Лента Mru - Алексей Смирнов

– Командир, я не буду ни с кем общаться. Я твое общение в гробу видел. А номер моего мобильника в гробу увидишь ты, – он очень внятно выговаривал каждое слово.

– Что здесь происходит? – перебила его Тамара. – Разве нельзя объяснить сразу?

Мужчина уставился на нее взглядом, который вдруг стал совсем прозрачным. Рот приоткрылся, рука зависла над обвисшим листом. Все замерли; ждали слюней. Но старик пожевал и тусклым голосом сообщил:

– А мы здесь ни на что не влияем. Мы всяко сдохнем. Все что нам разрешают – это болтать друг с другом, пока не пересохнет во рту. У нас даже элементы питания в телефонах не садятся. Не знаю, почему, но не садятся. Зато консервы заканчиваются.

– Какие, черт побери, консервы?

Старик хотел объяснить, но осекся, приставил ладонь козырьком, чем сразу напомнил Марату недавнего бензозаправщика, и уставился на что-то, появившееся за у Марата за плечом. Марат оглянулся: к последнему в очереди автомобилю, то есть к его собственному, подъезжал следующий: ничтожная и несвежая «копейка». Она заглохла в метре от «пежо», и наружу сразу же выкарабкался долговязый субъект с длинными волосами, в очках и с бородкой, совершеннейший разночинец, интеллигент из народников – но, может быть, наоборот. Он прыгающей походкой зашагал к Марату, Тамаре и старику.

– А что случилось? – протянул он, щурясь на солнце.

Глава 3

По словам старика выходило, что на шоссе происходят странные вещи. Более того – самой странной вещью выглядит само шоссе.

– Знаете, липкая лента бывает такая, – отвратительное сравнение было подано безучастным голосом, от которого у слушателей волосы встали дыбом.

Старика перебили только однажды: из третьей по счету от них машины вдруг выпала женщина лет пятидесяти и принялась визжать на одной ноте. Она колотила кулаком по асфальту, мотала растрепанной головой и не давала к себе прикоснуться, хотя из салона к ней тянулись какие-то руки. Люди, дышавшие якобы свежим воздухом, перестали разговаривать и смотрели на нее, не делая попыток вмешаться. Те, что скрывались в автомобилях, наружу не выходили и ничем себя не обнаруживали. Женщина вдруг замолчала и позволила втянуть себя обратно в раскаленную «шестерку», одинаково спасительную и губительную.

Видя, что событие себя исчерпало, рассказчик отвернулся и продолжил повествование.

Никто не имел представление об истинной протяженности очереди.

– Снарядили троих, – горестно усмехнулся старик. И добавил без всякой связи со сказанным: – Моя фамилия, между прочим, Торомзяков.

– Боговаров, литератор, – поклонился разночинец.

Тамара, теребившая платок, коротко назвала себя и Марата.

– Троих, – повторил Торомзяков. – Они запаслись едой на неделю, а то и больше. Отправились… – он вздохнул. – Отправились в голову очереди. Искать, получается, эту голову. Сначала звонили, докладывали, передавали номера тех, кто дальше. Телефонные номера, – уточнил он. – А потом… позвонили, сказали, что там уже трупы. Все чаще и чаще. Живые говорили, что все от разного померли – кто-то больной был, остался без лекарств; кого-то разбил паралич, двое сами… глотнули чего-то. Хотели повеситься, да не сумели сойти с дороги, хотя вот они, деревья, рукой подать, – и Торомзяков подал, показывая на деревья, будто предлагал убедиться лично в невозможности удавиться. – Иные рехнулись, многие отказались от еды. Экспедиция с ними делилась, а они ни в какую. Одна хотела рожать, вся кровь из нее вышла…

– Постой, дед, – Марат взялся за голову. – Что ты гонишь, что это за фуфло. Ты-то сам здесь сколько стоишь? Ты же недалеко от меня, а говоришь, словно месяц тут прожил.

– Я просто повторяю, – пожал плечами Торомзяков. – Информация здесь распространяется стремительно. Можно сказать, зарождаются свои мифы, легенды… Телефоны есть у многих, обсуждение идет постоянно. Вот и ваш телефон – давайте, я передам, и вам от звонков отбоя не будет. Впрочем, я сбился. Я еще не досказал. Собственно говоря, досказывать-то и нечего – прошло еще два дня, и сообщения прекратили поступать. Так никто и не знает, где те ребята. Дошли ли они? И докуда дошли?

Марат отпустил свою голову и покрутил ею.

– Погоди. Я не догоняю. Тут же есть место. Почему же никто не объехал, не ушел вперед?

– А вы попробуйте, строньтесь, – Торомзяков неожиданно порозовел. – Вы пробовали? Мотор не заводится, да?

– Секундочку, – Боговаров по-прежнему улыбался, но исключительно по привычке, которая, судя по всему, была давней и скверной. – А почему бы не попробовать уехать назад?

– Да по той же причине, – развел руками Торомзяков. – Уехать нельзя никуда. И уйти нельзя никуда. Разве только вперед, но я вам только что рассказал, чем это закончилось. Но если вы вздумаете отправиться лесом, то зря потратите время. Вам не сойти с обочины, и назад по шоссе, где очередь кончается – тоже не уйти. Там что-то мешает. Это как носок, который растягивается, и мы пока на дне. Когда приедет новенький, донышко чуть отъедет.

– Клеем намазано, да? – угрюмо спросил Марат. – Фантастическое поле? Невидимое?

– Вы можете думать, что вам угодно, – с некоторым раздражением отозвался старик. – Мое дело предупредить. Попробуйте сами, коли не жалко сил.

В сотни метрах от места, где они разговаривали, ближе к машине Торомзякова, отворилась еще одна дверца. Наружу выбрался толстый, с узкой бородкой человек в легких брюках и полосатой рубашке. Он упер руки в бока и стал смотреть на солнце. Его защищал козырек легкомысленной бейсболки.

– Батюшка вылез, – пробормотал Торомзяков.

– Поп, что ли?

– Поп, да не наш какой-то, – Торомзяков махнул рукой. – Кто его разберет, их много развелось. В общем, я скажу вам так: деваться отсюда, добрые люди, нам некуда. В километре, – он показал на горизонт, где машины сливались в пеструю гусеницу, – застряла фура с консервами. И с питьем есть машина – в ней лимонад. Пока кто хочет – кормится. А дальше не знаю, что будет – если только еще кто пожалует, с грузом.

– И туалет, как я догадываюсь… – Тамара не договорила и выразительно потянула носом воздух.

– Да, – Торомзяков извиняющеся выпятил губу, как будто был виноват в беспорядке. – Кто как устроится.

– Так-так-так, – пропел Боговаров и указательным пальцем поправил очки.

Торомзяков всмотрелся в его лицо и показал себя начитанным человеком:

– Вы ведь писатель? – спросил он в полуудивленном узнавании.

– Не без того, – Боговаров отвесил новый поклон. – Приятнее было бы пообщаться в иных условиях…

– Правильно, – вспомнила Тамара. В ее тоне зазвучала неприязнь: – Судя по вашему творчеству, условия для вас самые подходящие. Это ведь ваш бестселлер – «Дерьмо из морозильника»?

– Совершенно верно, – у Боговарова были кривые желтые зубы и озорные, горящие глаза. – Но я ничего не создаю, я пишущая машинка для неизвестного существа, и у меня западает клавиша. А вот скажите-ка мне, любезный, одну штуку, – он обращался к Торомзякову и медленно наступал. – Если у всех у вас телефоны, то почему вы не вызвали помощь в такой… как бы помягче выразиться… неоднозначной ситуации? – Боговаров сорвал очки, сунул в нагрудный карман мятого пиджака. Марат решил, что он сейчас набросится на старика. – Почему бы вам было не позвонить в милицию? Пригласить пожарных, милицию, военных?

Торомзяков достал носовой платок и промокнул потное лицо.

– Сюда и скорые засылали, и милицию, – сказал он с неожиданной грубостью. – И аварийку. И пожарников звали. Иди да ищи их, они все там, впереди. Стоят себе, как миленькие. Отсюда не видно. Что они могут сделать? Лекарства у них сразу закончились. Иногда совершают обход, измеряют давление и температуру, считают пульс. Успокаивают…

– А вертолеты? – не сдавался Боговаров. – Санитарную авиацию?

– Эти летали где-то далеко, мы слышали, да не видели. Связь очень странная, – добавил Торомзяков. – Вот вы говорите – милиция, а мы еле-еле пробились. Не то, что помехи, а гробовое молчание. И речи нет, чтобы домой позвонить или еще куда. А между собой – разговаривай на здоровье, входящие-исходящие бесплатно.

Тамара слушала с рассеянным видом, и у нее никак не получалось собраться. Марат по ходу этого диалога расхаживал взад вперед, сжимая и разжимая кулаки. Иногда он смотрел на Тамару и злился на нее за то, что та, как ему казалось, не понимала, в какую историю они вляпались. Хотелось наносить сокрушительные удары, но бить было некого. В кармане у Торомзякова зазвонил телефон.

– Але, – хрипло вымолвил Торомзяков. – Это Грабли? Здравствуй, Грабли. Что у вас нового? Погоди секунду, – он отвел аппарат и объяснил: – Это Грабли, кличка такая. Нам до него километра четыре. Веселый малый – когда-то был, – прибавил он мрачно. – Але! Что хорошего скажешь?

Из мобильника запищала музыка, хорошо слышная лишь одному Торомзякову.

– У тебя там танцы, никак, – осуждающим тоном заметил тот. – Зачем ты мне ее заводишь? Что? Ну-ну, послушаю.