Командоры полярных морей - Николай Черкашин

Александра Александровича Транзе не стало 3 сентября 1959 года.

Братьям Транзе везло наморях… Николай во льдах моря Лаптевых перенес два сильнейших приступа аппендицита, но выжил. Уцелел на «Молодецком» во всех боях на Балтике, не сгинул в шторм, когда на катере контрабандиста заглох мотор…

И Леонид Транзе вышел живым из ледового плена, пощадило его море.

Брат же Стефан, четвертый по старшинству, не стал связывать свою жизнь с коварной стихией.

Поручик армейской артиллерии Стефан Александрович фон Транзе за храбрость в боях против германских войск был награжден солдатским «Георгием». Участвовал в походе генерала Юденича на Петроград и честно разделил участь Северо-Западной армии.

А участь ее в ноябре 1919 года была ужасной…

* * *

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «Будучи участником беженского движения, — писал в зарубежном сборнике “История и современник” Г.И. Гроссен, бывший редактор “Вестника Северо-Западной армии”, — я свидетельствую.

Голодная, раздетая, уставшая от непрерывных боев, храбро защищавшая вместе с эстонцами Нарву, Северо-Западная армия у эстонских границ встретила эстонские штыки с приказом — не переходить эстонской границы. Пошли длительные и унизительные для русского командования просьбы разрешить русским отдохнуть в Ивангороде и в деревнях на правой стороне Нарвы. Эстонское командование, забыв заслуги русских (защита Ревеля, эстонских границ и Чудского озера и пр.), жестоко отказывало в отдыхе. Изнуренные белые войска, еле живые, продолжали тесниться у границ Эстонии и отбиваться от превосходящих их численностью красных сил, наступающих с Гдова.

И только 16 ноября последовало “милостивое” (но с условиями Бренна — полное разоружение) разрешение перейти русским на левый берег Нарвы, оружие оставлялось только тем частям, которые соглашались вести дальнейшую борьбу с большевиками. Через Нарву разрешалось пропустить только запасных, пленных и прочих.

…Тяжело быть оскорбленным врагом, но еще тяжелее испытывать оскорбление со стороны своих вчерашних союзников. Эстонские части пропускали через границу русских мелкими отрядами, и здесь организованный грабеж эстонцев не знал удержу. Отнимали не только оружие и пулеметы, но и грабили обозы, отнимали лошадей, сбрую, снаряжение, деньги и личные вещи. Несчастные русские, несмотря на зимнюю стужу, буквально раздевались, и все беспомощно отнималось. С груди срывались нательные золотые кресты, отнимались кошельки, с пальцев снимали кольца. На глазах русских отрядов эстонцы снимали с солдат, дрожащих от мороза, новое английское обмундирование, взамен которого давали тряпье, но и то не всегда. Не щадили и нижнее теплое американское белье, а на голые тела несчастных побежденных накидывались рваные шинели. Беженцы, как только вступали на территорию Эстонии, попадали в невозможно тяжелые условия исключительно потому, что для обеспечения и устройства беженцев в пути не было предпринято решительно никаких средств и мер, очевидно из-за неожиданности этого поистине исторического дела. Эшелоны с беженцами из-под Ямбурга и Гдова, вслед за первым, стали приходить в Нарву почти ежедневно и насчитывали в себе каждый раз сотни людей — мужчин, женщин и детей. Но беженцы хлынули в Нарву не только по железной дороге, но и по шоссе или с живым инвентарем своего хозяйства, а железнодорожные служащие приезжали и с большим скарбом своего домашнего хозяйства. Не всегда было возможно прибывших беженцев отправить из Нарвы в пределы Эстонии в день их прибытия или хотя бы на следующий день. Некоторые эшелоны задерживались на станции Нарва-И по нескольку дней. Какого-либо приемного пункта, кроме двух тесных, грязных, наполненных к тому же солдатами бараков, для беженцев не было: или открытое небо, или же, в лучшем случае, холодный вагон без печи. Достать кипятку, не говоря уже о горячей пище, беженцу было невозможно.

Откуда появилась тифозная вошь?

По общему мнению, вошь принесли с собой чины Красной Армии, взятые в плен белыми или добровольно перешедшие на сторону Северо-Западной армии, ибо тиф еще до похода на Петроград уже более года гулял по голодным районам России. Первые отдельные случаи тифозного заболевания, если не ошибаюсь, были обнаружены у красноармейцев, перешедших на сторону белых у станции Волосово, но тогда на это не обратили никакого внимания. Только 15 ноября 1919 года в госпитале Красного Креста (Нарва) доктор Колпаков установил наличие тифозных больных.

Этот “госпиталь” только по недоразумению можно было назвать госпиталем, так как помещался он во втором этаже казармы для рабочих. Это помещение было густо набито ранеными и больными. Эпидемия начала быстро расширяться, а в начале декабря обнаружены были первые случаи сыпняка, который стал уже молниеносно распространяться, тогда-то и начался настоящий ад в нарвском мешке. Власти, как всегда при массовых несчастьях, оказались застигнутыми врасплох. Они ничего умнее не могли придумать, как туже завязать нарвский мешок, чтобы никто не мог оттуда вылезти и разнести заразу по остальным частям Эстонии. А между тем в Нарву больные прибывали на подводах, пешком, а то и просто ползком. Больных начали класть, не записывая и не считая, на холодные каменные полы парусиновой и суконной фабрик. Когда все полы были покрыты больными, их клали в вестибюле, на площадках лестниц, под лестницами. А больные, как саранча, все прибывали и прибывали. Начавшись в районе прядильной и суконной фабрик, эпидемия стала повальной и, быстро охватив весь правый берег Нарвы, перешла на левый, в эстонские части, так что к 20 декабря все госпитали в Нарве были переполнены и больные оставались там, где их застигла ужасная болезнь.

Вскоре после появления эпидемии начал заболевать и умирать госпитальный персонал. Санитарные эстонские и русские власти заметались, но каких-либо радикальных мер борьбы с эпидемией не принималось. Все дело сводилось к бумаге и к участию в бесчисленных комиссиях в Ревеле, где начальство жило спокойно. А между тем Нарва постепенно обратилась в громадный гроб с мертвыми и живыми людьми. Неподготовленность и малое количество лечебных заведений, про которые шла слава как о неизбежных очагах смерти, были причиной того, что заболевшие солдаты и беженцы бродили как тени по городу, ища приюта. Вследствие этого зараза еще больше распространялась. К середине февраля 1920 года одна Ивангородская часть Нарвы имела 7730 больных, а всего в Нарве насчитывалось в самый разгар эпидемии более 10 000 тифозных.

Помню, в Петрограде на Литейном проспекте был “Театр ужасов”, куда ходили любители сильных ощущений. Пьеса “Мороз по коже”, однако, совершенно бледнела перед тем ужасом, который я испытывал в Нарве при посещении в начале февраля “госпиталя” — парусиновой фабрики, которая, в полном смысле этого слова, была гробом живых и мертвых людей.

Представьте себе невысокое здание в 180 аршин длиной, 18 аршин шириной, 5 аршин высотой. Вонь и смрад ужасные, ибо уборная внизу вся завалена калом Вольные ходили буквально под себя или в коридор, по которому, не запачкав ноги, нельзя было пройти. Вентиляции нет. Врачи, заболев, также сваливались в общую вшивую кучу. В этом бараке-гробе шевелилось 1016 больных. На всех была лишь одна полркивая сиделка, сама с температурой не ниже 37,9 и 16 санитаров. Эти полуживые люди едва успевали подать несчастным кипяток, о чае нечего было и думать. Поэтому нет ничего удивительного, что около барака шныряли спекулянты-мальчишки, которые продавали несчастным снег по 7 — 10 марок за котелок. Питались обреченные на смерть лишь хлебом, 90 процентов больных даже не имели возможности вымыть руки и лицо. Баня была недостижимой мечтой. Между живыми на полу лежали застывшие трупы. Больные сами выносили трупы из барака на двор или улицу, где складывали в кучу, откуда их забирал автомобиль-грузовик и свозил на кладбище в поле. Среди солдат можно было видеть бродящих как тень офицеров, решивших умирать с теми, с кем они несли радости и невзгоды войны. Они сначала самоотверженно ухаживали за больными товарищами, на свои средства покупали им лекарства, клюкву, но вскоре сами свалились в общую кучу. Удел один — смерть. Выздоравливающих, как оказалось, был весьма незначительный процент. Накрытые шинелями, а то и тужурками, на холодном каменном полу лежали несчастные, громко бредя в жару. Я видел на полу брошенное белье, которое, казалось, шевелилось от тысяч ползущих насекомых. Эти ползущие рубахи и кальсоны преследовали меня несколько ночей. Постепенно вся Нарва почувствовала себя во власти страшной и всемогущей вши. Это вездесущее насекомое положительно сводило с ума всех еще здоровых людей. Все говорили только о вшах. Все хотели поделиться друг с другом мыслями, но и все боялись друг друга. Одна мысль неотступно сверлила мозг “А вдруг при рукопожатии насекомое переползет на меня?..”»