Пятёрка отважных. Лань — река лесная - Александр Осипенко

Теперь у Сергея Ивановича не осталось сомнения, что это и есть Кешкина бабушка Олимпиада Захаровна.

— А Иннокентий Листопаденко дома? — спросил он дрожащим голосом, взволновавшим Олимпиаду Захаровну.

— Что с ним? — испугалась бабушка.

— Они пошли взрывать склад, — ответил Сергей Иванович. — Их надо остановить…

— Кто ещё был с ним?..

— Три мальчика и девочка…

— Белокурая?.. Густя?..

— Может быть, и Густя… Одного мальчишку звали Данилкой…

— Так я и думала…

— Ещё один с зелёными волосами…

— Лёва!.. Кто же ещё…

— И кругленький такой, культурный мальчик… Что же вы сидите?.. Они могут попасть в беду…

— Они уже взорвали склад…

— А сами?

— Если бы я знала…

— Вам надо пойти к их родителям, — немного подумав, посоветовал Сергей Иванович. — Вместе быстрее можно что-либо придумать.

Олимпиада Захаровна слабо махнула рукой.

— Всё могу понять… Одного не понимаю, где они раздобыли взрывчатку?..

7

Подняв тучу воды и брызг, бронетранспортёр ринулся в водохранилище.

Кешка очень выразительно видел этот водяной фонтан брызг. Он ожидал, что вода хлынет через все щели и прорези в кабину, но туда попали только холодные брызги. Наперекор всем законам физики, бронетранспортёр не только не утонул, не то что каким-то чудом держался на воде, так он ещё спокойненько плыл к тому берегу, разрезая зыбкое зеркало воды мощным стальным корпусом. Теперь только Кешка догадался и закричал изо всех сил:

— Данилка! Данилка! Ура! Ура! Это же амфибия! Амфибия!

Данилка открыл глаза и также закричал от радости и счастья, что они плывут себе по водохранилищу на бронетранспортере, как на деревянной лодке.

Что-то кричали и Лёва с Густей, колотили по обшивке кулаками. Все они вчетвером как одурели…

Да и как тут не одуреешь! Такая неожиданная удача! Как в сказке! А ещё говорят, что в сказках одни выдумки. Расскажи кому, как они удирали на бронетранспортёре, как он бежал по прямой и ринулся в воду, но не утонул, а поплыл, так кто тебе поверит? Никто!.. Но было же такое, было, и четверо соврать не могут…

Бронетранспортёр доплыл до другого берега, безжалостно подмял под себя густой камыш, неуклюже, словно черепаха, вылез на отлогий берег, раза три фыркнул, пробежал метров, может быть, десять и, ткнувшись тупым носом в громадный, обожжённый молниями дубовый комель, заглох.

Лёва первым соскочил на землю, открыл дверцу кабины, набросился на Кешку с Данилкой:

— Вы что, с ума сошли?.. Мне ваши шуточки в печёнке сидят.

— А печёнка где сидит, — пошутил Данилка, — в пятках?

— Давайте убегать быстрее отсюда, — приказал Кешка.

— Мальчики! Мальчики! — кричала в кузове Густя. — Максимка на плотине… Максимка!.. Максимка!.. Беги сюда!..

Прибежал запыхавшийся Максимка.

— Ух ты! — восхищённо воскликнул он.

Густя соскочила на землю, обняла Максимку, и они запрыгали, как молодые козлята. К ним присоединились и Данилка с Лёвой.

Бристы-тристы, тристы-бристыПроворонили фашисты,Проворонили фашистыТристы-бристы, бристы-тристы.Трули, трули, тру-ля-ля,Нам ура! Ура! Ура!..

Они были бесконечно счастливы от того, что их приключения окончились так благополучно, так славно, что совсем забыли об опасности. А она догоняла их по пятам.

Когда фашисты опомнились, они послали вдогонку второй бронетранспортёр. Он вдруг появился на пригорке за водохранилищем. Хорошо, что Кешка не поддался общей радости.

— Фашисты! — изо всех сил крикнул он. — В лес!..

Он первый бросился в молодой сосняк. Бронетранспортёр выскочил на пригорок и, должно быть, заметив свою боевую машину под дубом, на всякий случай стеганул из пулемёта по опушке разрывными пулями. Дотрагиваясь до ветвей, пули рвались и наделали такой трескотни, что дети бежали без оглядки, наверное, минут пятнадцать, пока фашисты из пулемёта прочёсывали опушку.

Наконец пулемётная стрельба утихла. Видимо, фашисты решились подойти к бронетранспортёру, спокойненько стоявшему себе, упёршись носом в комель дуба. Кешка остановился, лёг на густой брусничник с гроздьями уже зрелых ягод. Рядом попадали на землю и остальные. Долго не могли отдышаться.

— Савик, а как ты очутился на плотине? — спросил Кешка, когда дыхание немного улеглось, а утомлённое тело опять набрало силу. — Ты же должен был нас дожидаться возле колодца…

С одной стороны, Кешка был прав: если тебя поставили на посту, то самовольно оставлять его ты не имеешь права. С другой стороны, Кешка и сам только теперь вспомнил, что оставлял Максимку сторожить выход из колодца. Так что у него не было никакого права упрекать Максимку за то, что он бросил свой пост.

— Так меня же Зыль-Бородыль схватил, — начал оправдываться Максимка. — Я только тогда и вырвался, когда в монастыре бабахнуло.

— Зыль-Бородыль? — насторожился Кешка. — А чего он там очутился?

— Ну, известно чего, — удивился Максимка Кешкиной недогадливости. — Хотел дождаться, когда вы вылезете из колодца…

— Нас? — удивился Данилка. — Это ты проболтался, что мы полезли в колодец? Может быть, ещё сказал, зачем полезли?..

— Разве я такой глупый, — обиделся Максимка. — Он подошёл и приказал: зови, говорит, своего Данилку, чтобы быстрее вылазил из колодца. Что я, по-твоему, должен был делать? Я начал звать тебя, потому что ты всё равно не отозвался бы. Тогда он говорит: подождём, нигде он не денется, вылезет. А тут как бабахнет! Я наутёк. Смотрю, какая-то машина прёт. Прямо в воду. Думал, фашисты с ума сошли. А это, оказалось, вы…

Максимкин рассказ вызвал сильную озабоченность у Кешки.

— Теперь нам оставаться в местечке ни одного дня нельзя, — подвёл он черту.

— Правильно, — поддержал его Данилка. — Рисковать не стоит. Самое лучшее, запрячь Грома и — в Даньковский лес. Не может быть, чтобы мы не нашли там партизан.

— А ты запрягать лошадь умеешь? — спросил Лёва, который умел делать всё на свете, а запрягать лошадь так и не научился.

— Тебя не буду просить, — огрызнулся Данилка.

— А управлять лошадью умеешь? — не отставал Лёва. — Я надеюсь, ты понимаешь, что Гром не простая лошадь и ездили на ней не лишь бы кто, а наездники, жокеи. Ты разве жокей?..

Если сказать честно, так Лёву беспокоило не столько то, умеет ли Данилка запрягать лошадь или не умеет, сможет ли управлять Громом или не сможет, сколько Лёва побаивался глухого Даньковского леса и тех боёв, в которых обязательно придётся участвовать. Нет, Лёва не был трусом. Не побоялся же он лезть в колодец, ставить мину под носом у фашистов. Но это же совсем не то, что воевать в партизанах. Лёва не один раз мысленно ставил себя на место чапаевского ординарца Петьки, когда белые пошли в психическую атаку. А выдержал бы ли он, Лёва Гутман, вот такую психическую атаку? И, положа, как говорят, руку на сердце, должен был сам себе признаться, что не выдержал бы. Лёва заранее боялся этого и готов был выполнять любые задания, только не участвовать вот в таких боях.

Совсем по-другому отнёсся к предложению Данилки Максимка. Данилке, Лёве да и Кешке с лёгким сердцем можно идти в партизаны. Им что? Они сами по себе. У них родителей нет. А что делать Максимке, которому отец приказал быть за хозяина. Это же не шуточки, вот так просто взять и не прийти домой! Мама не вынесет такого горя. А папа разве похвалит, когда вернётся домой?

У Максимки сердце разрывалось на части. Понял, что оставаться в местечке нельзя, но не было как и оставлять его.

А Кешка тем временем тоже задумался. Но по другой причине. Где в том Даньковском лесу искать партизан? Н6 сидят же они под каждым кустом. Ну, а если и найдёшь? Примут ли их партизаны? А что, если скажут возвращаться домой? Заберут оружие и отправят из леса. Кому захочется возиться с пятерыми школьниками? Другое дело, чтобы Сергей Иванович был настоящим полковником. Он мог бы и приказать, чтобы их приняли в партизаны. А кто послушает клоуна, даже если он и владеет гипнозом? Никто!..

Кешкины причины были, согласитесь, очень даже убедительными. Но и он понимал, что теперь единственное спасение у них — ехать в Даньковский лес.

Что же касается Густи, так она очень обрадовалась, что поедет к партизанам. Не может быть, чтобы там не было школьников. А если есть, так там, наверное, будет и школа, и пионерские отряды. Вот здорово!..

Конечно, Густя жалела отца, хоть он и пошёл служить фашистам, хоть и привёл в дом злую мачеху-шпионку. С нею, с Густей, папа был ласковым и хорошим.

Раздумывая над тем, почему папа пошёл служить фашистам, Густя нашла ему оправдание. Во всём виновата мачеха. Это она чем-то запугала папу. Заставила его идти на службу к её хозяевам. Густя надеялась, что партизаны помогут ей освободить папу от мачехи-шпионки.