«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор

мне ваша печаль о нем, и считаете это чувство ревностью”» (Чернышевский, I, 522).

Все в контексте немецкой идеи романтической вечной женственности.

«Мне жаль ее (маменьку. – В.К.), всего более жаль потому, что я покидаю ее, которая живет одним мною, покидаю для О.С. которая не чувствует ко мне никакой особой привязанности. Мне совестно перед ней, что я так мало люблю ее в сравнении с О.С., которая слишком мало любит меня. <…> Она говорила вчера:

“Теперь я желала бы умереть. Это первая потеря человека, близкого моему сердцу”. –

Es rinnet der Tränen vergeblicher Lauf,

Die Klage, sie wecket die Toten nicht auf;

Doch nenne, was tröstet und heilet die Brust

Nach der süßen Liebe verschwundener Lust,

Ich, die Himmlische, will's nicht versagen.

Laß rinnen der Tränen vergeblichen Lauf,

Es wecke die Klage den Toten nicht auf!

Das güsseste Glück für die traurende Brust

Nach der schonen Liebe verschwundener Lust

Sind der Liebe Schmerzen und Klagen[98].

О, буду плакать вместе с тобою о твоем погибшем милом, моя милая, моя милая, милая!

И я плачу в самом деле» (Чернышевский, I, 525).

Ольга Сократовна Васильева, в которую влюбился НГЧ

Замечу, что Чернышевский понимал, что будут и другие у нее любовники, заранее понимал это и говорил себе: «Что будет после? Может быть, ей надоест волокитство, и она возвратится к соблюдению того, что называется супружескими обязанностями, и мы будем жить без взаимной холодности, может быть даже, когда ей надоедят легкомысленные привязанности, она почувствует некоторую привязанность ко мне, и тогда я снова буду любить её, как люблю теперь» (Чернышевский, I, 489). Тем не менее он принимал решение о браке как воин, который принимает вызов на бой. Поэтому так раздражал его впоследствии герой тургеневской «Аси», не имевший никаких преград для брака с любимой и любящей его девушкой, но струсивший в последний момент. На рубеже 50–60-х годов в отечественной публицистике настойчиво обсуждался женский вопрос. Можно построить градацию высказанных точек зрения – от вульгарно-материалистических концепций М. Михайлова и В. Слепцова до глубокой метафизики Вл. Соловьёва и Чернышевского, не раз обращавшегося к толкованию темы Любви. Для Чернышевского женщина всегда права, в этом нельзя не увидеть отголосок идеи вечной женственности. Рассуждая в 1858 г. о тургеневской повести «Ася» («Русский человек на rendez-vous»), Чернышевский приходит к выводу, что решимость на Любовь равна решимости на коренную перестройку всего внутреннего состава человека, побуждающая его к творческой деятельности. Герой повести убегает от Аси, потому что «он не привык понимать ничего великого и живого, потому что слишком мелка и бездушна была его жизнь, мелки и бездушны были все его отношения и дела, к которым он привык. <…> Он робеет, он бессильно отступает от всего, на что нужна широкая решимость и благородный риск…» (Чернышевский, V, 168).

* * *

Он ссорился с родителями, плакал, грозил самоубийством и в конце концов выбил от них разрешение на брак. Но и Ольге Сократовне он задал непростую задачу, пугая ее, что если будет бунт, он к нему примкнет, что он такое говорит в гимназии, что его в любой момент могут арестовать жандармы. На мой взгляд, здесь было своего рода павлинье хвастовство, чтобы заинтересовать своей особой полюбившуюся ему девушку, которая уже знала других, может, более интересных мужчин. Итак, сделав ей предложение, он произносит слова, очерчивающие вокруг его головы героический ореол, которого потом он всегда стыдился, ссылаясь на судьбу Герцена, однако несколько более, чем надо героизируя ее (как бы перенося отсвет ее на себя). Итак, 19 февраля 1853 г., в тот самый день, когда он сделал ей предложение, он говорит: «“Итак, я жду каждую минуту появления жандармов, как благочестивый христианин каждую минуту ждет трубы страшного суда. Кроме того у нас будет скоро бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем”.

Она почти засмеялась, – ей показалось это странно и невероятно.

“Каким же это образом?”

“Вы об этом мало думали или вовсе не думали?”

“Вовсе не думала”.

“Это непременно будет. Неудовольствие народа против правительства, налогов, чиновников, помещиков все растет. Нужно только одну искру, чтобы поджечь все это. Вместе с тем растет и число людей из образованного кружка, враждебных против настоящего порядка вещей. Готова и искра, которая должна зажечь этот пожар. Сомнение одно – когда это вспыхнет? Может быть, лет через десять, но я думаю, скорее. А если вспыхнет, я, несмотря на свою трусость, не буду в состоянии удержаться. Я приму участие”.

“Вместе с Костомаровым?”

“Едва ли – он слишком благороден, поэтичен; его испугает грязь, резня. Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня”.

“Не испугает и меня”. (О, боже мой! Если б эти слова были сказаны с сознанием их значения!)

“А чем кончится это? Каторгою или виселицею. Вот видите, что я не могу соединить ничьей участи со своей”.

(На ее лице были видны следы того, что ей скучно слушать эти рассказы.)

“Вот видите – вам скучно уже слушать подобные рассуждения, а они будут продолжаться целые годы, потому что ни о чем, кроме этого, я не могу говорить.

“Довольно и того уже, что с моей судьбой связана судьба маменьки, которая не переживет подобных событий”. А какая участь может грозить жене подобного человека? Я вам расскажу один пример. Вы помните имя Искандера?”

“Помню”.

“Он был весьма богатый человек. Женился по любви на девушке, с которою вместе воспитывался. Через несколько времени являются жандармы, берут его, и он сидит год в крепости. Жена его (извините, что я говорю такие подробности) была беременна. От испуга у нее родится сын глухонемой. Здоровье ее расстраивается на всю жизнь. Наконец, его выпускают. Наконец, ему позволяют уехать из России. Предлогом для него была болезнь жены (ей в самом деле были нужны воды) и лечение сына. Он там продолжает писать <…> о России. Живет где-то в сардинских владениях. Вдруг Людовик Наполеон, теперь император Наполеон, думая оказать услугу Николаю Павловичу, схватывает его и отправляет в Россию. Жена, которая жила где-то в Остенде или в Диэппе, услышав об этом, падает мертвая. Вот участь тех, которые связывают свою жизнь с жизнью подобных людей. Я не равняю себя, например, с Искандером по уму, но должен сказать, что в резкости образа мыслей не уступаю им <…>