Наследник моего мужа - Елена Гром

насчет Миры…

Я не успела. На мой рот обрушилась лава, горячая, пряная, такая сладкая. Язык грубо толкнулся в рот, сметая слабое сопротивление. Меня медленно уносило в то самое мгновение, когда я сама, как похотливая самка, терлась об него всем телом, держала лацканы пиджака и жадно целовалась. Вот прямо как сейчас. Остро, до сладкой боли внизу живота, до скрутившего внутренности возбуждения.

Именно это слово охладило мой пыл, как струя из шланга. Я резким движением оттолкнула Ивана к двери, так, что он чуть в нее не ударился. Расслабленный, живой. Настоящий.

— Больше никогда не смейте ко мне прикасаться, Иван. Вы прекрасно знаете, чем это заканчивается.

— Знаю, — усмехается он, а потом делает шаг ко мне, но не трогает. Лишь втягивает запах, а я купаюсь в его. Мята и лосьон для бритья. Борис пах всегда иначе. — Просто хотел понять, настоящий ли был тот поцелуй или действие наркотика…

— Даже не…

— Настоящий, — заявил он и вдруг резко поменялся в лице и буквально вытянул меня из подсобки. Как волк, учуявший опасность. Да, если бы я когда-то захотела завести тайного любовника, им бы был Иван. Теперь нет сомнений. Нет более острожного человека. Мы зашли на кухню ровно в тот момент, когда Маша собиралась выйти.

— Ой, простите. Иван! Рада вас видеть! — тепло обняла она его. — Жаль, конечно, что в такое темное

для семьи время.

— А в другое меня бы в этот дом не пустили, — отшутился Иван и кивнул на плиту, пока я молчала и восстанавливала дыхание. Идеальный шпион. Ни капли волнения. — Чем это у вас так вкусно пахнет? Неужели голубцы? Я так по ним скучал.

— Ох, скажешь тоже. Голубцов везде хватает.

— Таких нет нигде, — бросил он на меня взгляд. — Можете мне поверить, я проверял.

Тело странно вибрирует на простой разговор о еде, и я быстро прошла вперед и села за кухонный стол, чтобы скрыть нервозность.

— Садись, Иван. Хочу обсудить.

Маша удалилась в ту самую подсобку, а я смотрела ей вслед, пока Иван, усмехаясь, разглядывал мое лицо.

— Какую глупость ты собралась совершить. Двойник — разумное решение.

— Я хочу вернуть дочь. Двойник не будет упираться до последней крови, а я готова на все.

— Знаешь, — вдруг заговорил Иван, меняя резко тему. — Еще бы несколько мгновений и дочь могла бы быть от меня. Не думала об этом?

Я часто задышала, обмакивая брошенную мысль в своем воображении, как лакмусовую бумажку, чтобы проявился цвет. Не думала. Никогда не думала. Но если бы… Скорее всего я бы просто была убита Борисом. Или… он бы не стал копаться, и у нас родилась здоровая дочь. И, возможно, только возможно, я бы давно ушла бы с ней от Бориса.

— Никогда…

— А я думал. Смотрел, как ты сидишь над крошечным комочком, который мог не выжить, и ревешь.

— Иван, прошу, — отвернулась, стирая слезы. Прошенные. Что касалось Миры всегда прошенные. — Помоги мне. Если не ты, я сама что-нибудь придумаю.

— Именно поэтому я отвезу тебя в одно место и там спрячу.

— Что? — я даже вскочила. Вот и вся его нежность. Все как обычно. Он просто хотел расслабить меня, чтобы нанести новый удар. — Я не поеду. Здесь мой дом и я буду ждать Миру. Я не позволю отправить меня ждать новостей куда угодно…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Прости. Родная, но это не обсуждается, — мягко сказал и вскочил, когда меня повело. Я распахнула глаза, не веря себе. Поцелуй. Вкус. Он просто использовал меня. Обманул. Скорее всего по приказу Бориса.

— Вы оба уроды. Я ненавижу вас.

— Я добуду тебе дочь живой и здоровой, обещаю… — последнее, что я услышала перед тем, как сознание увлекло меня на темную сторону.

Глава 27

Темно. Так темно, хоть глаз выколи. А я одна.

Не могу понять кто я, где я.

И только голос, зовущий где-то вдалеке дает смысл дышать.

Тонкий. Жалобный.

Я знала этот голос, но не могла понять откуда. Он был таким родным, что щемило в груди. Он был таким моим, что наворачивались слезы.

Я стояла и не могла понять куда идти, а главное, что именно от меня хотят.

«Зачем я здесь» — спрашивала я сама себя, но ответа не услышала.

Только голос, что продолжал звать меня на помощь.

Но что я могу сделать, ведь я никто. Просто пыль в пространстве вселенной. У меня нет ничего, я даже идти не могу. Не знаю куда.

Только слушать и осознавать, как беспомощна.

Как на самом деле одинока.

— Мама! — позвал тонкий голос, и я словно очнулась. Мысли разбежавшиеся собрались в единую фразу. «Я мама».

Я мама!

Ноги сами понесли вперед, не глядя, незнамо куда.

На голос, который принадлежал моему ребенку. Моей маленькой девочке.

Бежала долго, не жалея сил, но вдруг натолкнулась на преграду.

Дверь, железная, тяжелая. И сколько бы я в не билась, сколько бы пыталась кричать:

«Откройте, там моя дочь».

Ничего не помогало. Мне оставалось только обессилено рычать, сгорая от ужаса и отчаяния. Медленно стекать по стальной поверхности, которую даже прожечь не получится.

«Ненавижу сталь» — только и сказала я сама себе, задыхаясь от рыданий, продолжая слушать тонкий, зовущий на помощь голос в темноте.

Кромешной темноте.

И одна мысль била топором в голову, разрушая меня до основания.

«Одна я никто».

Проснулась резко, когда в глаза бил яркий солнечный свет. Вскочила с кровати, осматриваясь, вспоминая где я, что я, где Мира.

Хотелось на миг даже поверить, что сном была не только темнота, но и похищение Миры. Что сейчас откроется незнакомая дверь и вбежит Мира. Обнимет меня и скажет, что все хорошо.

Но все не хорошо. И я это ясно понимаю по незнакомой комнате, в которой проснулась. По воспоминаниям о том, как меня целовал Иван, как в очередной раз предал.

Впрочем, кто он мне такой, чтобы назвать его поступки предательством?

Никто. Фантом из прошлого, который исчезнет столь же быстро, как появился. Как двадцать пятый кадр, который проникает в твой мозг, но значения ты этому не придаешь.

Осматриваю большую в советском стиле обставленную спальню. Выглядываю в окно и узнаю место.

Шахтерский город недалеко от Усть-Горска.

Однажды мы здесь были, чтобы подавить бунт. Унылое, серое место, где люди порой мечтают о солнечном свете, даже днем и приличной буханке хлеба.

Мне всегда было жалко их, но думать обо всех страждущих я не могу. У меня дочь, только ее судьба меня волнует.

Шум в дверном замке