Десять поворотов дороги - Оак Баррель

– Не только кроликов. Бандон сойдет за лося, – попытался он пошутить в ответ, завороженно разглядывая валькирию.

Она играла пренеприятнейшим серповидным инструментом, явно предназначенным не для лечебного массажа. У Хвета заломило низ живота от перспективы с ним познакомиться лично. Женщина-гора поймала его взгляд и очаровательно улыбнулась.

Приплясывающий у края сцены Скокк радостно проорал, что у «кроликов» будет пять минут форы, после которой «охотники» бросятся в погоню. Уважаемую публику пригласили занять места на висящих над лабиринтом мостках.

– Все-таки кролики… – вздохнул Хвет, и словно очнулся, хватая за руку сестру: – Бежим!

***

Рядом с ухом Гумбольдта в дерево вошел арбалетный болт. Стук был таким, будто сосну долбил первобытный дятел размером с лошадь. Он невольно передернул плечами, пытаясь отделаться от мысли, что бы произошло, если бы эта штука толщиной с палец вошла ему между глаз. По спине предательски скользнула холодная струйка пота.

За поворотом стены на Хвета, размахивая молотом, наступал зверообразный тип в кожаных доспехах с таким количеством заклепок, что хватило бы на корабельный борт. На его губах играла примирительная улыбка. Вероятно, она должна была примирить жертву с неизбежным – ее скорой и болезненной гибелью под улюлюканье столичной знати.

– Гибкий, – сладостно прогудел «охотник» и сделал вид, что рванул вперед.

Хвет мгновенно отскочил в сторону. Убийца заулыбался шире и даже сподобился подмигнуть ему, как бы сообщая, что, в сущности, нет ничего дурного, если один парень размозжит голову другому. Если, конечно, этот другой парень – он, Хвет, шныряющий подобно загнанному в угол суслику.

Где-то, невидимый за поворотом, который они только что с Аврил миновали благодаря Бандону, закричал отставший от группы Хряк – долго, протяжно и мучительно.

Спина Гумбольдта, дышавшего, как загнанный верблюд, мелькнула в полумраке: его преследовала титаноподобная женщина, которая, судя по всему, еще на сцене выбрала себе жертву и теперь без спешки гнала ее. Хвет невольно вздохнул от облегчения, потому что его худшие опасения не подтвердились. То, что можно было считать лучшим по сравнению со слонообразной потрошительницей, просвистело у него перед носом в виде чугунного молота, едва не вышибив мозги на песок.

Хвет, подкатившись боком, со скоростью змеи ударил «охотника» в колено. Тот неуклюже повалился, пытаясь зацепить его пятерней, но парень уже бежал дальше, перескочив через своего преследователя. Кто-то сверху уронил на него бокал с ядовито-синим коктейлем, но ругаться с мерзавцем было некогда.

***

Ни «охотников», ни зрителей не было видно. Где-то рядом разносились вопли и восклицания, мерцали факелы, и дорогие туфли стучали по лакированных доскам мостков. Их искали сверху и снизу – всех четверых, кроме, судя по всему, отставшего в самом начале толстяка, мир его праху.

Кажется, в этой безумной скачке им удалось на минуту выскользнуть из поля зрения всех, к тому же выведя из строя двоих «охотников». Сколько продлится эта минута, было неизвестно, но точно не слишком долго.

Со стены, над которой так соблазнительно свисали концы веревок, добраться до которых было невозможно, послышался тихий «у-ук»…

– Педант! – воскликнула шепотом (такое бывает в критической ситуации) Аврил. – Педант, рыбка! Скинь нам что-нибудь! Бросай! Мы учили, помнишь? Кому вкусняшку? Ням-ням? Педант! Ну же! Бросай! Бросай!

Примат засуетился на месте, словно гоняясь за собственным хвостом, а затем поднял со стены дохлого голубя, вопросительно уставившись на Аврил: «У-ук?»

Та замотала головой, одновременно показывая руками, будто поднимается по веревке. Макак, оглядываясь, привстал. Не пригодившийся голубь метко полетел в Бандона.

– Давай, родной, давай… найди нам что-нибудь… скорее… – шептала Аврил, признав эволюционное родство с макаком, чем изрядно предвосхитила открытие настырного Чарльза Дарвина[21].

Судя по звукам, выигранное преимущество таяло, как снежок в печке. Один из «охотников» методично колотил в стену, приближаясь справа вдоль периметра лабиринта. Другой насвистывал детскую считалку на какой-то извращенный манер, так что веселая мелодия сверлила мозг изнутри. Задумано было грубо, но на нервы действовало как надо – вера в скорую собственную гибель крепла и разрасталась.

Сверху послышался очередной «у-ук». На этот раз все чуть не закричали от радости: со стены свисал обрывок толстого троса, которым в дождливую погоду крепился навес для зрителей.

Первой по нему вскарабкалась Аврил, предварительно метнув камень подальше в сторону: прием, которым как по волшебству отвлекают внимание убийц в голливудских триллерах и который совершенно не работает, когда рядом нет кинокамеры.

Дальше артритным удавом подтянулся Гумбольдт, щелкая значительно большим числом суставов, чем это известно в нормальной анатомии.

И наконец на гребень стены взвился Хвет, конкурируя в ловкости с обезьяной.

Всем троим предстояло трудное испытание: быстро вытянуть громадное тело Бандона, чтобы его не отделили раньше времени от, будем надеяться, не меньшего по габаритам духа.

Из-за угла показался первый «охотник» – судя по всему, тот, что насвистывал считалку, потому что после удара Бандона самобытный вокал прервался. Жизнь певуна прекратилась весьма немелодичным звуком, словно овца сглотнула вставший поперек горла комок. Может, так глотает жестоких придурков сама Смерть… Мы этого не знаем и очень желаем оставаться в неведении и дальше.

Раздумывать долго на данный счет не пришлось, потому что из-за поворота стены появился следующий «охотник». Он был… крупнее старины Бандона. И несколько лучше вооружен. Например, утыканной гвоздями дубиной. А еще умеренных размеров секирой. Ну, и, конечно, с пояса у него свисал здоровенный нож, напоминающий кровосмесительный гибрид пилы с топором.

Подъем чернокожего титана стал зрелищем триумфальным: Бандон величественно вознесся, на дюйм опередив дубину, на миллиметр секиру и на волос зазубренный тесак.

Все четверо с шумом перевалились через стену, тут же скатившись с насыпи в заболоченный приток Вены.

Не в пример людям, продукту лукавой эволюции, Педант брезгливо спустился по высохшему вьюну и проследовал за экспедицией посуху.

Глава 29. РАССВЕТ НА БЕРЕГУ

Луна пласталась над деревьями громадным рыжим блином, оставленным на закопченной сковороде. В подлеске царил первобытный мрак. Что-то чавкало и трепалось в кронах и на земле, шуршало упавшим лапником. Всюду царил бессловесный гам. Лес вдоль берегов казался запретным городом, в который не следует попадать ночью. Во всяком случае, без приглашения и охраны.

Течение несло воду к городу, так что она еще не была изгажена до состояния липкой зловонной пасты, как на другой его стороне. Артисты пробирались в ней по грудь спиной к предательскому небесному фонарю. Так могли спасаться от волков наши предки сто тысяч лет назад, разгребая бесшумно стоящий в ручье тростник, пригибаясь, прислушиваясь, замирая в прибрежных зарослях.

Говорят, мозг человека устроен как слоеный пирог – от рептилий до наших дней. Где-то там, примерно посередине, притаилась прыткая обезьяна, очень желающая выжить.

Далеко позади, где располагались владения чокнутого богача, разносился собачий лай, но беглецы, похоже, оторвались от преследователей. И даже умудрились пережить эту ночь – поскольку на востоке набухала серо-голубая полоса, безразличная к судьбе кого бы то ни было в своей буколической живописности.

Не слишком далеко начинались кварталы пригорода, через которые еще предстояло просочиться, чтобы не нарваться на родных и близких Золотца-Скокка, разочарованных испорченным развлечением. Ясно было, что этот конченый урод так просто не успокоится. Всем нужно быть начеку – и гораздо больше, чем с какими-то крестьянами-староверами в горной деревне, хотя и на них не будь здоров нарваться в ночном лесу.

– Чего-то мы последнее время часто бежим, а?.. Не гадал, что актерство будет таким дерьмовым ремеслом, – Гумбольдт выжимал пропахшие тиной штаны, спрятавшись за кустом, откуда и вел свой душеспасительный репортаж. – Когда я срезал на базаре кошели, приходилось меньше трястись за шкуру, чем теперь. В крайнем случае… Ну, рука тож, конечно, не мелочь, но все же не голова. Эта сука меня чуть не уходила своей дубиной.

– По-моему, тебе даже понравилось… Ты, кажется, говорил, что вам с Хряком светила каторга? – осведомился Хвет.

– Бедный Хряк, – молвила Аврил.

В отличие от своих коллег, она не стала опускаться до сушки в ночном лесу, потому что не была уверена, что захочет все это надеть снова, а холодина стояла еще та, к тому же гулять по Сыру в наряде Евы было не лучшей идеей даже для девушки прогрессивных взглядов.

– Я не собираюсь дефилировать с голым задом! – буквально так она и заявила.