Свидетельница - Алина Знаменская

– Обвиняемый, это правда? – обратилась к Игорю судья.

Тот едва заметно кивнул.

– Игорь Петрович, почему же вы упорно скрывали от следствия эти обстоятельства?

Игорь промолчал. В зале поднялся ропот. Я почувствовала свое лицо как застывшую маску. У меня возникло непреодолимое желание бежать из зала суда.

«Сидеть!» – приказала я себе.

Молоток судьи заставил меня вздрогнуть.

– Объявляется перерыв.

Я продиралась к выходу. Мама что-то говорила, хватала меня за руку, но, только выскочив на крыльцо, я обернулась к ней и попросила:

– Мамочка, пожалуйста, не говори мне ничего сейчас. Я хочу побыть одна.

Вскочив в автобус, уткнулась лбом в стекло.

Как поточнее объяснить, что я чувствовала в те минуты? Мне хотелось спрятаться. Больше всего я боялась увидеть хоть одно знакомое лицо. Произносить какие-то слова, улыбаться было бы для меня сейчас пыткой. Ноги не держали меня. Но автобус был битком набит, и приходилось стоять. Напротив меня сидели две бабушки возраста Киры. И вот одна из них встает и уступает мне место. Вероятно, на моем лице была написана такая мука, что старушка пожалела меня. Я села. И сразу потекли слезы. Обе бабушки с состраданием смотрели на меня.

– У вас что-то болит? – тихо спросила та, что сидела рядом.

– Живот, – кивнула я.

Она стала копаться в сумке и вытащила но-шпу. Мне ничего не оставалось, как положить таблетку в рот. Теперь горечь стала осязаемой. Но-шпа ощутимо демонстрировала то, что было у меня на душе. Там царил вязкий вкус хины. И не за что было зацепиться, чтобы вытащить себя из этой всеохватной горечи.

В голову лезли воспоминания нашей совместной с Игорем жизни. Наш медовый месяц в Болгарии, наша поездка с друзьями на Грушинский фестиваль, мое возвращение из роддома. Теперь абсолютно все это имело противно-горький вкус хины. Зачем все так было, если теперь так обыденно брошено под ноги новой страсти?

Игорь, который еще недавно носил меня на руках, спит с другой женщиной. А может, у него и раньше были женщины? Только я, как последняя дура, даже не подозревала об этом! Да, я смотрю на мир сквозь розовые очки, Ксюшка мне не раз об этом говорила.

Я стала вспоминать и, конечно же, вспомнила тот разговор в присутствии Эллы и намеки. Они видели! Они все знали и пытались мне глаза открыть. Слепая дура!

– Остановка «Заводская», – объявила кондуктор.

Я едва успела выпрыгнуть.

Неслась домой пулей, избегая встреч со знакомыми.

Дома было пусто и тихо. Иришку забрал мой папа еще в обед. Мне никуда не нужно было идти. Но моим ногам зачем-то нужно было ходить. Они требовали, чтобы я ходила по квартире, и я покорно нарезала круги. Компьютер – мой враг и соперник; диван – наше супружеское ложе, шкаф с одеждой. Правую сторону в нем занимают пиджаки Игоря, левую – мои платья и костюмы.

Внутри меня, на уровне груди, горело огнем. Голова стала тяжелой, будто туда налили свинца. Вот здесь, в шкафу, еще недавно висела шуба – подарок Игоря. Это он хотел загладить свою вину. Хорошо, что я вернула ее. Интересно, когда это у них все закрутилось? В Турции? Или в Москве?

В голову лезли подробности. Я не хотела этого видеть, но видела. Марину видела без одежды. И Игоря представляла. Его близорукие глаза рядом с ее лицом. Он целует ее…

Меня бил озноб. Я метнулась на кухню. Там в холодильнике у нас стоял пузырек с медицинским спиртом, мы растирали им Иришку при температуре. Я вылила половину в стакан и на глаз разбавила водой. Сколько-то я сумела влить в себя. Постояла, задрав голову, чтобы не вылилось. И пошла в комнату дочери. Опустилась на ковер среди игрушек и какое-то время лежала, глядя в потолок. Свинец из головы потихоньку растекался по всему телу. Мне хотелось плакать, но отчего-то я не могла выдавить из себя ни слезинки. Мои слезы замерзли во мне, как в морозильнике.

Наверное, я так долго пролежала. Серый день за окном перетек в сумерки. Дверной звонок заставил открыть глаза.

«Не пойду», – решила я.

Звонок повторился. Вторая попытка оказалась настырнее первой. А третья заставила меня пошевелиться.

Пришлось выползти в коридор и открыть дверь. На пороге стоял Женя. Он был без шапки. На его взъерошенных волосах искрился снег.

– Господин Эркюль Пуаро! – воскликнула я. – Собственной персоной!

Женя молча смотрел на меня. Я отошла в сторону, пропуская его.

– С чем пожаловали? Открылись новые обстоятельства дела?

– Чаем угостишь? – спросил Женя.

– Конечно! – кивнула я и широким жестом пригласила гостя на кухню. – Будьте как дома. Вы – наш спаситель, Женя. С вашей помощью я узнала о своем муже много нового!

Я шла на кухню, Женя следовал за мной.

– А что уж такого особенного ты узнала о своем муже? – сердито прервал меня Женя. – Выяснилось, что он – не убийца. Только и всего!

– Только и всего! – подхватила я. – Это я и без вас знала! И всем об этом говорила! Я не знала другого – а именно, что мой муж бегает к любовнице у меня под носом! Он всего лишь предал меня!

Женя увидел на столе пузырек со спиртом. Понюхал. Залпом выпил и зажевал черствой коркой.

– «Предал»… – поморщился он, усаживаясь на табуретку. – Слово-то какое…

Теперь мы сидели напротив друг друга в тесной кухне и угрюмо смотрели в стол.

– А ты сама-то, – поднял он голову, – сама-то ни разу не хотела… чужого мужика? Ну вот просто… вот – вдруг?

Я удивленно уставилась на него. На лбу у Жени прорисовалась горькая складка. Наверное, у Игоря когда-нибудь тоже образуется такая.

Добросовестно подумав, я честно ответила:

– Я Игоря любила. Не думала о других!

– Ну, это понятно – любила… И уж сразу – любила! В прошедшем времени! Как будто можно за один день разлюбить. Так и говори: люблю!

– Я его ненавижу! – яростно возразила я. – И его, и ее!

– Да ее-то за что? – устало вздохнул Женя.

Я вдруг увидела, что он устал. Поняла, скольких усилий ему стоило найти факты, послужившие моему мужу бесспорным алиби. И все же у меня не было сочувствия к Жене. Я ненавидела всех мужчин заодно.

– Она – несчастная женщина, – продолжал он. – Муж – наркоман. Много лет она с ним мучилась, в конце концов разошлись. Теперь вот крутится эта Марина, как белка в колесе, тащит на себе ребенка и больную маму. На личную жизнь времени нет. А ведь она молодая, как и ты… Тоже, наверное, любви хочется, ну… не знаю, как там у вас…

– Ах, я должна ей посочувствовать? – изумилась я.

Значит, он и Марину пожалел, этот Женя, как пожалел Лену. Он такой жалостливый по жизни, всех понимает.

Я немедленно влепила ему в лицо все свои соображения на его счет. Женя молча слушал мою речь.

– Ты еще слишком молода, – вздохнул он. – Жизни не знаешь. Не била она тебя. Нельзя мужика казнить за то, что он налево сходил. Ты его постарайся понять. Он устроен иначе, чем ты.