За языком до Киева - Лев Успенский

Топоним Бакланиха, можно поручиться, вообще, вероятно, не имеет отношения к птице баклану. Слово «баклан», известное во многих русских народных говорах, означает «чурбан», «чурка», а в переносном смысле — «голован», «человек большеголовый». И девяносто шансов из ста, что эпонимом этого населенного пункта (лицом или предметом, по которому он назван) была не самка баклана, а какая-нибудь матерая охотницкая или казачья вдова Бакланиха.

Все то, что я до сих пор сказал, относилось только к русским топонимам этих двух категорий, и то далеко не ко всем.

Во-первых, если правило о непременной «суффиксальности» имен мест и справедливо, то только для достаточно древних времен. Ближе к нашим дням русский человек ничуть и никак не смущается, давая поселку или урочищу морфологически никак не обработанное «зверское» или «древесное» имя.

Мыс СЕРАЯ ЛОШАДЬ на Финском заливе, километрах в шестидесяти от Ленинграда, безусловно, возвеличивает в своем имени какую-то «серую лошадь». По усмотренному ли кем-либо сходству очертаний, по тому или другому не отмеченному историей реальному происшествию — мы не знаем.

Село БЕЛЫЙ PACT в Московской области, несомненно, названо так по растению расту. Вот только не очень ясно, какое именно растение носило у нас в народе это имя. По Далю — «примула верис, баранчики, коровьи слезы, вороньи глаза, медунка, а также Аристолохиа ротунда или кирказон». Но трудно думать, чтобы и это имя послужило предварительно человеческим прозвищем или было как-либо переосмыслено.

Нельзя сомневаться в способе изобретения топонима мыс ОРАНГУТАНГ на Беринговом море, способ — книжный, и название животного введено в имя места, конечно, в своем основном значении. И даже с характерной для XIX века ошибкой написания: обезьяна зовется не «орангутанг», а «оранг-утан».[7]

Во-вторых, великое множество имен, в которых основа — название растения или животного — осложнена различными «аффиксами», тоже не допускает никакого или почти никакого разумного сомнения в своем происхождении.

Это тем более бесспорно, что целый ряд и растений и живых существ являются излюбленными эпонимами для географических мест у разных народов и на множестве языков (понятно, и те и другие меняются в зависимости от флоры и фауны своих стран). Немыслимо обнаружить деревню КЛЮКВИНО в Индии, даже если бы слово и можно было перевести на индийские языки. Не встретите вы ни ВЕРБЛЮЖЬЕЙ ШЕИ — пролива на Новой Земле, ни БАОБАБОВКИ в нашем Заполярье. А вот имена, построенные на слове «липа», на разных языках живут во всех странах Европы, где растет и пользуется любовью это великолепное дерево.

ЛИНДЕСНЕС — мыс в Норвегии и ЛИЕПАЯ (липовая) — город в Латвии. ЛАКУЛЬ ТЭИ (липовое озеро) — район в Бухаресте и ЛИПКИ — несколько кварталов в Киеве. ЛИПЕЦК в Воронежской области и ЛЕЙПЦИГ — древний славянский Липецк в Саксонии, в ГДР. ЛИНДАУ (липовая долина) в Германии и просто ЛИПОВАЯ ДОЛИНА в Сумской области. ЛИНДЕНБЕРГ (липовая гора) в Баварии и просто ЛИПОВЫЕ ГОРЫ — возвышенность возле города Луга в Ленинградской области…

Нет, тут уж сомнений не остается никаких: все это «липовое» в самом прямом и не в каком-нибудь переносном, метафорическом смысле.

Я так долго распространялся по поводу трудностей и возможных ошибок при сборе того, что было условно названо «зоонимами» и «ботанимами», потому, что неопытные топонимисты часто спотыкаются о них.

Мне было нужно показать, что, с одной стороны, нельзя пленяться кажущейся бесспорностью «фаунистических» и «флористических» объяснений названиям мест, но что и, с другой стороны, не приходится отвергать простой вещи: очень многие топонимы действительно построены на словах этих категорий.

Пожалуй, следует припугнуть вас еще одним. Нередко можно напасть на имя, как будто совершенно бесспорное по своей «звериной» или «древесной» основе, и ошибиться. Один такой случай я вам уже продемонстрировал: с Бакланихой, которая оказалась отнюдь не птицей.

Теперь обратите внимание на целый ряд гидронимов, названий рек, построенных на основе «дуб». ДУБНА, ДУБИССА могут послужить их примерами. Так вот: имя реки Дубна в Московской области современные топонимисты соглашаются признать происходящим от русского корня «дуб», означающего породу дерева. Дубна, вероятно, «река, текущая по дубнякам». Но название реки Дубиссы, текущей в Литве, они связывают уже с балтийской основой «дубус» — углубленный. И даже вторая ДУБНА, приток Западной Двины, тоже, вполне возможно, должна быть объясняема как носящая отнюдь не русское по происхождению название.

Город ДУБОВКА в Волгоградской области, вероятно, назван как крепостца, построенная среди дубового леса. А город ДУБОССАРЫ в Молдавии своим именем обязан особым крупным рыбачьим лодкам, которые в Молдавии и Румынии называются дубасами, и еще большой вопрос, происходит ли название от славянского «дуб» или же из турецкого «томбаз» — понтон, плашкоут.

Подобного рода примеры нетрудно подобрать и для «зоологических» названий. В Карельской АССР есть река СОРОКА и на ней город СОРОКА, в конце тридцатых годов переименованный в БЕЛОМОРСК. Проще всего было бы счесть гидроним «птичьим», так сказать, родственным прустовскому лесу ШАНТПИ (поющих сорок). На деле же имя — русская переработка карельского СААРИ-ЙОКИ (речка с островами). Ничего «птичьего» тут и в помине нет.

Очень далеко от Карелии, в Бессарабии, имеется город СОРОКИ на Днестре. Ну, уж эти-то сороки — пернатые?

И снова промах. До XVIII столетия поселок именовался на картах САРАКИ, от молдавского «сарак» — бедолага, сирота. По преданию, жители тех мест жестоко страдали от турецкого гнета и чувствовали себя воистину «сараками»…

Я предоставляю вам полную возможность дознаваться до происхождения названий реки СОРОКИ, притока Самары в Заволжье, и населенного пункта СОРОКА в Винницкой области. Не исключено, что они-то окажутся, наконец, принадлежащими к животному миру…

ИМЕНУЕТ «ГОМО ФАБЕР»

Человек — это работа. Человек — это труд. Там, где нет труда, там нет и ничего человеческого.

Язык творит в первую очередь «гомо фабер» — человек-мастеровой.

Претендуют на языкотворчество многие. Иногда за это берутся люди словесного искусства, литераторы. Кое-что им удается сделать, но их взносы в общую кассу языка — капля в море. Загляните в любой словарь, и вы легко увидите, какое ничтожное место занимают в нем всевозможные изобретения поэтов и писателей, ораторов и краснобаев: от «фактэн» — слова с греческим окончанием, сказанного Цицероном в шутку, до «летобы» и «летавицы» очень способного мастера словесных фокусов Велемира Хлебникова, до «леевы» Маяковского и «эдемных грэзерок» Игоря Северянина. Рядом с «грубыми», но в труде рожденными обычными рабочими словами все они дают малый процент словаря. Рядом с «сохами» и «пряслицами» древности. Рядом с «домницами», впервые задутыми задолго до расцвета Киевской Руси и доныне живущими в слове «домна», «доменная печь». Рядом с «тракторами», «грейдерами», «лазерами», «квазарами» наших дней, рожденными на заводских конвейерах, в лабораториях ученых, в великом общечеловеческом труде по освоению природы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});