Четверть века в Большом (Жизнь, Творчество, Размышления) - И Петров

Нам подали закуски и шампанское, и мы стали пить за здоровье французских артистов и за здоровье артистов Большого театра. В промежутках между тостами велась непринужденная беседа, все шутили, веселились.

Наконец настал и тот торжественный момент, ради которого мы все собрались. Президент ассоциации французских артистов Эдмонд Шастене вручил мне адрес от Общества артистов Национального оперного театра и удостоверение почетного члена "Гранд-Опера" за выдающееся исполнение ролей Бориса Годунова и Мефистофеля в опере "Фауст". При этом Шастене сказал, что все будут рады, если я приеду в их страну, и что бы я ни захотел спеть, они всегда будут к моим услугам. После этих слов я с надеждой подумал, что мне еще придется петь в "Гранд-Опера", и не ошибся.

Через год я был снова приглашен во Францию, чтобы выступить в "Борисе" и "Фаусте". Кроме того, планировались гастроли в других городах. Я, конечно, ехал с большой радостью и приятным волнением. Мои выступления в "Борисе" и "Фаусте" публика принимала так же горячо, как и в первый раз, хотя рецензий было уже гораздо меньше. Я немного удивился этому, но мне объяснили, что критики просто не хотят повторяться.

В Париже я познакомился с генеральным секретарем "Гранд-Опера" Фабром Лебре, который является также генеральным секретарем кинофестиваля в Каннах. С ним у меня связан один смешной эпизод, который запомнился и мне и ему надолго.

Как-то после спектакля Лебре подошел ко мне, поздравил с успехом и предложил провести день вместе. Я с удовольствием согласился и спросил, что мы будем делать. "Там посмотрим,- ответил он.- Я заеду за вами завтра на машине".

Он действительно заехал за мной, и мы решили покататься по городу,мне хотелось посмотреть места, которые я еще не видел. Мы поднялись на Эйфелеву башню, не раз сфотографировались там и отправились в Версаль. Версальский дворец чем-то напомнил мне наш Петергоф: тот же каскад фонтанов, красивые правильные аллеи. Видимо, стиль французской архитектуры сказался при строительстве нашего северного дворца.

Настало время обеда. Мы отправились в ресторан, а затем Лебре сказал, что хочет угостить нас кофе, но таким замечательным, какого больше нигде во Франции нельзя получить. И мы поехали в маленькое кафе на Монмартре.

Там мы сначала погуляли, посмотрели на рисунки художников и потом зашли в кафе, где сразу же ощутили замечательный специфический запах. Лебре подозвал официанта и заказал кофе, который вскоре принесли. Действительно, он оказался потрясающий. Его пили, как кому нравилось - и черный, и со сливками. Но Лебре сказал, что в кофе полагается добавлять хороший коньяк, подозвал официанта и что-то ему тихо сказал. Минуты через полторы официант пришел с небольшой бутылкой, облепленной землей, как будто ее только что выкопали. Когда он открыл эту бутылку, из нее заструился белый дымок, и аромат коньяка разлился на весь зал. Официант принес специальные плоские бокалы, из которых французы пьют коньяк, и каждому плеснул по нескольку маленьких глотков. Видимо, в моих глазах при этом мелькнуло удивление, и Лебре, заметив мой взгляд, сказал: "Я знаю, что у вас так не пьют".

Подозвал официанта и велел налить мне полный бокал, что тот и сделал. Мы чокнулись за здоровье присутствующих (с нами была жена Лебре и кто-то из его друзей), за общее благополучие, и я этот коньяк сразу выпил залпом.

Что было со всеми присутствующими и с официантом, трудно передать. У того вообще глаза вылезли на лоб. Он застыл в немом ужасе. Потом всплеснул руками и убежал, а мои собеседники начали между собой перешептываться. Я почувствовал, что сделал что-то не так, а потом сообразил: "Ведь они-то пьют по капельке. И то эту налитую капельку сразу не выпивают, а подолгу смакуют ее". Лебре подозвал официанта, попросил его налить мне еще, и тот налил, правда, уже не полный фужер. Наконец закончился этот вечер, стало темно. Мы оставили автомобиль и пешком пошли по вечернему Парижу, любуясь его красотой, а затем я возвратился в отель.

Прошло два или три года, и Фабр Лебре приехал в Москву вместе с балериной Лилиан Дейде и танцовщиком Мишелем Рено (балетной парой),- они танцевали в "Жизели" главные партии. Танцевали, между прочим, очень хорошо, в особенности Дейде, которая пользовалась большим успехом. Я решил, что должен ответить Лебре на приглашение в Париже, позвонил в Центральный Дом работников искусств директору ресторана и попросил для гостей из Франции приготовить самый изысканный ужин.

После вечернего спектакля я повел всех в ЦДРИ. Нас ждали, и стол был накрыт: красная и черная икра, лососина, белуга, севрюга,- чего только там не было! Но гости мои, может быть, потому, что артисты балета должны соблюдать дисциплину, только чуть-чуть прикоснулись к угощению. Правда, Лебре был несколько более активен. Мы выпили немножко коньяку и "Хванчкары", и тут Лебре на меня лукаво посмотрел и говорит: "А вы знаете, мы ведь до сих пор не можем забыть, как вы в кафе на Монмартре хватили залпом коллекционный коньяк".

Югославия

В пятьдесят пятом году меня пригласили в Министерство культуры СССР и предложили поехать в Белград, где в это время предполагалась встреча Хрущева, Булганина и Микояна с Иосипом Броз Тито и другими руководителями Югославии. Я должен был отправиться с группой московских артистов: Вишневской, Ростроповичем, Безродным и Гилельсом. Нам нужно было приехать в определенное время на аэродром в Тушино, где нас ждал специальный самолет. Тогда еще не было "Ил-18", но уже были хорошие самолеты, и мы думали, что полетим на одном из лучших. Но когда мы подъехали к аэродрому, то увидели старый военный грузовой самолет. Внутри у него по бокам вдоль стен стояли железные скамейки и еще лежал какой-то груз.

Мы вылетели, самолет набрал высоту, и вдруг началась сильная болтанка, в результате которой все оказались в плачевном состоянии. Один я крепился. Мне приходилось не только за всеми ухаживать но еще и собирать ящики, которые сновали по всему длинному коридору, и связывать их веревками. В конце концов мы долетели до Будапешта. Вышли все с зелеными лицами.

Затем мы совершили еще один перелет и прибыли в Белград, разместились в гостинице, и через день или два состоялся прием в нашем посольстве, который давали члены нашего правительства в честь правительства Югославии.

Прием проходил в дружеской обстановке, но возникали иногда размолвки, потому что в Югославии еще помнили о разногласиях между Тито и Сталиным. В конце приема Микоян обратился ко мне:

- Иван Иванович, спойте нам что-нибудь.

- Я бы спел, но ведь нет инструмента.

- Давайте без инструмента, спойте "Стеньку Разина", а мы все подпоем.

Я запел "Стеньку Разина", но не рассчитал тональности и взял слишком высоко. Пою и думаю: "В какой же тональности я пою? Нужно один или два куплета пропустить, очень трудно петь".

И когда я спел "Сам наутро бабой стал", решил пропустить куплет и запел: "Мощным взмахом поднимает он красавицу княжну..." - но туг Броз Тито прервал меня:

- Нет, нет, товарищ Петров, вы не тот куплет поете.

- Почему?

- Ну как же! Вы же пропустили куплет!

- Какой?

- Нужно петь "Этот ропот и насмешки слышит грозный атаман".

Ну, мне пришлось спеть все куплеты. Мои слушатели остались довольны, но я совершенно измучился. Спрашиваю потом своих:

- В какой тональности я пел, что-то не разберу? Я пою в фа-мажоре.

А Игорь Безродный отвечает.

- Иван Иванович! Да вы на кварту выше спели!

Значит, я брал в каждом куплете по два раза соль - предельную баритональную ноту.

Наша делегация приехала в Югославию впервые после размолвки, которая произошла у Тито со Сталиным, и наше правительство стремилось смягчить обстановку. Прием сопровождался широким застольем, было много вина, произносились тосты. Но Никита Сергеевич Хрущев, глава делегации, не давал никому слова сказать. Он прерывал Булганина и Микояна и даже поссорился с бывшим послом Югославии в Советском Союзе. Хрущев бросил ему упрек в том, что он неправильно себя вел, когда был в Советском Союзе, и тот вспылил. Тито стал их успокаивать и говорит:

- Никита Сергеевич, учтите, что мы, уважая вас, должны сказать, что мы уважаем и наших работников Министерства иностранных дел. Они сыграли большую роль в налаживании наших отношений. Как видите, у нас теперь все хорошо, и пусть будет мир.

Нам, артистам, предложили дать в Югославии ряд концертов. Я должен был выступать в оперном театре в Белграде. Там тогда как раз шла опера "Князь Игорь", и меня попросили выступить в роли князя Галицкого. Я приехал в театр, прорепетировал и спрашиваю:

- А как быть с костюмом?

- Ну, костюм мы вам найдем.

- Но знаете,- говорю,- в чем беда? Рубашку вы на меня найдете, может быть, и штаны тоже, но ведь у меня нога очень большая - сорок шестой размер.

- О да,- говорят,- нужно поискать.

Бросились в гардероб, но там ничего не нашли, тогда решили раздеть одного хориста, у которого оказался такой же большой размер сапог. Я извинился перед ним, но он ответил, что рад мне помочь, и пошел слушать меня в зал.