Наваждение - Пола Вольски

– Кто этот сквернословящий сумасшедший? – громко спросила Элистэ. – Почему ему позволили изрыгать эту грязь публично?

Ей никто не ответил.

Студент продолжал. Сейчас он говорил о короле, изображая замкнутого, нелюдимого Дунуласа XIII слабовольным, бессвязно бормочущим ничтожеством, всецело находящимся под каблуком своей жены-шлюхи. Короля назвали болваном, ослом, покладистым рогоносцем, а также изворотливым и лживым дураком из старинной комедии. Оскорбления эти были по-детски глуповаты, но били прямо в лоб, и потому толпа мгновенно поняла и подхватила их. Раздались крики искреннего возмущения, а у Элистэ от омерзения раздулись ноздри.

– Фу, они лают, как собаки, – заявила она с нарочитой надменностью, желая скрыть свое собственное замешательство. Раньше она полагала, что враждебность к королевской семье и Возвышенным испытывает маленькая кучка недовольных и фанатиков, но реакция шерринской толпы доказывала обратное, и это было весьма неприятно.

Оратор приближался к концу, и текст становился все динамичнее. Тот, кто сочинил прокламацию, знал, как следует построить впечатляющий и сильный финал. Предложения стали короче, проще, выразительнее; отдельные слова – по большей части односложные – оратор выплевывал изо рта с такой страстностью, будто стрелял ими. Заражаясь смыслом текста, студент сам возбуждался все больше. Грудь его вздымалась, он потрясал сжатым кулаком, и голос его звенел от искренней ярости, когда он извергал заключительный шквал обвинений и требовал арестовать и отдать под суд короля Дунуласа и королеву Лаллазай «за низкие преступления против вонарского народа». Последовала многозначительная пауза, нарушенная одиночным неосторожным «ура», ворвавшимся в зачарованное молчание. И тут толпа разразилась исступленным ревом.

– Это же измена! – Элистэ не могла прийти в себя. – Самая настоящая государственная измена. Его нужно арестовать. Почему никто не заткнет ему рот?

Ее голос утонул в реве толпы. Не имело смысла стараться перекричать ее. Элистэ поставила локти на раму окна, подперев рукой подбородок, и стала наблюдать за происходящим. Мимо кареты шли и вопили возбужденные шерринцы. Листки с напечатанной прокламацией переходили из рук в руки. Мятежный студент продолжал стоять на пьедестале памятника. Несколько наиболее сильных горожан вскарабкались туда же и долго трясли юноше руку, одобрительно похлопывая его по плечам и спине. Пораженная, Элистэ возмущенно покачала головой. Ее реакция не осталась незамеченной. Кто-то со злобным, заросшим густой бородой лицом подпрыгнул к окну кареты, и грязная рука сунула внутрь смятый лист бумаги. Элистэ отшатнулась. Бумага упала ей прямо на колени. Лицо и рука исчезли.

Девушка застыла, ошеломленная этим неожиданным вторжением. Затем медленно опустила глаза на листок бумаги, лежавший у нее на коленях, и смахнула его, брезгливо дотронувшись кончиками пальцев, словно боясь оскверниться от прикосновения или ожидая, что раздастся взрыв. Но ничего подобного не произошло, и, приободренная, она развернула дешевую бумагу и обнаружила, что это грубо отпечатанная газета «Сетования Джумаля, соседа вашего». Глаза Элистэ пробежали по странице. Главную статью под названием «Как нас грабит шлюха» она уже выслушала – это ее читал вслух студент. Другие статьи, более короткие, но столь же злобные, поносили беззаконное правление Дунуласа. Все они были решительными, жестокими и оскорбительными, откровенно подстрекательскими и весьма действенными. Все они, безусловно, принадлежали одному перу, одному уму. Автор писал как бы от имени придирчивого, крикливого, невежественного, развеселого крестьянина по имени «Сосед Джумаль». Очень возможно, что «Сосед» являлся и единственным редактором этой газетенки, лицом, называющим себя «Уисс в'Алёр» – имя его красовалось наверху первой странички и внизу последней.

Губы Элистэ презрительно искривились, когда она увидела псевдо-Возвышенное написание имени в'Алёр. Никто из ее сословия не опустился бы до подобной низости. Самонадеянность этого журналиста со сточной канавой вместо мозгов была просто потрясающей. Она считала, что его следует бросить в тюрьму не столько за его изменнические пасквили, сколько за наглость. Самая гнилая камера в «Гробнице» будет слишком хороша для него.

Элистэ ощутила за спиной прерывистое дыхание и оглянулась. Через ее плечо Аврелия читала «Сетования Джумаля».

– Гнусно! Отвратительно! Возмутительно! – заключила Аврелия.

– Ты говоришь о статьях или об ораторе? Или это одно и то же? Может, этот тощий парень все сочинил? Может, он и есть Уисс в'Алёр?

– Нет, вряд ли, – отозвалась Аврелия. – Он слишком молод, слишком горяч, слишком хорош собой. У него вьющиеся волосы и свежий цвет лица. Зубы, правда, немного кривоваты, но это его не портит. По-моему, помыслы его благородны.

– Мне это не так ясно, как тебе, – парировала Элистэ. – Никому не должно быть позволено выливать помои публично. Его следует бросить за решетку.

– Ты мыслишь на удивление здраво и разумно, – заметила Цераленн. Шум снаружи поутих, и слова бабушки, безо всякого усилия с ее стороны, звучали ясно и отчетливо. Она не соизволила бросить в окно ни единого взгляда. – Эти люди перегородили улицы, препятствуют нашему движению, наши глаза вынуждены смотреть на их уродство, ноздри – вдыхать их зловоние, а уши – выслушивать их непристойности. Их словесные миазмы отравляют городской воздух, а это невыносимо. Где же полиция, обязанная нас защищать?

Как бы в ответ на ее вопрос полдюжины городских жандармов появились из-за угла Королевского театра и побежали к монументу. Жандармы с ходу врезались в толпу и стали грубо расталкивать замешкавшихся горожан. Юноша на пьедестале заметил их приближение. Не теряя ни минуты, он повернулся и спрыгнул вниз – прямо в гущу толпы. Лес рук поднялся, чтобы смягчить его падение, и он мягко приземлился на ноги. Чудесным образом перед ним возникла свободная дорожка, и юноша помчался по ней сквозь толпу. Сопровождаемый восхищенными возгласами горожан, он нырнул в проулок, толпа снова сомкнулась, и чудесная дорожка исчезла. Жандармы безуспешно старались протиснуться вперед. Сцепленные руки грубо ухмыляющихся и кривляющихся людей мешали их продвижению. Офицер громко скомандовал. Повернув мушкеты, солдаты яростно заработали прикладами, и толпа отступила. Вместо издевательских усмешек послышались крики боли и ярости. Кто-то швырнул булыжник. Камень, вылетев из самой середины толпы, описал дугу и угодил жандарму прямо между лопаток. Тот взвыл от боли, и толпа возликовала. Посыпался град камней, один солдат упал, по лицу его текла кровь. Тогда жандармы вскинули ружья и прицелились. Предупредительный выстрел прогремел над головами бунтовщиков, но те, казалось, его не слышали. Камни дождем посыпались на солдат, которые ответили ружейным залпом, и шестеро шерринцев упали. Двое из них были убиты на месте. На мгновение воцарилось зловещее безмолвие, только раздавались стоны раненых. Жандармы немедленно стали перезаряжать ружья, а толпа свирепо зарычала, словно злобное тысячеголовое чудовище.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});