Приди в зеленый дол - Роберт Уоррен

Она услышала, как он задержал дыхание.

— Он сказал, что ты должен уйти!

Потом:

— Он говорит, что, если ты не уйдёшь, тебя снова возьмут туда.

Теперь она была уже уверена, что Анджело слушает, затаив дыхание.

— Но я им тебя не отдам, Анджело. Мы их обманем, мы их обманем.

Она начала хихикать, весело и с удовольствием.

— Я тебя спрячу там, наверху, — сказала она, отсмеявшись. — Я скажу ему, что ты уехал, и здесь все уберу, будто ты уехал. А в те дни, когда он приезжает — обычно числа первого или второго, — тебя дома не будет. Днём. Он всегда днём приезжает.

Кэсси нащупала его руку на простыне. Она нашла её легко, словно видела в темноте. Рука была вялая, как у спящего. Не тяжёлая, а просто как будто безжизненный груз.

— И вот ещё что я тебе хотела сказать, Анджело. Ты давно хочешь поговорить со мной, я заметила, но это ни к чему, потому что я и так все знаю. Да, милый, я знаю. Помнишь ту ночь, когда я сказала тебе, что ты не должен чувствовать себя здесь, как в тюрьме, потому что ты свободен и, если хочешь, можешь уйти в любую минуту. Даже сейчас, Анджело. Если тебе надо, ты можешь уйти.

И мягче, чем когда-либо, добавила:

— А потом ты вернёшься, снова придёшь ко мне, и я тебя дождусь. Ведь ты меня любишь чуточку, да, Анджело? Ты ведь меня любил, хоть немножко? А, Анджело?

Она была уверена, что в ответ он легонько сжал её руку; да, да, она не ошиблась, и так ли уж важно, что пожатие это было не слишком крепким?

Кэсси долго просидела так, в темноте, держа его руку. Потом услышала из коридора хрип. И сразу поняла в чём дело: она оставила включённым свет, а при свете Сандер не мог заснуть.

Она тихонько вышла. Однако и после того, как она выключила свет, Сандер продолжал хрипеть: за ним надо было убрать. Лишь через полчаса она вернулась к комнате Анджело.

Но дверь была закрыта. Заперта. Она присела возле двери, не веря, что это правда. Потом легла на пол и закрыла глаза. Она пыталась убедить себя, что Кэсси Спотвуд здесь нет, что она исчезла, — ведь если поверить в это, то и все её муки тоже исчезнут.

Но она была тут, она лежала на полу, а они все стояли над ней, все — Сандер и та женщина, Маррей и девчонка, Сай Грайндер и Анджело. Все они смеялись.

Даже Анджело.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Какую-то долю секунды после пробуждения ему казалось, что он снова молод. Или просто приснилось, будто он молод, и сон продлился в явь на то мгновение, когда он открыл глаза навстречу июньскому лету и пению птиц.

Потом он вспомнил, какой сегодня день, и почувствовал прилив сил. Удивительно приятно быть Марреем Гилфортом. Он встал.

В ванной, повинуясь внезапному порыву, он пару раз согнулся и разогнулся, стараясь коснуться пальцами пола. Взглянув на свой обвисший живот, с отвращением покачал головой. Надо будет пойти к массажисту, заняться гимнастикой. При доме есть старые пустующие конюшни, можно завести лошадей. Он внезапно увидел себя стоящим на парадном крыльце в лучах раннего солнца, ещё до завтрака, — подтянутая талия, галифе, и вот седеющий негр подводит к нему прекрасную, нервную, отливающую блеском кобылу и Маррей взлетает в седло и уносится навстречу солнцу. У себя в оффисе он скажет: «Что может быть лучше хорошего галопа перед завтраком! Прекрасно помогает сохранить форму!»

Он принял холодный душ. Уже много лет он этого не делал.

Открывая белую калитку, навешенную между белыми деревянными столбами, он посмотрел на выложенную кирпичом дорожку. Этому дому явно не хватало того аристократизма, которым отличался его дом, ранее принадлежавший Бесси, но после её смерти ставший его собственностью, и не только формально, а в гораздо более глубоком смысле, ибо в сознании Маррея миф о его роли в судьбе особняка Дарлингтонов давно уже вытеснил унылые факты действительности, и миф этот парил над домом, как нимб. Но хотя дому Паркеров и недоставало аристократизма, он тем не менее был лучшим домом на Паркер-стрит и стоял на ней с незапамятных времён.

Он взглянул на кирпичную дорожку, затенённую клёнами. Потом оглянулся на свою новую машину с откидным верхом — опять белую, которую он купил три недели назад. Она ждала его за белой калиткой, сияя на солнце, точно рекламная картинка. Чувствуя себя молодым и сильным, Гилфорт направился к дому.

Да, он отлично все устроил. Когда Кэсси Спотвуд под руку с Эдвиной Паркер выйдет сегодня из дверей этого дома, она будет выглядеть не просто благопристойно, а благопристойно втройне. «Aes triplex» Тройная цена (лат.).

, — пробормотал Маррей.

Что касается Эдвины, то она ведь нуждается в деньгах. Он дал ей понять, что материальной стороной дела она останется довольна, а кроме того, он ведь предоставил этой старой дуре лучшее место в зале суда на процессе об убийстве и к тому же снабдил её подходящим предлогом для присутствия там: дал ей роль опекунши главной свидетельницы, вдовы пострадавшего.

Мисс Эдвина открыла парадную дверь, лишь только Маррей нажал кнопку звонка. Очевидно, она караулила его в передней. Она провела его в затенённый холл, и он увидел, что её белые волосы, такие белые, что отливали голубым, уложены в затейливую причёску, голубые глаза сияют, как у ребёнка, розоватые серьги слегка покачиваются — мисс Эдвина вся тряслась от предвкушения сегодняшнего удовольствия; бриллиантовая подвеска поблёскивала на чёрном шёлке платья. Мисс Эдвина положила ладонь Маррею на руку, придвинулась вплотную, обдав его запахом фиалкового корня и мятных леденцов, и прежде чем он успел поздороваться, зашипела: «Тш-ш-ш!»

Ступая на цыпочках и едва удерживая равновесие, она направилась в гостиную. В этом прибежище полумрака и тени стоял стол, на котором под большим стеклянным колпаком, как в клетке, сидели восковые пташки на цветущей ветке апельсинового дерева, тоже изготовленной из воска. Став у стола, мисс Эдвина снова коснулась руки Маррея и, благоухая фиалковым корнем и мятой, к которым, теперь добавился более стойкий запах политуры, сказала:

— Мне кажется, ей лучше.

— Да, — ответил он, внимательно глядя в неестественно яркие глаза мисс Эдвины.

— Однако, — сказала она, — состояние шока ещё не миновало. Хотя прошло уже столько времени. Другие этого, может быть, и не замечают, но я-то прекрасно вижу.

— Да, — сказал он и подумал, что, возможно, слишком поторопился забрать Кэсси из частной лечебницы в Нэшвилле и преждевременно отдал её во власть деспотической доброты мисс Эдвины. Он не раз предупреждал Кэсси, чтобы она держала язык за зубами, внушал ей, что она — главная свидетельница на процессе об убийстве и должна молчать до тех пор, пока не предстанет перед судом. Вглядываясь теперь в алчные фарфорово-голубые глаза мисс Эдвины, он понял, что она ничего не выудила из Кэсси и, стало быть, все идёт хорошо.

— Она хочет открыться мне, — говорила мисс Эдвина. — Последние две ночи я сидела у её постели, и она держала меня за руку, как ребёнок. Я знаю, она хочет мне открыться.

— Я в этом уверен, — пробормотал Маррей.

— Она пытается, — сказала мисс Эдвина и столь энергично затрясла головой, что её розовые серёжки запрыгали из стороны в сторону. — Но не может из-за этого шока, — объяснила она.

— Да, из-за шока, — пробормотал он.

— Надеюсь, вам понравится, как я её одела, — сказала мисс Эдвина. — Бедняжка, сидеть в такой глуши! Она уже забыла, как люди живут.

— Да, — сказал он.

— За покупками я возила её в Нэшвилл, — сказала мисс Эдвина. — В таком большом городе о ней не будут судачить. Там никто и не знает, кто она такая.

— Очень разумно, — сказал он покорно.

— Надеюсь, я трачу не слишком много. Но вы же сами хотели, чтоб все выглядело как следует. Достойно, красиво, изящно.

— Да, — сказал он и в то же мгновение вспомнил — это было внезапно, словно память его подчинилась удару гонга, вроде тех, что зовут к обеду в роскошных курортных отелях, — вспомнил коричневый пакет, лежащий в сейфе, в его кабинете в Дарвуде. В то утро, пока шериф Смэдерс, его помощники и доктор Блэнтон оставались в столовой возле трупа, Маррей заглянул в топку кухонной плиты, положил то, что нашёл там, в коричневый бумажный мешок, спрятав пакет под плащом, вынес его и запер в багажнике своей белой машины. Огонь в плите не успел уничтожить того, что теперь, стоя в полумраке гостиной мисс Эдвины, Маррей видел так ясно, словно все это лежало перед ним: красный шелковистый материал с чёрными прожжёнными дырками, покоробившаяся туфля, изуродованная огнём, кое-где на ней ещё блестел уцелевший лак, сохранился и каблук, высокий и тонкий, и остатки обгоревших кружев от нижнего белья. И, вспомнив все это, Маррей почувствовал, как тошнота подступила к горлу, затряслись колени. Он с трудом вытащил карманные часы, да так и застыл, держа их в руке.

Наконец ему удалось справиться с собой.

— Пора ехать, — сказал он.

— Бедняжка ждёт нас в гостиной, — сказала мисс Эдвина.