Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября - Николай Коняев

Все это важно для понимания того, что думал и чувствовал Лука Тимофеевич Злотников в мае 1918 года.

Мы видим, он был довольно умным, бесстрашным, но при этом по-своему очень совестливым человеком.

Открыто провозглашаемый им антисемитизм базировался на неприятии мифа об угнетении евреев, которым многие представители еврейской национальности довольно ловко пользовались в собственных интересах. Можно не соглашаться с категоричностью постановки проблем в «Пауке», но при всем желании нигде не найдешь там призывов к погромам, к уничтожению евреев, тем более физическому.

И вот теперь: «Предписание главного штаба «Каморры народной расправы»…

Эта фраза: «чтобы их всех, в один заранее назначенный день и час можно было перерезать»…

Даже и не соглашаясь с позицией, из номера в номер заявляемой в «Пауке», все же трудно представить, что текст прокламации составлен тем же человеком, который редактировал этот журнал. Злотников не был столь кровожадным, а главное — столь неумным…

Редактируя журнал, он довольно отчетливо представлял себе своего читателя и очень точно адресовался к нему.

А кому адресована прокламация? Домовым комитетам, куда она почему-то не поступала?

Совершенно неясна и цель прокламации.

Запугать евреев?

Но едва ли человек, занимавшийся таким сложным производством, как выпуск журнала, не понимал, что сделать это с помощью нескольких прокламаций в огромном городе невозможно.

И опять-таки Злотников не мог не понимать, что такая прокламация выгодна прежде всего той большевистско-местечковой команде, против которой она и была направлена. Злотников не мог не знать, что эта «прокламация» немедленно будет с соответствующими комментариями опубликована в большевистских газетах, куда, как установило следствие, он якобы и разослал большую часть «Предписаний».

В чем же дело?

Неужели Л. Т. Злотников так поглупел, что не понимал элементарного?

Неужели так ослепила ненависть к евреям, что разум совсем покинул его?

Нет… Читаешь показания Злотникова и видишь: это по-прежнему умный и гораздо более, чем раньше, осторожный человек…

Безусловно, кому-то очень нужно было, чтобы Л. Т. Злотников и был автором прокламации. Он очень уж всей своей прежней деятельностью подходил для этой роли…

Но вот был ли он автором прокламации на самом деле?

Понимаю, что даже постановка вопроса кажется нелепой.

Уже на втором допросе Злотников сам сознался в авторстве. Кроме того, его уличают показания В. И. Дворянчикова, в фотоцинкографии которого он якобы заказывал печать «Каморры», косвенно свидетельствуют против Злотникова и показания Л. Н. Боброва. Наконец, при втором обыске в комнате Л. Т. Злотникова нашли и печать «Каморры народной расправы».

Но эти доказательства только на первый взгляд кажутся бесспорными.

При более внимательном рассмотрении неопровержимость их становится эфемерной.

Начнем с признания…

Мы не случайно подчеркнули, что Злотников признался в авторстве только на втором допросе, 12 июня 1918 года, проведя в чекистском застенке уже три недели.

В руках чекистов «раскалывались», как известно из мемуарной литературы, и более мужественные люди. И трех дней было достаточно, чтобы выбить из бравого генерала признание в попытке прорыть туннель в Японию или, на худой случай, — на Мадагаскар.

Признание обвиняемого, данное в ходе следствия, не является бесспорным свидетельством вины. Это аксиома. Но особенно осторожно нужно относиться к признаниям, полученным в застенках ЧК.

Теперь о других доказательствах…

Итак, во вторник, 14 мая, Л. Т. Злотников получил в фотоцинкографии В. И. Дворянчикова изготовленное для него клише печати.

Факт подтверждается показаниями самого Василия Илларионовича Дворянчикова, который на допросе 8 июня заявил: «Относительно того, для какой цели он заказывал это клише, я не знаю и даже не поинтересовался этим при заказе»…

Странно, конечно, что Василий Илларионович даже не спросил, что это за организация, печать которой он изготовляет… Ведь все-таки в мае восемнадцатого года борьба с контрреволюцией шла уже вовсю, и изготовлять печать для организации с названием — «Каморра народной расправы», даже не поинтересовавшись, что это за организация, было, по меньшей мере, неосторожно. Едва ли Дворянчикова, как хозяина мастерской, могла прельстить лишь — кстати, весьма скромная — оплата заказа.

Видимо, следователь Байковский почувствовал, что этот момент надо как-то пояснить.

«Скорее можно было предположить, что Злотников хочет что-либо издать из эпохи французской революции…»{106} — ответил ему В. И. Дворянчиков.

Странно…

В центре печати был изображен восьмиконечный крест, который распространен у русских христиан и встречается, как правило, только в православном обиходе.

Конечно, В. И. Дворянчиков мог не разбираться в тонкостях церковных обрядов, но и вспомнить по ассоциации с православным крестом эпоху революции в католической Франции он тоже не мог. Ведь Василий Илларионович учился не в советской атеистической школе, а в прежней, где уроки Закона Божия были обязательными для всех. Едва ли итальянское слово «Каморра» могло сбить его с толку.

Еще более странно само предположение, что Злотников хочет что-либо издать… Как это можно издать что-то с помощью печати?

Остается предположить только, что Василий Илларионович, говоря об «эпохе французской революции», тонко пошутил.

Увы…

Подобное предположение еще более фантастично, поскольку оно не очень-то вяжется с человеком, облик которого обрисовывается по мере знакомства с материалами дела.

Среди бумаг, изъятых при обыске фотоцинкографии, есть замечательный рецепт:

«На одну с половиной бутылки воды — 1 фунт изюма, 14 кубиков дрожжей, 5 шт. гвоздики, 5 чайных ложек сахарного песку. Все влить в бутылку, закупорить дырявой пробкой. Держать в теплом месте, пока не забродит и на дне не получится осадок. Потом слить и профильтровать».

Право же, этот рецепт, сохраненный чекистами в деле, более реалистично обрисовывает круг интересов владельца фотоцинкографии, нежели гипотеза о его бесстрашном и тонком юморе.

Нет…

Складывается впечатление, что Дворянчиков просто не видел никогда ни эскиза печати, ни изготовленного клише, только слышал с чьих-то — не следователя ли Байковского? — слов про текст, размещенный на печати. Вот тогда-то у не слишком образованного владельца цинкографии и могла возникнуть по ассоциации со словом «каморра» — французская революция.

То, что Дворянчиков как-то был связан с ЧК, подтверждается и его дальнейшей судьбой.

По делу «Каморры народной расправы» было расстреляно семь человек, и все они, не считая Злотникова, за провинность — мы исходим сейчас из официальной чекистской версии — куда меньшую, чем та, что совершил Дворянчиков, изготовив печать «погромной» организации. Леонида Николаевича Боброва расстреляли, например, всего за один экземпляр прокламации, якобы взятый у Злотникова. Дворянчикова же освободили, и даже мастерскую, где изготовлялись документы «погромщиков», не закрыли.

Эти два факта — незнание, как выглядит печать, и такое не по-чекистски гуманное разрешение судьбы обвиняемого — и заставляют нас усомниться в показаниях владельца фотоцинкографии, позволяют предположить, что говорил он не о том, что было на самом деле, а о том, что хотели услышать от него чекисты, о том, что нужно было им услышать.

Но пойдем дальше…

Получив печать в фотоцинкографии, Злотников — мы продолжаем излагать чекистскую версию! — отпечатал на пишущей машинке «Предписание».

Своей машинки у Злотникова не было, и машинку чекисты тоже пытались найти.

Однако и тут у них что-то не получилось.

Единственное показание на сей счет дал Ричард Робертович Гроссман, как и Злотников, квартировавший у Солодова:

«Месяцев около трех тому назад Злотников брал однажды пишущую машинку у жившей в той же квартире гр. Некрасовой и пользовался этой машинкой два дня»{107}.

Некрасова уже выехала из Петрограда; разыскать ее пишущую машинку не удалось, но следователя Байковского вполне устроил вариант, по которому получалось, что Злотников отпечатал свое «Предписание» еще в феврале 1918 года и только ждал, пока будет изготовлена печать, чтобы, проштамповав прокламации, разослать их по редакциям большевистских газет.

Интересно, что некоторые «исследователи» обратили внимание на эту неувязку следствия и по-своему решили заполнить пробел:

«Было установлено, что текст воззваний и предписаний «Каморры народной расправы» отпечатан на пишущей машинке, принадлежащей статистическому отделу продовольственной управы 2-го городского района, находящейся на Казанской улице, 50»{108}.