Ради жизни на земле-86 (сборник) - Михаил Ильин

«Танк Т-34 произвел сенсацию, — пишет один из немецких мемуаристов генерал Эрих Шнейдер. — Этот 26-тонный русский танк был вооружен 76,2-мм пушкой, снаряды которой пробивали броню немецких танков с 1,5–2 тыс. м, тогда как немецкие танки могли поражать русские с расстояния не более 500 м, да и то лишь в том случае, если снаряды попадали в бортовую и кормовую части танка Т-34… Русские, создав исключительно удачный и принципиально новый тип танка, совершили большой скачок вперед в области танкостроения».

Другой мемуарист, генерал Блюментрит, свидетельствует: «В районе Вереи танк Т-34 прошел как ни в чем не бывало через боевые порядки 7-й пехотной дивизии до самых артиллерийских позиций. Огонь противотанковых пушек не причинял ему никакого вреда. Понятно, какое впечатление произвело это на наших солдат. Началась так называемая «танкобоязнь».

Генерал Гудериан:

«…Южнее Мценска 4-я танковая дивизия была атакована русскими танками, и ей пришлось пережить тяжелый момент. Впервые проявилось в резкой форме превосходство русских танков Т-34. Дивизия понесла значительные потери. Намеченное быстрое наступление на Тулу пришлось пока отложить».

Признание это любопытно, между прочим, и тем, что раскрывает, чему обязан город-герой Тула тем, что он не был атакован с ходу полчищами Гудериана.

Известно, что еще в сентябре 1941 года группа фашистских генералов-фронтовиков обратилась со специальным письмом к Гитлеру, прося его организовать в Германии производство танков типа Т-34. Вот что об этом пишет тот же Гудериан:

«…В ноябре 1941 года видные конструкторы, промышленники и офицеры управления вооружения приезжали в мою танковую армию для ознакомления с русским танком Т-34, превосходившим наши боевые машины; непосредственно на месте они хотели уяснить себе и наметить, исходя из полученного опыта боевых действий, меры, которые помогли бы нам снова добиться технического превосходства над русскими. Предложение офицеров-фронтовиков выпускать точно такие же танки, как Т-34, для выправления в наикратчайший срок чрезвычайно неблагоприятного положения германских бронетанковых сил не встретило у конструкторов никакой поддержки. Конструкторов смущало, между прочим, не отвращение к подражанию, а невозможность выпуска с требуемой быстротой важнейших деталей Т-34, особенно алюминиевого дизельного мотора. Кроме того, наша легированная сталь, качество которой снижалось отсутствием необходимого сырья, также уступала легированной стали русских».

Любопытно, не правда ли? И хотели бы немецкие конструкторы, спрятав спесь, скопировать советскую конструкцию, но оказались не в состоянии это сделать. Вот так! Гитлер полагал, что советские конструкторы бросятся копировать T-III, а получилось все наоборот. Ирония судьбы!

Гитлеровские мемуаристы от Манштейна до Гудериана в один голос твердят об ужасных русских снегах и распутице, якобы остановивших их танковые полчища.

«Мои танки застряли на так называемых русских автострадах», — паясничает Гудериан, описывая битву под Москвой. В этой фразе слышна издевка над русскими дорогами, а издеваться надо было бы над теми, кто проектировал танки (машины по самой своей сути для бездорожья) в расчете на автострады и достижение молниеносной победы «до наступления холодов». Потешаться следовало бы над авантюрной доктриной блицкрига, вместе с которой потерпели крах и изготовленные для него танки. «Отец» гитлеровских танковых войск не мог это не понимать. Так и хочется сказать битому стратегу Гудериану знаменитое чеховское: «Генерал, а безобразите!» Пришлось гитлеровцам вместо обанкротившихся Г-III и T-IV спешно создавать «пантеры» и «тигры», что в разгар войны было чревато многими осложнениями.

В 1943 году на Абердинском полигоне (США) были проведены сравнительные испытания американских и многих зарубежных танков, в том числе Т-34. Американские испытатели, традиционно не очень-то щедрые на похвалу неамериканской технике, свои впечатления от тридцатьчетверки выразили не свойственной техническим отчетам экспансивной фразой: «Конструктор этого танка заслуживает памятника при жизни!».

…На бывших полях сражений и во многих городах у нас и за рубежом можно увидеть необычный памятник — танк Т-34 на высоком пьедестале. Стоят танки-памятники в лесах Подмосковья и в степи под Курском, в Минске и Киеве, в Севастополе и во Львове. А две тридцатьчетверки установлены на постаменте там, где они сделали свои последние выстрелы, где кончилась война, — в берлинском Тиргартене, у подножия памятника советскому воину-победителю. Их может увидеть каждый, кто пройдет по бывшей Зигес-аллее, той самой Аллее побед, на которой некогда горделиво возвышались монументы в честь прусских королей и полководцев многих войн и разных эпох. С поднятыми стволами пушек тридцатьчетверки словно бы сторожат вечный покой священного захоронения героев, павших при штурме Берлина.

Как старому танкисту, мне всегда приятно видеть боевую тридцатьчетверку, вознесенную на высокий пьедестал. Это простое и достойное напоминание о подвигах советских танкистов и битвах за Родину. Но когда я склоняю голову у этого рожденного войной монумента, то невольно думаю, что каждый из них — величественный памятник и безвременно ушедшему из жизни творцу легендарной стальной «ласточки».

Василий Кукин

ОТ ПЕРВОГО И ДО ПОСЛЕДНЕГО ВЫСТРЕЛА

ЗА ПОЛЧАСА ДО ВОЙНЫ

Его приволокли к берегу и, как мешок, бросили в лодку. От удара о мокрое ребристое днище и знобящего холодка политрук Фесенко очнулся. Над ним качалось мутно-серое небо. Расплывчатые звезды лениво кружились перед глазами, сливаясь одна с другой, и уплывали в мутную непроглядную даль. Тяжелые, словно набухшие, веки сами смыкались. И тогда гасли звезды, и ему казалось, что он снова проваливался в глухую, бездонную черноту. Фесенко силился открыть глаза и побороть слабость. Слипшиеся веки правого глаза с трудом открывались. Теплая струйка от виска стекала по щеке к уголку рта. Политрук языком провел по пересохшим губам и ощутил солоноватый вкус запекшейся крови. «Где я? Что со мной?» — попытался вспомнить он. Но в голове стоял чугунный гул. В сумеречном сознании громоздились обрывки мыслей, и словно в тумане вырисовывалась картина случившегося с ним.

…В два часа ночи политрук Фесенко вернулся с проверки нарядов, доложил начальнику заставы старшему лейтенанту Плотникову, что дозоры несут службу бдительно, признаков нарушения границы не обнаружено. Выслушав доклад, Плотников указал на стул:

— Садись, отдохни малость.

Политрук опустился на старенький скрипучий стул, устало откинулся на спинку.

— Что нового слышно из отряда, Александр Григорьевич? — спросил он начальника заставы. — Какая обстановка?

Плотников ответил не сразу. Щелкнул портсигаром, достал папиросу, неторопливо потер пальцами морщинки на лбу, как бы взвешивая то, что собирался сказать.

На границе было тревожно. Целыми днями по ту сторону Прута, на румынской территории, на проселочных дорогах клубилась пыль, слышалось ржание коней, скрип повозок — отселяли крестьян от границы. А по ночам из-за Прута доносился гул моторов, металлический лязг — фашисты подтягивали к реке танки, артиллерию, войска.

— Похоже, Семен, — наконец начал Плотников, — не дадут нам фашисты мирно жить. Враг подполз к самому нашему порогу, и, конечно, не с добрыми намерениями.

Плотников посмотрел на «ходики»: стрелки показывали ровно два часа.

— Отдохни немного, а в четыре тебя подниму, подменишь меня на дежурстве. Утром надо встретиться с командиром полка Чапаевской дивизии, договориться о взаимодействии в случае чего.

Фесенко и Плотников опять взглянули на часы: маятник монотонно отстукивал «тик-так», «тик-так». Минутная стрелка начала очередной круг по циферблату. Сколько раз по этим часам они отправляли наряды на границу и встречали их! Оборотами стрелок этих «ходиков» измеряли службу, учебу, труд и отдых. Казалось, ничто не могло нарушить привычного течения времени, ритмичного отсчета секунд, минут и часов, как и четкой, рассчитанной по минутам жизни заставы. Никто из них тогда не предполагал, что минутная стрелка совершит всего лишь два оборота и наступит грань, роковая черта, которая рассечет время на две части: мир и войн а.

Фесенко направился к выходу. Жил он в домике на самом берегу Прута, на отшибе, вдали от заставы.

Вот и дом. Политрук не пошел в спальню, чтобы не будить жену и ее сестренку, гостившую у них, а, не снимая снаряжения, прилег на диван в прихожей. Усталость вмиг сморила его, будто провалился во что-то мягкое, приятное.

* * *

…Треск и скрежет сорванной с петель двери подбросили Фесенко с дивана. Еще не осознав, что произошло, он выхватил пистолет из кобуры. Когда в проем сорванной двери ринулись вражеские солдаты, он выстрелил в них несколько раз. Удар по голове оглушил его. В глазах померкло. Под ногами провалилась опора, и сразу все вокруг зашаталось, поплыло…