаки на предложение поработать толкачом сначала поворчали секунд десять, потом подумали и согласились, что пленных немцев использовать не нужно. По причине того, что если те разбегутся, то ловить их в темноте будет затруднительно. Поэтому германские автомобили при помощи русского мата довольно быстро переместились на новую парковку. Затем настал черед бочек с бензином. Одну мы оставили себе в запас на дорогу, остальные пять развезли на специальной тележке с притороченной к ручке помпой для розлива в канистры. Пять бочек на шесть самолетов делится замечательно! Развезли, поставили, с помощью ведер и канистр наполовину опорожнили — облили вражескую технику. Пленных за это время увели под конвоем за конюшню, пятерых гансов, неспособных идти самостоятельно, тащили под руки, всех своих отослал прятаться туда же. Остался один, отошел подальше, чтобы не закоптиться, в руках — трофейная ракетница. С первого выстрела не получилось, прицеливаемся получше и получаем то, что заказывали. Ослепительно белый шарик ракеты попадает в кузов ближайшего грузовика. Полыхнуло там неслабо, сразу занялись два самолета, через несколько секунд огонь перекинулся на остальные. Зрелище красивое, но небезопасное — взрывная волна от первой бочки сбила с ног. Так и поджариться недолго! Пока убегал, получил еще два толчка в спину, в двух метрах справа меня обогнал рваный кусок от бочки, после чего я очень горячо возблагодарил Господа за толику везения, данную мне свыше. Остальное веселье наблюдал уже из-за стены.

Часть третья

Вместе со всеми там присутствующими. Правда, эмоции были разными. Немцы настороженно и угрюмо смотрели на два гигантских костра в ночи. Связанные, безоружные, в одном белье, они выглядели жалко и беспомощно. Летчики выделялись среди них закопченными мордочками, да болтающимися на шее грязно-белыми шарфиками, которыми они пытались прикрыть лица во время пожара. Холуи-егери графа сидели на земле отдельной кучкой и выглядели не лучше пленных гансов. Их ближайшее будущее представлялось не совсем радужным, судя по испуганным взглядам, украдкой бросаемым на штабс-капитана… Зато казаки, их караулившие, смотрели на горящие самолеты с выражением лица художника, только что закончившего свой шедевр. Ко мне подошел Митяев:

— Командир, я в дополнение к дозору на дороге выставил пост. Не помешает. Вдруг кто-нибудь на огонек заскочит.

— Добро, Михалыч. Как там штабс-капитан? Жив?

— Живой, да только в ногах слабый. Он связанный два дня пролежал, ноги и затекли. Мы его водицей помалу отпаиваем. Просил, когда ты освободишься, к нему подойти.

— Ну, если гора не идет к Магомету… Пошли, посмотрим что там за штабс-капитан.

Мы подошли к сараю, возле ворот которого сидел осунувшийся, изможденный человек в грязной и рваной форме Российской армии. На его принадлежность к офицерскому корпусу указывал только френч и кавалерийские галифе. Все остальное отсутствовало. На лице, заросшем щетиной, было расслабленно-блаженное выражение, глаза полузакрыты. Создавалось ощущение раненого зверя, который нашел ухоронку, забился туда и наслаждается отдыхом и неподвижностью. Главное — жив, а раны, забытые усилием воли, затянутся, зарастут. Услышав шаги, он поднял глаза, собрался вставать, но я его опередил, присев рядом.

— Как Вы себя чувствуете? Разговаривать можете?

— Спасибо, господин подпоручик, говорить могу. Представляюсь: штабс-капитан Волгин Иван Георгиевич, командир партизанского отряда. Честь имею! — Горькая усмешка, более всего напоминавшая гримасу боли, скривила его потрескавшиеся губы, на которых показались капли крови. — Бывший командир бывшего отряда…

— Прошу извинить, но об этом поговорим позже. Скажите, какое обвинение Вы могли бы предъявить графу.

— Эта сволочь натравила свою дворню на меня, когда я спал. Сорвали награды и погоны, отобрали оружие, документы, личные вещи, сняли сапоги… Держали в клети на псарне, кормили скудно, пить почти не давали. — Он скрипнул зубами, проговорил через силу. — Кнутом отходили, как самого последнего каторжника… Он сам приходил смотреть на это, разглагольствовал о том, как после победы германцев мы им служить рабами будем…