Чёрный город - Борис Акунин

Гасым сидел все там же, на подоконнике. Только расстегнул черкеску и рассматривал дырку в боку. Оттуда, пачкая густую шерсть, толчками вытекала кровь.

— Горячий, — сообщил гочи, лизнув ладонь. — Соленый.

— Дай посмотрю.

— Э, не надо.

Богатырь выдернул из папахи клок, заткнул рану.

— Аман-аман, — грустно сказал. — Я так «кольт» любил, а она стрелять не захотела.

Судя по женскому роду, любовь к «кольту» закончилась.

Гочи прошелся вдоль стульев, разглядывая оружие. С интересом взял в руки «веблей» — должно быть, никогда такого не видел.

— Это мой, — сказал Фандорин. — Дай сюда.

Гасым проворчал:

— Как что хороший, сразу «мой». На, не жалко.

Брезгливо взвесил на ладони «маузер». Прицелился — и вдруг высадил в стену всю обойму: одну пулю в центр, остальные кружком.

— Ты что?! — вскричал Эраст Петрович, зажимая уши.

— Мой знак. «Здесь был Кара-Гасым». Люди говорить будут. Юмрубаш, у тебя какой знак?

— Никакой.

Фандорин всё не мог успокоиться. Неужто операция провалилась и нить оборвана?

— Вай, мне чужой слава не надо, — с укором молвил гочи. — Я только два армяне убил. Ты — четыре. Хотя один, может, русский, — прибавил он, кивнув на светловолосого.

— Не четверых я убил. Т-троих.

Надежда оставалась только на юнца. Эраст Петрович привел пленника в чувство двумя оплеухами, усадил на стул.

— Ты кто? Откуда?

— Гагик… Из Акны.

Паренек, очень бледный, с трясущимися губами, в ужасе озирался на трупы. Увидел приближающегося гочи — зажмурился.

— Я Кара-Гасым. Слышала?

Не открывая глаз, мальчишка кивнул.

— Она меня знает, — удовлетворенно заметил Гасым. — Далеко живет, в Карабах, а Кара-Гасым знает.

Фандорин взял Гагика из Акны за тощие плечи.

— Я буду з-задавать тебе вопросы, а ты отвечай. Честно. Иначе отдам тебя ему. Просто уйду и оставлю тебя с ним наедине. А скажешь правду — отпущу. Я человек слова. Если что-то пообещал, выполняю.

Последняя фраза была произнесена специально для Гасыма.

Теперь паренек смотрел на Эраста Петровича — с таким же ужасом, как раньше на гочи.

— Молчи, Гагик, ничего Юмрубаш-ага не говори, — посоветовал Гасым. — Лучше я с тобой говорить буду.

Бедняга всхлипнул и снова зажмурился.

— Б-будешь отвечать?

Кивнул.

Тем временем Гасым с видимым удовольствием обходил поле боя. Каждому покойнику заглядывал в лицо, что-то приговаривал. Он был похож на садовода, любующегося великолепной клумбой.

— Кто дал приказ прошлой ночью устроить з-засаду в Черном Городе? Чье задание выполнял Хачатур?

— Я в Карабах ездил, письмо от Хачатура возил! Только вчера вернулся! Ничего не знаю, честное слово! Какое задание? Хачатуру никто ничего приказать не может!

Паренек говорил по-русски грамотно. Возможно, учится в гимназии или реальном училище.

— Не могу поверить, что вчера не было разговоров о засаде. Ваша шайка потеряла трех человек. Что ты слышал? Что говорили?

— Ай, Аллах! — радостно возопил Гасым. — Этот живой! — Он схватил за шиворот окровавленного человека — тот захрипел. — Знаю тебя! Ты Леван из Сураханы!

— Не убивай, — сипел раненый. — Сейчас и так умру, честное слово.

Но гочи не оставил его в покое: схватил под мышки, поволок на середину комнаты.

— Я слышал твои вопросы, Юмрубаш. Тоже буду спрашивать.

Наклонился, что-то загудел вполголоса. Окровавленный взвизгнул:

— Ай, всё скажу! Горло пусти!

От этой картины Гагик застучал зубами — того гляди бухнется в обморок. Эраст Петрович решил зайти с другой стороны:

— Про Хромого ты что-нибудь слышал?

— Ка…ко…го хро…мого?

— Из Черного Города. Он революционер или связан с революционерами.

Раненый громко застонал — Гасым опять тряс его за шиворот.

— Есть Селифанов, стрелочник, у него короткая нога. Через него можно оружие доставать, — быстро заговорил юный анархист. — Есть Хасан, сторож на бывшем заводе Мурсалиевых, Хачатур его не любит, убить хотел. Еще я один раз видел колченогого Зазу, он счетовод на степаняновских промыслах, Хачатуру раз в месяц платит, чтоб не трогали… А больше хромых не знаю. Черный Город большой…

Гасым выпрямился, крякнул:

— Э, совсем подохла! Ничего не делал, только тряс. Юмрубаш, она один вещь сказать успела. Не знаю, надо тебе, нет?

— Что?

— Перед засада Хачатур ходила к большой русский человек. Имя чудной — Дятел. Что это «дятел»? Птичка?

Эраст Петрович сразу забыл о Гагике из Акны. Дятел? Горячо! Вот она, любовь к орнитологии!

— Он еще что-нибудь сказал? Про Дятла. — Быстро подошел к раненому, попробовал пульс. Да, мертв.

Гочи сокрушенно пожал плечами.

— Ничего. Я спрашиваю: «Где эта Дятел?» Немножко плечи тряс — а из Левана душа ушел.

Вернувшись к юнцу, Фандорин спросил:

— При тебе когда-нибудь говорили о Дятле? Хачатур или кто-то другой?

Гагик помотал головой, облизнул сухие губы. Он не отрываясь смотрел на медленно приближающегося Гасыма.

— Он сказал п-правду, я это вижу. Учти, убивать его я не позволю.

— Сам не стану. — Гасым пожал плечами. — Когда из Гагик вырастет гайл, тогда убью.

— Кто вырастет?

— Гайл. «Волк» по-ихнему.

Однако отпускать пленного было нельзя. Дятел — скорее всего тот самый большевик, кого полиция называет «Одиссеем». Он ни в коем случае не должен узнать, что Фандорин жив.

— Гагик никому не расскажет, — сказал Гасым, будто подслушав мысли. — Он отсюда домой пойдет, очень быстро. Ни с кем говорить не будет. И дома, в Агдам, тоже не скажет.

— Причем тут Агдам? Он из Акны.

— Это по-ихнему Акна, по-нашему Агдам.

Гасым наклонился, взял парня за плечи, и плеч стало не видно.

— Иди домой, Гагик. Про меня говори всем. Много говори. Про Юмрубаш молчи. Говори: Кара-Гасым один всех убил. Понял, да?

— Понял… — прошептал парень. Зрачки у него были очень широкие, неподвижные.

— Пиштя!

Опрокинув стул, мальчишка с разбегу выскочил в окно и скрылся в саду — даже львов не побоялся.

— Как ты можешь быть уверен, что он меня не в-выдаст?

— Она знает Кара-Гасым. Слышала. Теперь еще видела. Я тоже человек-слово. Обманет — приду в Агдам, найду ее, убью. Она знает. Лучше скажи: что теперь делать будешь? Твой враг Хачатур мертвая. Ты доволен?

— Нет. Это был не враг, а орудие врага. Но теперь, благодаря тебе, я з-знаю, как зовут того, кого я ищу: Дятел.

Гочи подошел к столу, взял с блюда не до конца объеденную баранью ногу. Понюхал, откусил.

— Хорошо, — сказал он, двигая челюстями. — Давай Дятел искать-убивать.

Фандорин удивился:

— Зачем тебе это? С Хачатуром ты враждовал, а что тебе до Дятла?

— Считать давай. Я тебя из колодец спас? — Гасым положил баранину, разогнул измазанный жиром палец на правой руке. — Ты меня спас, когда Хачатур стрелял? — Разогнул палец на левой руке. — Потом этот дурак с хэнджел меня резать хотел, когда «кольт» не стрелял. Ты меня опять спас. — Показал на левой второй палец. — Я в Хачатур стрелял, думал — теперь поровну. — Отогнул второй палец и справа. — Но ты говоришь, не Хачатур надо был стрелять. — Палец на правой руке снова сложился. — Сам видишь, да?

Показал обе руки: на левой два пальца, на правой один.

— Помогу тебе Дятел найти — тогда честно. Мужчина не говорит «спасибо», мужчина делает «спасибо».

— Спасибо. Я рад.

Сказано было с искренним чувством.

С помощью Гасыма будет гораздо легче найти черную кошку в темной комнате — верней, поймать дятла в густом лесу.

* * *

Мальчишки около Масы не было. Зато подле раненого сидел вчерашний тэбиб и чем-то поил его из кувшина с узким горлышком.

— Он говорит, теперь много спать не надо, — перевел Гасым слова старика. — Теперь кушать надо. Будет хорошо кушать, может, живой будет. Или не будет, на всё воля Аллах.

Когда лекарь ушел, Фандорин рассказал японцу о смерти Однорукого и о Дятле.

Слушал японец Эраста Петровича, а смотрел только на Гасыма. Не отрываясь. Тот стоял, привалившись к стене, опять что-то жевал.

Внезапно Фандорин увидел, что по лицу Масы сбегает слеза.

— Тебе больно? П-плохо?

— Мне хорошо, господин. — За первой слезой потекла вторая. — Я плачу от радости. Я вижу, что это настоящий человек. Искренний человек, хоть и акунин. Якудза из самых лучших. По глазам и повадке ясно: он понимает долг верности. Вы знаете, я не ошибаюсь в таких вещах. Я могу передать вас в его руки со спокойным сердцем… Он даже красивей меня, — трагически сказал Маса. — Большой, толстый, похож на Сайго Такамори. Только у маршала Сайго не было таких усов. Я рад, но мне очень горько… Что в этом трудном деле рядом с вами он, а не я…