Папа Хемингуэй - Аарон Хотчнер

— Как всегда — играет Жанну д’Арк. Она бы с большим удовольствием уже забыла о Жанне, сыграв ее в кино и на Бродвее, но синьор Росселини нашел новый способ воплотить в жизнь любимый образ, — может, он наконец на этом и остановится. Росселини написал либретто оперы, музыку к ней сочинил Хоннигер, и теперь опера в постановке Росселини идет на сцене «Ла Скала».

— Но обладает ли Ингрид Бергман голосом, достойным сцены прославленного театра?

— Конечно, нет, но маэстро Росселини справился с этой трудностью — все герои оперы поют, кроме Жанны — она мелодекламирует на итальянском языке, а здесь уж она настоящий мастер.

Мы добрались до Милана еще до обеда, но прежде, чем найти отель «Савойя», где жили Ингрид с Росселини, нам пришлось стараниями Адамо покружить по городу еще часа полтора. Поскольку Адамо считал, что спросить дорогу у прохожих — значит потерять собственное лицо, у нас не оставалось другого выхода, как ездить по кругу и надеяться, что нам все-таки повезет и мы увидим отель.

Около половины пятого, после того как Адамо трижды объехал город, мы наконец его нашли. Ингрид уже ждала нас в холле. Она была потрясающе хороша — в белой шелковой блузе с высоким воротником и расстегнутыми шестью верхними пуговицами. Ее прическа — прическа Жанны д’Арк — очень ей шла. Она обняла Эрнеста — они были искренне рады видеть друг друга. Мы вошли в ее номер, где все было завалено красными розами на длинных стеблях.

— Ты купаешься в розах, дочка, — заметил Эрнест.

— Их мне посылает один биржевой чиновник, я его ни разу не видела, но его так потряс спектакль, что он теперь каждый день присылает мне розы. Здесь, в этом городе, ужасно много богатых людей. Дома, в которых я бываю, — знаешь, по сравнению с ними особняки Беверли-Хиллс выглядят просто лачугами. Там даже совки для мусора сделаны руками мастеров Возрождения.

Ингрид Бергман была одной из немногих женщин в жизни Эрнеста, которых он нежно называл «дочками», правда, при этом она отказывалась именовать его «Папой». «Во мне нет к нему никаких дочерних чувств», — говорила Ингрид. Однако Мэри называла его Папой, да и Ава Гарднер с Марлен Дитрих — тоже. Некоторые его старые приятели, такие, как Тутс Шор, обращались к нему «Эрни», но для большинства имя Эрнест в уменьшительной форме было запрещено. Он сердился и тогда, когда «Папой» его называли случайные люди, не заслужившие такой интимности.

— А где синьор Росселини? — спросил Эрнест.

— Он здесь, прилег вздремнуть.

— Собираешься еще сниматься в Голливуде?

— Нет, больше никакого Голливуда в моей жизни не будет. И не надо говорить, что я неблагодарна. Я очень любила Голливуд, когда там работала, я знаю, как обязана этим людям. Но жизнь коротка, годы уходят, и нужно делать то, что действительно хочешь. В Голливуде мне удалось сыграть только одну роль с приличным диалогом — в фильме «По ком звонит колокол». Теперь я бы хотела попробовать сделать что-то новое, играть там, где еще не была. Мне постоянно присылают сценарии, но все это почти то же самое, что я уже играла.

— Они планируют снова снять «Прощай, оружие», — заметил Эрнест, — но я еще ничего не получал от них с тех пор, как подписал контракт. Они также собираются снимать «И восходит солнце», которое я уже давно им продал, признаться, за сущие пустяки, а кроме того, хотят еще раз экранизировать «Иметь и не иметь» и, может быть, «Убийц», за которых они тоже ничего не заплатят. Таким образом, моя протянутая рука уже почти онемела в ожидании денег.

— Кстати, недавно читал о киноверсии «Снегов Килиманджаро», — сказал я, — где создатели фильма позволили себе маленькую вольность — их герой, в отличие от литературного героя, не умирает, а остается жить.

— Ты думаешь, это можно считать маленькой вольностью? — спросил Эрнест. — Теперь все, что нам нужно, это заполучить приличного голливудского писаку, который вытащит бедного окровавленного полковника из «бьюика» и сделает так, чтобы он добрел пешком до Венеции, спустился по Большому каналу (очень символично!) и ввалился в бар «У Гарри».

— Если они что-то покупают, — заметила Ингрид, их уже больше ничего не заботит, они могут делать все, что им заблагорассудится. Их волнует только касса. Однако они абсолютно не понимают, что действительно заставляет зрителей идти в кино. Эти люди завладевают книгой, которая расходится огромными тиражами, но при этом не верят в ценность ее содержания. И последний человек, о котором они думают, — это автор.

— Но иногда их можно слегка прижать, — сказал Эрнест. — Как-то мы жили в Сан-Вэлли, в местечке, удаленном от всякой цивилизации. Дело было зимой. Весь день мы катались на лыжах, а когда вернулись домой, скинули одежду перед жарким огнем в камине и приготовились что-нибудь выпить, раздался стук в дверь. Это был хозяин ближайшего магазинчика, который надел специальные сапоги, чтобы дойти до нас по высокому снегу. Сделать это его вынудил важный звонок из Голливуда — требовали меня. И вот мне пришлось отставить стакан с выпивкой, поднять свою задницу, одеться и снова выходить на улицу.

Взволнованный голос оператора сообщил, что со мной желает говорить сам Дэррил Занук со студии «XX век — Фокс». Его желание осуществилось. «Хелло, Эрнест, — сказал он (сразу ясно, что это Голливуд — он назвал меня Эрнест, а ведь мы с ним виделись всего один раз, когда я поменял свой рассказ на его деньги). — Эрнест, у нас тут совещание, весь день мы спорим, пытаясь справиться с некой проблемой, и только ты нам в состоянии помочь. Мы сделали действительно классный фильм по твоему классному рассказу „Короткая жизнь Фрэнсиса Макомбера“ и готовы пустить его в прокат, но нам кажется, что это название для фильма слишком длинно. Будем тебе очень благодарны, если ты придумаешь что-нибудь покороче, что-то такое, что бы привлекало глаз, вызывало мгновенную дрожь и у женщин, и у мужчин, и заставило их бежать скорее в кассы за билетами».

Я попросил Занука не класть трубку и дать мне слегка подумать. Хозяин магазина смешал для меня коктейль. Попросив оператора нас не разъединять, так как у меня идет активный мыслительный процесс, я пил коктейль и напряженно думал. Наконец, когда я уже почувствовал, что мой интеллектуальный уровень от столь интенсивной умственной работы упал на три пункта, я взял трубку и сказал, что, кажется, знаю, что им нужно. «Итак, вы хотите что-то короткое и волнующее, такое, что привлечет и мужчин, и женщин, да? Ну что ж, записывай: F как в слове FOX, U как в слове Universal, С — как Culver City, K как в слове RKO[10]. Это соответствует всем вашим требованиям! Никто не устоит против столь сексуального символа!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});