Разведка боем - Василий Звягинцев

Неизвестно, какое число жителей Москвы в те дни искренне поддерживало большевиков, но вряд ли больше десяти-пятнадцати процентов. Если уж в пролетарском Петрограде то и дело вспыхивали волнения и забастовки, подавлявшиеся со всей возможной свирепостью, и совсем немного времени оставалось до Кронштадтского восстания, то мещанская и купеческая Москва тем более не имела оснований любить бессмысленно жестокую власть. Ее лишь терпели от безысходности, считая непреодолимым злом и божьим наказанием, надеясь, что рано или поздно она как-нибудь да исчезнет, а до того дня необходимо любой ценой выжить и перемочься. А вот теперь народ по-настоящему воспрянул духом. И многие, может быть, даже слишком многие начали готовиться к сведению счетов. Да ведь и было с кем. В воздухе ощутимо запахло Вандеей и чем-то вроде очередной Варфоломеевской ночи.

…Новиков снова, как совсем недавно, в девяносто первом году, шел через Сретенку, Большую Лубянку, Охотный ряд к Кремлю.

Во-первых, все равно нужно было скоротать время до темноты, во-вторых, пройти намеченные планом контрольные точки, да и просто немыслимо интересно вновь прогуляться по улицам родного города за три десятка лет до собственного рождения.

Погода неожиданно быстро начала меняться. Легкий облачный покров на глазах уплотнялся и темнел, опускаясь к самым шпилям кремлевских башен, вдоль улиц потянулись полосы тумана, первые порывы шквального ветра взметнули пыль на перекрестках. Похоже, бабьему лету приходил конец.

«Оно и к лучшему, — думал Новиков, оглядываясь по сторонам. — Туман, дождь, хотя бы и метель. Чем мерзее на улице, тем спокойнее».

Басманов, ссутулившись и засунув руки в карманы, шел метрах в двадцати сзади. Рудников настолько же впереди по другой стороне.

Оба в любую секунду готовы броситься на выручку. Огневой мощи даже их маленькой группы вполне достаточно, чтобы прорваться сквозь любой заслон. Но пока ничьего внимания они не привлекали. Да и с чего бы? Таких, как они, здесь тысячи и тысячи.

А таких ли? Андрей с самого утра начал присматриваться к московским жителям. И все более поражался. Подобных лиц он не видел ни в своей нормальной жизни, ни в сорок первом, ни только что во врангелевском Крыму. Конечно, в Севастополе, Ялте, Симферополе собрался сейчас цвет той, дореволюционной, России, и процент интеллигентных людей как бы не выше, чем при царе в центре Петербурга, но все же…

Нельзя сказать, чтобы Москву сплошь заполняли дегенераты, однако количество физиономий, не отмеченных даже намеком на интеллект, вгоняло в оторопь. Лишь постепенно он начал понимать, в чем тут дело.

Само собой, число людей не слишком умных и образованных здесь после трех лет гражданской войны и красного террора непомерно велико. Однако, если бродяга, нищий или босяк осознает свое место в обществе, соответственно одет и держится, его облик и воспринимается более-менее адекватно, без побочных эмоций. Но когда тысячи подобных типов одеты в военную форму или партикулярный костюм «ответработника», толпами ходят по улицам или разъезжают в автомобилях, произносят речи на митингах, а вдесятеро большее их число создает массовку, заняв экологическую нишу нормального обывателя, то картинка выходит пугающая.

Да и вот еще что — люди поумнее, недорезанные буржуи, купцы и интеллигенция в том числе, успели понять, что в целях мимикрии лучше не выделяться среди новых хозяев жизни, надели маски: кто тупой покорности — только что слюни изо рта не пускает, а кто безудержного, агрессивного люмпенского хамства. И еще многие, уже непроизвольно, приобрели постоянное выражение горестного недоумения — что, в конце концов, происходит и как жить дальше?

«Жаль, — думал Новиков, — что я не сообразил этого раньше, не приказал, как приказывают перейти на соответствующую форму одежды, сделать наиболее модные в этом сезоне морды и носить, не снимая. А то вон Басманов! И не брит, и одет, как безлошадный извозчик, однако… До первого патрульного физиономиста…»

Что касается остального — центр Москвы не слишком и удивлял. Грязновато, конечно, как на улице Горького после октябрьской демонстрации. Характер мусора, правда, другой. Здесь преобладает шелуха от семечек, конский навоз, махорочные окурки. Движение довольно оживленное. Непрерывными вереницами люди бредут от центра и к центру, грохочут телеги ломовиков, попадаются пролетки и фаэтоны начальников средних, рычат моторами и воняют выхлопами проносящиеся на бешеной тридцатикилометровой скорости автомобили начальников крупных, нещадно подпрыгивая на разбитых мостовых.

Разруха, конечно, наблюдается, запустение. Дома вокруг, шесть лет не видевшие ремонта, с посеченными еще во время ноябрьских боев семнадцатого года стенами. Витрины магазинов почти сплошь заколочены досками. Редкие трамваи чуть не разваливаются от набившихся внутрь и облепивших вагоны снаружи пассажиров. Трудно понять, зачем, рискуя жизнью, висеть на подножке или буфере, если в итоге скорость передвижения не превышает тех же пешеходных пяти верст в час.

Но всё это отличия, так сказать, ситуационные. А архитектурно большинство улиц, по которым шел Новиков, были вполне узнаваемы. Особенно Сретенка и Кузнецкий мост с прилегающими переулками. А вот Тверскую он сразу даже и не разглядел, чуть не проскочил с разгона. Такая же узкая, как соседняя Пушкинская, и знакомых домов раз-два и обчелся.

Впрочем, бог с ней, с архитектурой. Куда интереснее то, что сейчас происходит внутри домов, за стенами бесчисленных наркоматов, исполкомов, парткомов и прочих контор с дикими аббревиатурами вроде: «ГУКОСО при МОСО»! Не слабо.

А вот как там служилый народ себя ведет? О чем говорит и что испытывает? Интересно.

И вот эти прохожие, что они на самом деле ощущают, спрятавшись под масками олигофренов? Новиков чувствовал себя, как водитель в городе, где дорожные знаки изменили в одночасье и вид и смысл. По выражению лиц уличной толпы он, профессиональный психолог, не мог больше судить о мыслях и настроениях людей. Сплошные черные ящики, у которых неизвестно не только то, что внутри, но и то, что на входе. А уж на выходе — полная бессмыслица.

Так же, наверное, ощущали себя на улицах сталинско-бериевской Москвы редкие иностранцы.

Но сейчас лучше на время забыть о психологических упражнениях. Есть конкретная цель — найти место и организовать операционную базу. В его распоряжении сорок человек. Хотя пока и неизвестно, сколько из них благополучно доберется до пунктов сбора.

Заранее проработанный и вроде бы приемлемый вариант размещения имелся, но следует дождаться ночи. Да и уверенности особой он Андрею не внушал. Слишком далек был от его личного опыта. И зависел от одного-единственного человека.

Новиков решительно свернул направо. Неподалеку от Иверских ворот его должен ожидать Шульгин со своей тройкой. Вступить в зрительный контакт, найти подходящее для разговора место, пивную, скажем, и еще раз обменяться мнениями, теперь уже сообразно с реальной обстановкой. А потом вместе обойти другие контрольные точки. Ближайшая — Александровский сад.

Шульгин избрал для себя в качестве маскировки не скромный наряд дезертира, как Новиков, и даже не безупречную в классовом смысле блузу пролетария, а совершенно вызывающе оделся «под Троцкого» — кожаная, поблескивающая, как паюсная икра куртка, кожаная же фуражка со звездочкой, высокие кавалерийские сапоги с подколенными ремешками и зауженными каблуками. Через плечо маузер в лакированной коробке, и на груди, чего уж скромничать, орден боевого Красного Знамени на алой розетке!

Ходить в таком виде по городу, конечно, безопаснее, но и внимания он привлекает больше, хотя бы и благожелательного, со стороны сотрудников власти. Впрочем, наплевать, подумал Новиков. Как-то до сих пор он еще не адаптировался к новой Реальности настолько, чтобы воспринимать все всерьез. Умом-то знал, что жизнь вокруг настоящая, а не кино, эмоционально же настроиться пока не получалось, несмотря на все, в этом мире уже пережитое.

Однако эмоции эмоциями, а дело делом. Оставив сопровождающих прогуливаться в Охотном ряду, они порознь прошли в глубину сада, выбрали скамейку поукромнее, присели. Над головой нависала грязно-рыжая Кремлевская стена, а за ней, где-то там, в глубине будущего здания Верховного Совета, в своем еще не ставшем музейным кабинете, «милел к товарищам людскою лаской» — он. Вечно живой. Сейчас — в особенности.

Глава 14

ЦК РКП(б) действительно заседал непрерывно. Появление «Ильи Муромца» по странной случайности совпало с перерывом, и самолет видели практически все участники расширенного Пленума.

Председательствовал Ленин. Он собирался произнести очередную, на горе многим грядущим поколениям студентов, программно-историческую речь, которую надо будет заучивать наизусть. Вроде той, где «учиться, учиться и учиться»! Однако и дерзкий полет, и листовки, а особенно золото, которое ему уже успели доставить с нарочным из ЧК, совершенно выбили вождя из колеи.