Фитиль для керосинки - Михаил Садовский

-- Ты чего всполошилась то... я что ж, не пришлю тебе молока, что ля..

-- Чтоб ты забыла?.. ты другое забыла... -- возразила Броха, дергая плечом

-- Что? -- удивилась Дуся

-- Завтра.... завтра -- Ванечкин день...

-- Ой... -- Дуся даже будто присела. -- Ой... она закусила край платка зубами, потупилась и перекрестилась

-- Я думала тесто поставить... так нет же дрозьжей... а ты забудешь, так потом корить себя станешь... а он, так, наверно, вспомнил... расходился, во...

-- Он каждый день вспомнил! -- Махнула рукой Дуся. -- Идем уже в дом...

-- И что ему жиды сделали? Что он так разгулялся? Что я мало в жизни имела?!

-- Броха ковыльнула два раза по направлению к калитке и снова остановилась...

-- Ну, скажи мине, что я ему сделала плохо?... я еще погром помню... ну?... Скажи? А?... -- Она вдруг почувствовала, что слезы навернулись на глаза и решила идти назад...

То ли пьяному надоело кричать в пустоту, то ли он услыхал голоса сзади -- он замолчал, повернулся, увидел женщин и прямиком направился к ним. Они тоже замолчали обе от неловкости и смотрели на него в упор. Трудно сказать, помнил ли он, что кричал, и сопоставил ли это как-то с приходом Брохи, но на подходе галантно снял засаленную, когда-то зеленого велюра шляпу, с лентой в разводах от разных случавшихся с ней неприятностей и даже попытался улыбнуться...

-- Здравствуй, Броха... -- и замолчал на полслове...

-- Я не Броха, -- неожиданно для себя ответила соседка...

-- Как? -- Совершенно растерялся Денис...

-- Я -- жидовская морда...

-- Ты??? -- Страшно удивился Денис, -- Не-е-е т!!!.. ты не жидо... -- он осекся и замолчал...

-- И --и-и! -- Протянула Дуся. -- Кабы знала я, до чего ты допьешься... рази бы я шла за тобой столько годов... ну, скажи... рази шла бы?...

-- Нет! -- Денис уверенно помотал головой из стороны в сторону... -- ааа....

-- А разве я к тебе шла за молоком, -- обратилась Броха к Дусе, -- я к тебе шла с разговором...

-- Ну, так... -- начал Денис...

-- Пошли! -- Обрадовалась выходу из неудобного положения Дуся... -- она протянула руку, чтобы перехватить бидон, но Броха его не отпускала...

-- Я думаю, что уже не нужно. -- Тихо сказала она. -- Он ответил мине на все мои вопросы...

-- Нет, -- ободрился Денис, -- это так не годится. Мы сейчас сядем рядком, нальем по-маленькой...

-- Нет. Мы не сядем, Денис Иванович, -- Четко проговорила Броха, -- потому что Вам не годится пить -- нельзя...

-- Совсем нельзя! -- Обрадовалась Дуся. -- Пошли, пошли!...

-- Зачем?.. я же уже все поняла... у меня такое сомнение было, что весь мозг поднялся... я еще сегодня утром думала: как я безо всего этого жить буду, -и она обвела взглядом окрестность, ни на чем его не останавляивая...-- это ж ноги мои этот чертов троз . а за ер аф мир . ломит... от этой сырости , от етого озэра, и чтобы пирог поставить, так за дрозьжами надо в город тащиться, потому что даже Клавка в орсе не может мине достать их. Я же Моню уже неделю просила... и я все равно не могу... что подумаю: утром открою глаза и что я увижу... и кому я что скажу?.... вот.... -- она отодвинула передник в мелкий ситцевый цветочек со своего солидного живота, засунула руку в карман зеленого бумазеевого халата и показала конверт... -- Вот. Это Илюша пишет... -- она потрясла конвертом еще раз и стала снова в общем глухом молчании засовывать его аккуратно в карман... -- Я что, Денис Иванович, виновата, что он жив остался?... так он уехал со своим старшим братом, потому что вы в озеро кричали это страшное слово, а ему голову с этим словом проломили... так он уехал и вот теперь пишет и пишет, а я все не еду и не еду.... так я шла с разговором, потому что тут вокруг на двести кило`метров мине некому дать совета, понимаете? -- Денис, кажется уже совсем протрезвел, кивал в догонку каждому слову головой и открывал рот, как рыба, пытаясь вставить слово, но Броха говорить умела. Она недаром словами своими славилась на всю округу, и шли к ней, как к фельдшеру, даже, когда медпункт открыли и врача прислали... -- Так что я в дом пойду? Вы мине все ответили...

-- Нет!!! -- Вдруг рубанул воздух рукой Денис. -- Это не по-нашему, это как же так -- на улице совет держать -- Мы в дом пойдем...

-- Пошли, -- робко попросила Дуся...

-- Я же не доскажу тогда, -- тихо воспротивилась Броха... -- Моня у меня ничего не решает -- он подметки режет. У него же вся жизнь в подметке, он же по каблуку характер человек высказывает, а я так должна в глаза посмотреть и голос услышать.... так я, как услыхала вас сегодня, Денис Иванович, сразу подумала, что лучше я уже не буду понимать, что они там по израильскому языку говорить будут, чем...

-- Эттто, -- закрутил головой Денис, -- эттто к тебе, Броха, никого не имеет отношения...

-- Не имеет? -- Поинтересовалась Броха

-- Нет! -- Отрезал Денис. -- Я Вас даже очень уважаю...

-- Взаимэнэ. -- Сказала Броха и тяжело повернулась на своих артрозных ногах. Казалось, что они заскрипели под ее грузным телом...

-- У!!! -- Дуся ткнула кулаком в голову Дениса и показала ему на ведро с молоком, а сама бросилась вдогонку за Брохой, молча и отдыхиваясь на каждом шагу.

Так они и шли -- две плотные широкие спины по тропинке между старых дубов, чем-то невыразимо напоминая их... может быть, своей основательностью, кряжистостью, а может быть, внутренним сходством, которое проступает наружу, как у долго проживающих вместе супругов, которые при полной несхожести лиц все же похожи друг на друга даже морщинами... И судьбы их, внешне несхожие, были тоже похожи... похожи даже тем, что одно оброненное слово могло повернуть судьбу соседа наветом, целительным загово`ром, или обидой...

ТАКИЕ ГОДЫ

( повесть )

В начале начал все прошли через это или похожее. Детство было у каждого. И даже "в детстве у меня не было детства..." -- вдумайтесь -- совершенно точно указывает, отчего и откуда родилась фраза.

Просто, от некоторых детство ушло слишком рано, у некоторых растянулось чуть не на всю жизнь... но оно было... А потому я надеюсь на людей -- мы же все однокашники, мы все оттуда, из детства. И я приглашаю вернуться в него с радостью, грустью, сожалением, содроганием, болью, нежностью, восторгом, опасением и многими другими чувствами, которые возможно, надо преодолеть. По-моему, это стоит сделать, если даже не для услаждения и отогрева души, то для того, чтобы понять что-то сегодняшнее мучающее, никак не разрешающееся и не поддающе еся, -- почему? Да потому, что все началось там и снова повторится в детях и внуках...

Это не пустая легкая прогулка... но, может, стоит потратить долю своих душевных сил на нее, ибо я уверен, что отдача будет много щедрее и значительнее наших затрат...

И еще: я прошу всех, кто рискнет отправиться вместе со мной по страницам этой книги. Не отождествляйте героя повести с автором.Автор не пошел по наиболее простому (но отнюдь не самому легкому пути) и не списал из памяти и наслоившихся поздних рассказов то, что показалось ему интересным, и представил на прочтение публике, надеясь на ее благосклонность. Может быть, даже наверняка, что-то покажется в этом повествовании неправдоподобным... в таком случае, я попрошу вас попробовать перенестись в то время, далекое, но достаточное известное по другим книгам, фильмам, картинам, и посмотреть на событие уже взглядом тех лет. Во всяком случае, в не зависимости от оценки читателем моего труда, могу заверить любого, что в книге нет ни звука неправды.

ГЛАВА I. СУДЬБА

Осень еще не потеряла своей привлекатель ности. Утренний холод сковывал остатки вчерашнего дождя. Пижма, высохшая и закоченевшая, ярко желтела вдоль пустыря, и, если растереть ее между ладоней, пахла высохшим и не собранным сеном и знойной пылью.

Пустырь был длинным, кочковатым по краям, а в центре гладко вытоптанным и желто-песчаным. Если бы проверить каким-нибудь инструментом эту утоптанную поверхность, посторонний мог бы утверждать, что соблюден правильный овал. Может быть, даже его сначала начертили на земле, а потом уже специально вытоптали и посыпали песком. На самом деле все было не так. Через забор дровяного склада, который тянулся вдоль одной стороны пустыря, кто-то перекинул с добрую телегу жердей -- наверное, своровал. Ребята в свою очередь успели стянуть из этой кучи четыре ствола потолще и покороче, вкопали их попарно с двух сторон -- так получилось футбольное поле. С одной стороны -- забор, с другой -- тропинка в школу, которая виднелась в полукилометре на краю лежащего за ней оврага. По этой тропинке непрерывно прибывали игроки, как шедшие на урок, так и отбывшие смену. Смен было три -классов не хватало, и потому поле никогда не пустовало. Вот и вытоптался такой замечательно ровный эллипс, а заодно стало ясно, что стоит их поселок на чистом песке.

Забор нисколько не мешал игрокам и не был опасен, потому что мяча никто еще не пробовал ногой. Играли банками из-под тушенки или "Кильки в томате", а поскольку банки были совершенно пусты, то игроки не очень горевали, когда жестяной мячик улетал в аут через забор.

Но в такой ранний час на пустыре никого не было, он действительно был пуст. Венька положил противогазную сумку с книгами и тетрадками на землю, сел на нее и прислонился спиной к штанге. До школы оставалось еще минут сорок, а ходьбы -- десять... он придумывал, что убежал пораньше от назойливой тетки, что ему плохо дома, и вот он, несчастный, сидит здесь на холоде, потому что некуда деться... Жалостная история, крутилась в голове, но по-правде, даже не трогала его. Это он будто сочинял для кого-то и так складно, что сам во все верил, тем более, что сгущал он совсем немного. Была и назойливая тетка, досаждавшая своей опекой, и тесные две комнатушки, в которых ютились три семьи -- родных, но не дружных и мечтавших разъехаться, и школа, правда, была закрыта и не очень-то он ее любил -- даже не так. Он и вовсе не любил школу, но последнее время не прогуливал и бежал на уроки с охотой, совсем не потому что "учиться, учиться, учиться..." Вот этого ему вовсе не хотелось, а потому что...