Улыбка на пол-лица - Шамхал Афлатун оглы Маниев

крыльца ветхого жилища стояла женщина семидесяти лет, а рядом с ней – тот самый Бородач! приятель Романа, которого я видел в том панорамном ресторане… Он спокойным голосом что-то объяснял рыдающей женщине. Даже наше появление, троих крупных ЧОПовцев, показательно «светящих» служебными травматами, не смутило Бородача. Он узнал меня. Я подошел ближе.

– Че происходит? – с наездом спросил я.

– Во-первых, ни «ЧЕ», а «ЧТО». У этой старушки сплошняком нарушения СНиПов, СанПиНов и кодексов, – с уверенностью ответил Бородач. – Выгребные ямы обязаны быть герметичными. Семена должны быть сертифицированы. Тотальное запустение участка. Вон пни здоровые, а где разрешение на спил? Запрещенный, глухой, высокий забор видишь?

Мне нечего было ответить. Бородач ссылался вполне грамотно на законодательство. Добавил, что в законе о садоводстве четко прописано, что участком необходимо заниматься, сажать что-нибудь. Иначе грозит штраф, а потом и сам участок отберут.

Участок старушки, и правда, был очень запущен и зарос сорняками. Измученная бабушка говорила, что сил что-то сажать у нее не было, и она предпочитала обходиться продуктами, которые привозили дети. Слова Бородача ее напугали, тем более, что говорил он веско и аргументировано. Сборники законов показывал, где нужные места были подчеркнуты цветным маркером.

– Уходи с частной собственности, черт! – трясся я от злобы. – Кто ты такой вообще?! Инспектор? Вали отсюда! Сломаю тебе лицо, гнида! – подойдя в упор, выдал я, не в силах сдерживать дрожание рук.

– Слушай, сопляк, сейчас я уйду, – с волчьим оскалом улыбнулся Бородач. – Но все равно вернусь, только чуть позже…

Я начал приходить в себя от душащего приступа злобы. Потом мы успокоили бабушку, пообещав, что никто ее не тронет и никто не вправе забирать у нее участок. Она все никак не могла прийти в себя. На ее лице застыло отчаяние. В больших складках под глазами струились слезы. Я оставил ей свой личный мобильный.

– Если что, звоните. Ничего не бойтесь. Правда с вами, – прощаясь с пенсионеркой, сказал я.

– Постой, подожди, сынок! – собравшись, вытерев слезы рукой, окликнула меня бабушка. – Сосед мой, Алексей. Старик. У него землю забрали…

– Хорошо. Разберемся. Еще пособираем информацию об этих уродах.

Ребята остались с бабушкой, к старику я отправился один. Его небольшой дом стоял где-то в двадцати метрах от нас. Видно, дом уже отжил свое: бревенчатый, с двускатной крышей. Шиферная дырявая кровля. Гнилые бревна давно уже пора менять. Три прохудившихся от времени окна, в одном из которых отсутствовали все стекла…

Я постучал в свежевыкрашенную желтую входную дверь.

– Заходи! – хрипло послышалось из комнаты слева.

Зашел. Душно… Затхлый гниловатый запах. При входе, на дощатом полу, стоят высокие грязные сапоги. Узкий коридор. Очень низкие потолки. Пригнув голову, я прошел в маленькую комнатушку, из которой послышался зов. Там, на стуле за столом сидел тот самый старик, пил что-то из большой белой, немного пожелтевшей кружки. Старик лет восьмидесяти. Совсем «высохший». С морщинистым, ороговевшим лицом, впалыми щеками и невозмутимым, как будто на что-то упорно надеющимся, взглядом. На лбу – длинная складка, отображающая долгий, сгорбленный, тяжелый жизненный путь. Черная парчовая кепка на седых поредевших волосах, синие мятые брюки и резиновые черные домашние тапки. Рядом с ним, на давно не мытом дощатом полу, валялась пластмассовая серая трость. Вокруг из мебели – только стол, стул и кровать с панцирной металлической сеткой. Точно такая же была у меня в армии. На стене – ковер, которому, наверное, лет сорок, весь в пыли. В углу икона. А под ней пара сундуков, обложенных полосатыми матрацами.

– Здравствуйте.

– Я слышал, что вы потеряли участок? – спрашиваю я. – Мы хотим вам помочь.

– Сижу, пенсию жду, – сделав глоток из кружки, проговорил старик. – Принести должны… Уходи, не до тебя.

Я стоял и пытался понять старика. Понять его раздражение. Я хотел разобраться.

– Вы подписывали какие-то бумаги на днях? – спросил я.

– Надоел. Уходи давай, – тяжело встав со стула, бросил старик. – Я дверь покрасил. Сын-то мой в столице живет. Занятой. Деловой, – неожиданно довольным тоном сказал старик.

Из левого кармана грязной рубашки он достал потертую фотографию сына.

«Где же этот долбаный сын? Здесь одинокий брошенный старик. Да еще эти сволочи бомжом его сделали… Ничего, разберемся», – подумал я и вышел из этого потерянного дома, в котором еще и совсем потерянный его хозяин…

Я дошел до дежурной машины. Напарники уже на месте. Мы отправились в штаб.

Дорога… В мыслях – образ старика, утратившего дом и разум. Этот образ впечатался в мой мозг.

Эта фотография сына, сын где? Небось, в работе весь. Наверное, женился, дети появились. Оставил отца и даже не приезжает смотреть, что с ним. Наверное, времени нет, забегался, бедняга. Отец в бомжатнике живет. Этот замаранный пол…Эти слова, которые он говорит…Умрет старик завтра, что будет? Лежать мертвый на полу? Вот в этой грязи? Мысли начинают мучать мою голову. Вспоминаю похожие случаи. Неблагодарных сыновей и дочерей. Пробирает злоба. Злоба на людскую тупость и эгоизм. «Почитай отца твоего и мать твою». Это изречение несет огромное значение. У каждого есть родственники, но не у каждого с ними душевные, хорошие отношения. Бывает, что отношения между родными людьми поникли. В большинстве случаев посторонний человек оказывается ближе и добрее к тебе. Почему? Я не знаю, но безгранично рад, что есть такие «посторонние» люди. Нет ничего сильнее, чем помощь человека в трудную минуту. Помочь ближнему своему – одна из великих задач человека. Вернемся к «Почитай отца твоего и мать твою». Постоянно вижу, как дети не чтут и, можно сказать, «плюют» на родителей. В суете, в работе, сыну (как вот этого старика) или дочери некогда позвонить родителям. Не звонят по дням рождения, по поводу и без, не навещают. Они же ведь очень заняты, деловые уроды. Каждый думает – потом, потом, но потом будет поздно. Ты можешь даже не заметить, как это произойдет. Человека уже не будет, и ничего не вернешь, и уже когда ты сам будешь при смерти, в агонии, в голову будут приходить последние минуты с родными. Те последние минуты, когда сказал что-то грубое, или отнесся с равнодушием. Когда человек теряет мать – это появление адского холода в доме. Холод, от которого немеет все тело. Когда вспоминаешь и понимаешь, то текут слезы. Очаг потух и никогда не будет тем самым, «теплым». Этот холод и боль не проходят и никогда не пройдут. Ты продолжаешь жить с мыслью, что где-то сверху она следит за тобой. Гордится твоим успехам и сочувствует твоим неудачам. Заботится… Когда мужчина теряет отца – это боль. Нет того человека, который подаст сильную, любящую, мудрую руку, когда тяжело. Направит. Даст совет. Даст «настоящий» совет и поможет, не то что «эти», окружающие равнодушные лицемеры…

Остаток