Аэций. Клятва Аттилы (СИ) - Тавжар Алекс

— То же самое я думаю о себе, — устало проговорил Аэций.

— Да о чем это вы? О чем? — уставился на него Зеркон.

— О том, что стал воином, а не лекарем, — ответил Аэций. — Сегодня я выбрал бы по-другому. Видно воинственный дух, который во мне сидел, перебрался к сыну. В тот самый день, когда он пришел в подземелье Маргуса и увидел меня в кандалах… Поезжай к нему. Объясни, что я жив, и назови мое настоящее имя. Только так мы его остановим. Он ведь мстит за меня, это же ясно.

— А почему бы вам самому не придти к нему, не назваться.

Во время посольства? На глазах у десятков людей?

Аэций покачал головой.

— Вначале надо его подготовить. А потом мы обязательно встретимся. И тогда уж, можешь не сомневаться, поговорим без намеков. Не забывай, он ведь вырос во лжи. Хотя и в лучших условиях, чем когда-то я, находясь в заложниках.

— Вот именно, именно! — ответил на это карлик. — Как вас жизнь-то побила. Как побила!

Аэций про себя усмехнулся. Зеркон как обычно в своей стихии. То ли в его словах сочувствие, то ли издевка.

— Ладно, хватит. Отвечай без этого своего зубоскальства. Поедешь в посольство к аттиле?

В глазах Зеркона отразилась такая мука, словно ему предстояло распятие или сжигание на костре. По шевелению губ было видно, что он отвечает, но слишком невнятно и тихо.

— Да что ты там шепчешь? — иссякло терпение у магистра.

— Поеду! — буркнул Зеркон исподлобья.

— Вот это другой разговор, — широко улыбнулся Аэций. — Смотри-ка. Тебя и упрашивать не пришлось.

Он тоже умел пошутить.

Посольство

После переговоров с гуннами Аэций рассчитывал заключить долгосрочный военный союз. Вместе с Зерконом в посольство поехали двое легатов из высшей армейской знати. Оба служили в Норике и могли использовать норский язык в разговоре с аттилой. Одного из них, занимавшего должность наместника, представляли правителем Норика. Другой — доводился тестем некоему Оресту, сопровождавшему, как говорили, посланника гуннов в Константинополь.

Этим посланником был приближенный к аттиле воин по имени Эдикон. После визита в Константинополь на него возложили заботу о безопасности римских послов. Когда он явился в лагерь западных римлян проверить, те ли они за кого себя выдают, Зеркон улучил момент и отозвал его в сторону под навес из ивовых веток. Тот не успел опомниться, как в руке оказался мешочек, затянутый сверху тесьмой из шелковых ниток.

— Что это? — удивился гунн.

— Немного золота за услугу, которую ты мне окажешь, — приторным голоском отозвался карлик. — По лицу я вижу, что ты прекраснейший благороднейший муж и не обидишь бедного старика…

— Какой же ты бедный, — усмехнулся в бороду Эдикон, взвесил мешок на ладони и сжал его в кулаке. — Выкладывай, что тебе надо.

Карлик расплылся в любезной улыбке и придвинулся ближе.

— Я приехал сюда из Равенны поговорить с аттилой. У меня к нему личное дело…

— Личное? Как это?

— Не предназначенное для посторонних ушей. Помоги нам увидеться с глазу на глаз, без свидетелей, большего я не прошу…

— Хм, без свидетелей. Ишь, чего захотел, — насупился Эдикон. — Откуда я знаю, может, ты хочешь его убить?

Карлик в ответ рассмеялся.

— Да кого я могу убить, помилуй, — развел он руками. — Посмотри на меня хорошенько! Такому как я не осилить и полудохлую козу.

О том, что его кулаки все равно, что кувалда, Зеркон, разумеется, умолчал. Суровому гунну такое и в голову не могло придти. Роста он был высокого и по сравнению с карликом выглядел исполином, однако из чувства протеста продолжал стоять на своем. Сперва пусть приезжий расскажет, что у него за дело, а иначе к аттиле его не допустят.

В точности так же настойчиво требовал объяснений Аспар, обнаружив Зеркона у мавров. Тогда удалось отбрехаться рассказами о любимой жене, которую потерял. По правде-то говоря, у Зеркона её отродясь не бывало. Кто же полюбит такого, как он — кривого, косого, убогого от макушки до пят? Но байки травить, не воду носить. Главное тут — надавить на жалость, и тогда за правду сойдет даже наглая ложь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Положение у меня такое, надо сказать, незавидное… — со вздохом начал Зеркон. — Жил я когда-то на Волхе. И была у меня жена. Прекрасная, добрая, милая. Словом, лучше уже не бывает. Но пришлось нам с нею расстаться…

— Сбежала, что ли?

— Сбежала. Только не от меня. А со мною.

— Как это?

— А вот так. На селение, где мы домовали, налетели какие-то тати. Ну, и кинулись мы на конюшню. Схватили там резвых лошадок. И понесло меня в поле. А жену понесло к деревьям. С тех пор она и пропала, голубка моя дорогая, единственная на свете.

— Так ты бы её поискал, — сочувственно хмыкнул гунн.

— Искал, да все бесполезно, — ответил карлик со вздохом. — Хотел уж с горя топиться. А тут один благодетель. Иди, говорит, к аттиле, она у него в рабынях…

— В каких рабынях. Откуда? — перебил его возмущенный голос. — У нас рабы под запретом. Пленники — те бывают. А девок насильно не держим. Особенно чьих-то жен.

Надо же, подивился Зеркон. А в Равенне болтали другое. У аттилы, мол, куча наложниц.

— Позволь мне все же узнать у него самого, — произнес он жалобным тоном.

— Думаешь, я тебе вру? — прогремел Эдикон.

Карлик даже коленками ощутил угрозу.

— О, нет, ты неправильно понял, — засуетился он. — Всего-то скажи аттиле, что приехал, мол, некто Зеркон. А там уж он сам рассудит, встречаться нам или нет.

— Ладно. Скажу, — прозвучало в ответ.

После этого Эдикон направился к своим соплеменникам, ожидавшим его возвращения. Спустя какое-то время он покинул лагерь, оставив римлянам нескольких провожатых и приказал выдвигаться к селению, где находилась главная резиденция гуннов.

То же самое было приказано Максимину и Приску из посольства восточного императора Феодосия.

*

Оба посольства встретились на дороге в селение и ждали до ночи, пока проедет аттила. При звуках его рожка у карлика захватило дух. Прежние страхи и раздражение против племянника моментально забылись. Зеркон уже ни о чем не думал и только хотел поскорее его увидеть. «Карпилион», — звучало у него в голове. — «Родимушка моя…»

Выскочив из палатки, он помчался к дороге. А там уж толпился посольский люд. Полночная темень перемешала своих и чужих. На суетливого карлика не обратили внимания. Отдышавшись, он пристроился с краю стоявших и взволнованными глазами уставился на покрытую мраком дорогу.

Всадники ехали рысью, не зажигая факелов. Поначалу их силуэты сливались в сплошную черную массу, но вскоре отсветами костров озарило мчащихся лошадей и сидящих на них людей. Зеркон попытался найти среди них племянника, но в темноте они выглядели одинаково. Похожие одеяния. Похожие шапки, надвинутые на глаза. И тогда он выскочил на дорогу и замахал руками, чтобы привлечь внимание всадников, но сзади тотчас же крикнули: «Осторожнее, а то затопчут!» Несколько рук схватили Зеркона за шкирку и, словно расшалившегося мальчишку, оттащили обратно к краю дороги.

— Отпустите меня! Отпустите! — завопил, вырываясь, карлик, да было уж поздно. Возглавлявшие процессию всадники промелькнули как ветер мимо и ускакали далеко вперед.

С досады, что его задержали, Зеркон отвесил кому-то не глядя здоровенную оплеуху. Этим несчастным оказался Приск — один из посланников императора Феодосия, худосочный, похожий на любопытную цаплю, ученый муж из Паннонии. Оплеуха отбросила его на землю.

— Ого-го, — с удивлением заговорили вокруг. — Вот это силища у горбатого коротышки.

— Ох, простите, простите, — рванулся к упавшему карлик, помог ему встать и с усердием принялся стряхивать и сдувать с него прилепившиеся травинки, вызывая всеобщий смех.

— Должно быть, ты думаешь, это забавно? — процедил сквозь зубы разгневанный Приск.

Он говорил на греческом, не желая, как видно, чтобы другие римляне его поняли.

Зеркон был в таком настроении, что с удовольствием послал бы его куда подальше. Но будучи опытным подхалимом, ответил, перемежая римскую, греческую и скифскую речь: