По ту сторону рассвета - Ольга Чигиринская

— Думай как хочешь, — почтенный Алдад, — пожал плечами горец, — меня это не обходит, и, если честно, я удивляюсь, почему тебя волнует мое мнение о торговом деле.

Котел с хлебами убрали с огня, на его место повесили котел с рыбой.

— И вправду, — купец снова засмеялся, но уже слегка деланно. — Я думаю, человеческая зависть не стоит обиды. Глупцы всегда завидуют тем, кто умнее и расторопнее, а уж какие слова они для этого подбирают — не суть важно. У нас тоже полно таких, которые надуваются, когда я вхожу в совет Халмира — впору делать дырку в брюхе, не то их разорвет от гордости. Они-де воины, а я — хуторянин и торгаш. Но чем бы они воевали, не вози я железо? Разве я меньше делаю для людей, чем они? Много бы они навоевали болотным железом, которое майстрачат горе-кузнецы?

— А что бы тебе, почтенный Алдад, попросить эльфов научить вас строить настоящие кузни и ковать настоящее железо? — спросил Эминдил. — Я слышал, они с охотой подряжаются на такие дела…

— Ач, какой хитрый! — сказал Отон. — И с чего мы будем жить?

— Ты лучше спроси себя, как вы будете жить, если закованные в железо северяне прорвутся через заслон латников, где из людей от силы каждый третий носит стальной доспех. И заодно задумайся — будешь ли жить вообще.

— Чего тут задумываться, я сам из Междуречья, и семья моя там. Отсидимся как-нибудь.

— А ты что скажешь, Алдад? — спросил Эминдил. — Ты тоже надеешься отсидеться? Или все же возьмешь в руки меч? Ты же сам из Бретиля, если ни глаза, ни уши меня не обманывают.

— Ну, из Бретиля, и что? Заберу семью и отвезу в Междуречье или к Гаваням. Я — купец; не магор, не конен, земля за верность мне не нужна.

— А кому она нужна, — снова встрял обозник. — Когда в конце концов ты за верность огребешь ровно столько земли, сколько тебе на могилу придется? Вот скажи мне, горец, что вы получили от эльфов за свою верность? На хрена твои крестьяне кормили тебя, если ты не сумел их защитить? И отчего им хужей: от морготова рабства — а у рохиров Моргота хлебало, чай, не шире чем у тебя, — или от беспрестанной войны, от которой им десять лет нет продыху? Ты, благородный, получил землю за верность, и когда ее отобрали, разобиделся; а вламывают на этой земле простые люди, черная кость, и им все равно, кому платить подати.

— Поверь мне, не все равно, — покачал головой горец. — И если бы не твоя глупая рожа, я бы решил, что ты из тех, кому Север платит за такие разговоры. Но для платного соглядатая Моргота ты туповат, и наверняка просто повторяешь чьи-то слова. Не мое это дело выведывать — чьи; и доносить на тебя конену — не мое дело, но если ты еще раз разинешь рот, ты горько пожалеешь о том, что Творец дал тебе язык на дюйм длиннее, чем нужно.

— Эминдил, ты бери хлеб-то, похлебки еще долго ждать, — миролюбиво сказал Алдад. — Оно, конечно, нам, черной кости, никогда с вами, воинами, не равняться, потому как мы не о возвышенном — мы о своем брюхе думаем. И о вашем заодно. И то сказать, ежели человека не кормить и не поить, он скоренько помрет. Что смерд, что рохир. Каждому свое Валар судили, и в мире каждый под свое дело приспособлен, как у нас в теле, к примеру, голова для одного сделана, руки — для другого, а задница, ты уж прости меня, Эминдил, для третьего. И ежели рыцари сами начнут торговать, а купцы возьмут в руки копья и щиты — то это будет все равно как ходить на руках, работу делать ногами, а думать — задницей.

— А ты не боишься, Алдад? — спросил Эминдил, исподлобья глядя на купца.

— Не боюсь, потому как во-первых, у меня тут десять молодцов против тебя одного, во-вторых, ты ешь мой хлеб и тебе совесть не позволит меня ударить, а в-третьих, здесь уже Бретиль, и если дортонионский заброда сделает какой-то вред бретильскому купцу, то его в лучшем разе погонят отсюда палками.

— Я не о том, Алдад. — Эминдил говорил спокойно и мягко. — Ты не боишься, что однажды орки развесят твоих детей на деревьях, пробив им копьями лодыжки?

На этот раз Алдад ответил после долгой паузы.

— Дор-Дайделот далеко, а Нарготронд близко.

— И то говорят, — встрял другой купец, худой, темнолицый и обычно молчаливый, явный халадин. — Что у вас в горах они потому так зверствовали, что вы им сильный опор чинили. А мирных людей они не трогают. И под Тенью люди живут.

— Блажен, кто верует, — Эминдил снова помешал ложкой в котле. Вода уже побулькивала, очищенная рыба плавала кругами. — Спой, Руско.

Гили очень нравилось прозвище, данное Эминдилом в первый же день — Руско, «лис» по-эльфийски. Ему нравилось все эльфийское, а может, и Эминдил нравился потому, что походил на эльфа. И запел он такую песню, которой хотел угодить горцу.

Где зеленела веселая степь

Ужас и мрак там отныне

Король мой, услышь!

Куда ты летишь

По обгоревшей равнине?

Словно денница

Сверкая во мгле

По черной земле

Эльфийский король

Сквозь дым и огонь

В последнюю битву мчится.

Судьба его зла,

И черная мгла

Идет волной

От Горы Стальной…

Он стеснялся признаться в том, что сложил эту песню сам, когда услышал от какого-то бродячего менестреля рассказ о последнем поединке Короля. Менестрель тоже пел о нем песню, но эта песня была совсем плохая. Гилина же Эминдилу понравилась, он только заметил, что Стальная Гора — не одна, как думал Гили, их там целая цепь — Эред Энгрин.

Сверкал его меч,

Трубил его рог

Как гневный голос грома.

Он строен и горд,

Великий наш лорд,

Король заморских Номов.

И встал черный вождь,

И крикнул: "Ну что ж!

Ты сам меня звал,

И твой час настал!"

Словно денница

Сверкая во мгле

По черной земле

Эльфийский король

Сквозь дым и огонь

В последнюю битву мчится…

Во второй раз припев подхватил Эминдил, а с ним — еще двое или трое. В глазах людей плясали отблески огня.

Король наш раздавлен, погублен наш Лорд,

Но дух его вечен, не сломлен и горд!

Славьте Короля!

Славьте Короля!

— Славно поешь, Рыжий, — одобрил его Алдад. — Да и голова у тебя светлая. Жаль будет завтра с тобой расставаться.

— Уже завтра? — обрадовался Гили.

— Ну! Как раз мимо Гремячей Пущи и пройдем по пути к Амон Обел, — Алдад засмеялся непонятно чему, и засмеялся Падда, его раб.

…Обязанность мыть котлы после ужина, как всегда, легла на плечи Гили — как самого младшего и безденежного. Когда он, уложив котлы на воз, вернулся к попутчику, тот еще не спал, хотя его очередь караулить лошадей приходилась на предрассветные часы: это тяжелое, сонное время Эминдил, как оказалось, переносит лучше всех. Наверное, не раз на его веку и не одна жизнь зависела от него, бодрствующего на страже… Поэтому обычно он засыпал там, где ложился — и сразу, накрепко.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});