Свет в августе - Уильям Фолкнер

Официантка не шевелилась.

– Максу же это не мешает.

Блондинка смотрела на опущенную голову. Потом повернулась и отошла к двери.

– Да уж, постарайся, чтоб не мешало, – сказала она. – Это дело недолговечное. Маленькие городишки долго такого не терпят. Я-то знаю. Сама в похожем выросла.

С пестрой, дешевой коробкой в руках она сидела на кровати – сидела так же, как во время разговора с блондинкой. Только не блондинка, а Джо теперь смотрел на нее, прислонясь к комоду. Она засмеялась. Она смеялась, держа в мосластых руках размалеванную коробку. Джо наблюдал за ней. Наблюдал за тем, как она встает и, потупясь, проходит мимо него. Она вышла за дверь и позвала Макса по имени. Джо видел Макса только в ресторане – в шляпе и грязном фартуке. К тому же он вошел сейчас без сигареты. Он сунул Джо руку.

– Как жизнь, Ромео?

Джо пожал ему руку, еще не совсем понимая, кто это.

– Меня зовут Джо Макихерн, – сказал он. Блондинка тоже пришла. Ее он тоже впервые видел вне ресторана. Он видел, как она вошла в комнату, наблюдал за ней, наблюдал за тем, как официантка открывает коробку. Она протянула ее вошедшим.

– Джо мне подарил, – сказала она.

Блондинка скользнула по коробке взглядом. Она даже не шевельнула рукой.

– Спасибо, – сказала она. Мужчина тоже взглянул на коробку, не пошевелив рукой.

– Так, так, так, – сказал он. – Смотри, как Рождество иногда затягивается. А, Ромео?

Джо отодвинулся от комода. Он впервые попал в этот дом. Он смотрел на мужчину чуть озадаченно и примирительно, но без тревоги – наблюдал за его непроницаемым монашеским лицом. Но ничего не сказал. Сказала официантка:

– Если не нравится, можешь не есть. – Он следил за Максом, следил за его лицом, слушая голос официантки – понурый голос: – Ни тебе… никому это не мешает… В свободное время…

Он не смотрел ни на нее, ни на блондинку. Он следил за Максом – по-прежнему мирно и с недоумением, но без испуга. Теперь говорила блондинка; казалось, они говорят о нем и при нем, но на своем языке, зная, что ему не понять.

– Пойдем, – сказала блондинка.

– Мать моя, – сказал Макс. – Только я хотел поднести Ромео.

– А он хочет? – спросила блондинка. Даже когда она обратилась к Джо, можно было подумать, что она еще разговаривает с Максом. – Хотите выпить?

– Не мучай его неизвестностью, – помнишь, что было в тот раз? Скажи, что бесплатно.

– Не знаю, – сказал Джо. – Никогда не пробовал.

– Мать моя, – сказал Макс. – Ничего не пробовал бесплатно. – Он ни разу не посмотрел на Джо после того, как поздоровался. Опять они говорили о нем и отпускали замечания на его счет так, как будто их язык был ему непонятен.

– Пошли, – сказала блондинка. – Пошли же.

Они ушли. Блондинка вообще ни разу не взглянула на него, а Макс, не глядя, ни разу не выпустил его из поля зрения. Потом их не стало. Джо стоял у комода. Посреди комнаты стояла официантка – потупясь, с открытой коробкой в руке. Комната была тесная, затхлая, пропахшая духами. Джо попал сюда впервые. Он не верил, что когда-нибудь окажется здесь. Шторы были задернуты. На проводе висела голая лампочка; вместо абажура была пришпилена страница из журнала, побуревшая от жара.

– Ничего, – сказал он. – Ладно. – Она молчала и не шевелилась. Он думал о темноте снаружи, о ночи, где они раньше оставались вдвоем. – Пойдем, – сказал он.

– Пойдем? – переспросила она. Тогда он посмотрел на нее. – Куда? Зачем? – Он все еще не понимал. Он смотрел, как она подходит к комоду и ставит на него коробку. У него на глазах она начала раздеваться – срывать с себя одежду, швырять на пол.

Он сказал:

– Здесь? Прямо здесь? – Он впервые видел голую женщину, хотя жил с ней уже месяц. Но до сих пор он даже не знал, что не знает, какое зрелище может ему открыться.

В ту ночь они разговаривали. Лежали на кровати и разговаривали в темноте. Вернее, разговаривал он. И все время думал: «Господи. Господи. Так вот это что». Он тоже лежал голый, рядом с ней, трогал ее и говорил о ней. Не о том, где она родилась и чем занималась, а о ее теле – словно никто еще такого не делал, ни с ней и ни с кем другим. Словно, говоря, разузнавал о женском теле с любопытством ребенка. Она рассказала ему о болезни первой ночи. Теперь его это не потрясло. Подобно наготе и телесной форме это было чем-то не существовавшим, не виданным до него. Поэтому и он рассказал ей то, что знал. Рассказал о том, что было с негритянской девушкой на лесопилке три года назад. Он рассказывал тихо и умиротворенно, лежа с ней рядом, трогая ее. Наверное, он даже не понимал, слушает она или нет. Потом он сказал:

– Ты заметила, какая у меня кожа, волосы? – и ждал ее ответа, медленно водя рукой.

Она ответила тоже шепотом:

– Да. Я думала, может, ты иностранец. И уж точно, не из наших краев.

– И даже не так. Не просто иностранец. Тебе не догадаться.

– А кто? Как это – не просто?

– Угадай.

Они говорили тихо. Было тихо, глухо, ночь уже изведана, желание, томление – позади.

– Не могу. Кто ты?

Рука его двигалась тихо и спокойно по ее невидимому боку. Он ответил не сразу. Не то чтобы он разжигал ее любопытство. Просто он как бы еще не надумал говорить дальше. Она снова спросила. Тогда он сказал:

– Во мне есть негритянская кровь.

Потом она лежала совершенно неподвижно; но это была другая неподвижность. Он же как будто не замечал этого. Он тоже лежал спокойно, и рука его медленно двигалась вверх-вниз по ее боку.

– Что? – сказала она.

– Наверно, во мне есть негритянская кровь. – Глаза его были закрыты, рука двигалась медленно и без устали. – Не знаю. Но думаю – есть.

Она не пошевелилась. Но сказала тотчас же:

– Врешь.

– Вру так вру, – сказал он не шевелясь, но рука продолжала гладить.

– Не верю, – сказал в темноте ее голос.

– Не веришь – не верь, – сказал он; рука продолжала гладить.

В следующее воскресенье он взял еще полдоллара из тайника миссис Макихерн и отдал официантке. Через день или два у него появились основания думать, что миссис Макихерн заметила пропажу и подозревает его. Потому что она подстерегала его, покуда не уверилась – и он эту уверенность почувствовал, – что Макихерн им не помешает. Тогда она сказала: «Джо». Он остановился и посмотрел на нее, зная, что она на него смотреть не будет. Не глядя на него, она сказала ровным и вялым голосом: «Я знаю, молодому человеку, когда взрослеет, нужны деньги. Больше, чем па… чем мистер Макихерн тебе дает…» Он смотрел на нее, пока ее голос не затих, не замер. Видимо, ждал, когда он затихнет. И тогда ответил:

– Деньги? На что мне деньги.

В следующую субботу он заработал два доллара, переколов соседу дрова. Он наврал Макихерну, куда он собирается, где он был и чем занимался. Деньги отдал официантке. Макихерн узнал про дрова. Возможно, он решил, что Джо припрятал деньги. Может быть, так ему сказала миссис Макихерн.

Ночи две в неделю Джо проводил с официанткой в ее комнате. Первое время он не представлял себе, чтобы это было доступно еще кому-нибудь, кроме него. Возможно, он верил до самой последней минуты, что только для него и ради него сделано такое исключение. И, по всей вероятности, до последней минуты думал, будто Макса и Мейм надо задабривать – не потому, что у него какие-то отношения с официанткой, а потому, что он ходит в дом. В доме, однако, он их больше не видел, хотя знал, что они здесь. Полной же уверенности, что им известно о его пребывании здесь – или появлениях после того случая с конфетами, – у него не было.

Обычно они встречались на улице и не торопясь шли к ней или куда-нибудь в другое место. Возможно, он до последней минуты думал, что этот порядок заведен им. И вот однажды вечером она не пришла на место встречи. Он ждал, пока часы на башне суда не пробили двенадцать. Тогда он отправился к ней. Раньше он так не делал, хотя и не мог бы припомнить, чтобы она запрещала ему приходить туда без нее. Все же в эту ночь он отправился к ней, ожидая, что дом будет погружен в темноту и сон. Дом был погружен в темноту – но не спал. Он знал это – знал, что за темными шторами в ее комнате не спят и что она там не одна. Откуда знал – он сам не мог бы сказать. И никогда не признался бы в этой уверенности. «Это просто Макс, – думал он. – Это просто Макс». Но не верил в это. Он знал, что в комнате с ней – мужчина. Две недели он с ней не встречался, хотя знал, что она его ждет. Затем пришел вечером на угол; появилась и она. Ни слова не говоря, он ударил ее кулаком, чувствуя, по чему ударил. Теперь он знал то, во что до сих пор не мог поверить. Она вскрикнула. Он ударил еще раз. Она прошептала: «Не здесь. Не здесь». Затем он увидел, что она плачет. Он никогда не плакал, сколько помнил себя. Он плакал, ругал ее и бил. Потом она обняла его. Тогда даже причины бить ее не стало. «Ну что ты, что ты, – приговаривала она. – Что ты, что ты».