Песочные часы - Ирина Гуро

Он как будто разгадал мои мысли.

— Мне, собственно, нужно было к Тицу, но я не рассчитал время: магазин уже закрыт.

Магазин закрылся не менее чем два часа назад, я приписал его оплошку профессорской рассеянности.

— Если вы не возражаете, Вальтер, перейдемте на ту сторону улицы.

— О, пожалуйста! — Мне ведь было все равно, по какой стороне идти.

Так, в молчании, мы достигли оживленной развилки.

— Пожалуй, я вернусь, — сказал Энгельбрехт как-то неуверенно.

Мы двигались рядом с трамвайной колеей. Трамвай только что отошел от остановки. Неожиданно Энгельбрехт вскочил на подножку двигающегося вагона. С площадки он помахал мне шляпой.

Какой-то молодой человек бросился к прицепному вагону и вскочил в него уже на полном ходу. Он показался мне знакомым. Где я мог его видеть? Обратно я пошел той же дорогой и вспомнил, что видел его одно мгновенье. Когда пропускал вперед даму Энгельбрехта.

Я сразу же позабыл об этой встрече.

Меня манила прямая, далеко видная дорога на Пихельсдорф. Было в ее открытой, казалось, до самого конца протяженности, только чуть-чуть затуманивающейся где-то вдалеке, какое-то обещание, надежда.

Раз есть такая длинная дорога, и такие на ней разные и светы и тени, и то она течет между деревьями, то между домами, и все же так настойчиво, не прерываясь, куда-то ведет… Раз так… А что раз так? Ну, все-таки в этом что-то есть, какой-то выход… Куда? Если бы я знал!.. Я почему-то подавлял желание отправиться по этой дороге. Но однажды сел в омнибус и долго ехал на пустом империале, пока холодный ветер не согнал меня вниз. Здесь было всего два пассажира, два старика, которые увлеченно, как молодые, беседовали. Слов я не слышал, иногда они закатывались смехом и снова, перебивая друг друга, о чем-то толковали, время от времени посматривая в окно, за которым, по-моему, не замечалось ничего особенного, но, вероятно, виделось что-то значительное для них.

— Пихельсдорф! — закричал кондуктор.

Старики не шелохнулись. Значит, эта длинная прямая дорога ведет дальше. И я поехал дальше, не зная почему. Может быть, просто потому, что не вышли мои попутчики, а я уже как-то привык к ним.

И вышел вслед за ними на конечной остановке.

Теперь, когда они поднялись с мест и я видел впереди их спины, обтянутые теплыми пальто, они показались мне не такими уж старыми; может быть, они даже побывали на фронте. Один из них сильно хромал. Но в общем это были крепкие мужчины, и шли они молодцевато, несомненно к определенной цели. Почему-то мне показалось, что не домой они приехали в этот городочек. Или деревушку?

Нет, не дом их был тут. Что-то другое их сюда привлекло. А что? Какое-либо дело? Я ведь только хотел проехать по манившей меня дороге, посмотреть, что там, дальше… И уже стал жалеть, что сошел здесь.

Ветер дул холодный, северный. В его влажных прикосновениях угадывалась близость большой воды. Улица была обыкновенной, пригородной. Уже загорались синие маскировочные огни фонарей. Но в окнах домов еще мерцали бегучие розовые отсветы заката. Солнце садилось в тучу, обещая непогоду.

Мне стало неудобно так долго идти по безлюдной улице за этими двумя, словно соглядатай. Правда, они не оборачивались, занятые друг другом, но я все же обогнал их.

Поскольку тротуар был по-провинциальному узок, я извинился, и один из них повернулся ко мне лицом. Тут я впервые по-настоящему разглядел его, и, когда пошел дальше, быстро опережая их, это лицо продолжало стоять передо мною. В нем не было ничего особенного: крупный мясистый нос, под ним — полоска усов, желтовато-белая, как зубная щетка. Брови, неожиданно темные, делали очень выразительными светлые глаза, наверное, смолоду бывшие голубыми, а теперь неопределенно-серые с табачной зеленинкой.

Просто удивительно, как я все это рассмотрел в сумерках. И еще удивительнее, зачем мне это…

Стало совсем холодно. В конце улицы, обсаженной тополями, я увидел вывеску и обрадованно толкнулся в дверь. Это была маленькая пивная, всего два столика вдоль стены и еще два, сдвинутые вместе, — посредине.

— Закрыто! — сердито закричал возникший за стойкой толстяк с буйной седой шевелюрой. — Там же висит картонка: «Закрыто»!

— Простите, не заметил, — я уже собирался повернуть обратно, но маленькая и тоже полноватая девушка, несомненно дочка хозяина, что-то сказала ему тихо.

Он смягчился:

— Садитесь, раз вошли. Эльза, обслужи молодого человека! И закрой ставни! — Да, здесь по-деревенски были навешены на окнах внутренние ставни.

Я уселся в углу, пытаясь сообразить, почему бы они закрывали свою харчевню в такой холодный вечер, когда как раз можно было ожидать посетителей. Не такой уж роскошной выглядела их ресторация, чтобы пренебрегать клиентами! Тем более что все было приготовлено для посетителей: столики накрыты камчатными скатертями, на них водружены фирменные пепельницы— замысловатые сооружения из камня, с углублением в виде озера с лебедем посредине и надписью «Розенхорст» по «берегам». Я не знал: это название кафе или местности, или того и другого.

Стойка была уставлена чистыми пивными кружками, и аккуратные столбики картонных подставочек высились тут же. А на толстенькой Эльзе был фартучек.

Все это я схватил наметанным глазом официанта «Песочных часов». И вероятно, этот же мой опыт подсказал простую мысль: да они кого-то ждут… И хотят избавиться от случайных посетителей!

И тут же мне стало до чертиков интересно: кого же?

Не успел я об этом подумать, как дверь открылась и на пороге появились мои попутчики.

Забыв обо мне, Эльза подлетела к ним и принялась стаскивать с них пальто. Хромого с усиками она называла дядей.

Хозяин вышел из-за стойки, обнял и похлопал по спине каждого, а когда они уселись, присел с ними, и тут уж я отчетливо слышал каждое слово.

— Думал уж: сегодня не приедут, больно погода мерзкая, — это хозяин; седина, обрамляющая — потому что имелись длинные баки — его круглое красное лицо, придавала ему благодушный вид.

— Погоды теперь ждать не приходится, вот Бернгард и говорит: «Уж эту пятницу мы не пропустим».

Значит, того с мясистым носом зовут Бернгард. И он — дядя Эльзы. Брат хозяина, наверное. И еще ясно, что они собираются здесь по пятницам. Может быть, каждую пятницу. Или каждую вторую или третью в месяце… И опять я себе задал вопрос: ну какое мне до этого дело? И все же слушал с вниманием, словно ожидал чего-то от обычного разговора старых знакомцев.

Да, шел обычный разговор: о сыне Бернгарда, которому повезло, — он остался писарем в штабе; о положении дел у спутника Бернгарда, которого называли по фамилии: Штокман. Он недавно получил наконец место в велосипедной мастерской. Я узнал о том, что жена Бернгарда все еще мучается со своим ревматизмом— беднягу совсем скрючило! А Штокман, вероятно, был вдов, потому что речь шла только о сыновьях: оба на фронте. И о внуках, которые — дай бог им здоровья! — растут, и уж конечно известно, что им там в школе пихают в голову, но все-таки, может, вырастут не вовсе распрохвостами…

Схватив эту последнюю фразу и раскрыв ее смысл, я сразу вспомнил, что Бернгард и Штокман, войдя, не обменялись с хозяином гитлеровским приветствием. И к этому мгновенно приплюсовалось то, что в разговоре начисто отсутствовали почти обязательные упоминания о собраниях, сборах, кампаниях…

Между тем Эльза вспомнила обо мне, и, чтобы задержаться здесь возможно дольше, — я ужасно боялся, что меня выставят, — я заказал свиное жаркое с бобами и картофелем. И, конечно, пиво, которое попросил подогреть.

Они не снимают картонки «Закрыто» с двери. Значит, они ждали этих двоих. А может быть, кого-то, кто еще придет. И что будет дальше? Вероятно, карточная игра: скат, покер? И для этого два старика прутся в такую даль? Может быть, их всех связывает давняя дружба? Но точное условие: по пятницам — говорило в пользу первого предположения. Что-то происходит у них в эти пятницы. Да, конечно, вернее всего — карточная игра. Или лото: очень многие увлекаются лото!

Так я гадал, довольный тем уже, что отвлекаюсь от своих мыслей, от своих дел, и, может быть, не зря поманила меня длинная дорога на Пихельсдорф.

События развивались: появилась пара. При том, что стать у них была вовсе разная: он — худощавый и маленький, она — очень крупная, но с совершенно детским бездумным взглядом, — отмечалось сходство между ними в движениях и интонациях. «Ах-во!» — воскликнула она, когда Бернгард галантно заметил, что «фрау Клара вовсе не меняется». И так же точно откликнулся ее муж.

Я так подробно все замечал, потому что утвердился в мысли, что их всех связывает что-то более значительное, чем игра в скат или лото. И подспудная моя надежда вызвала вопрос: кто эти люди? Более всего они походили на мелких лавочников, но могли быть и старыми рабочими. И всего вероятнее, социал-демократы. Бывшие. Но уж на подпольщиков они никак не тянул я! Это я точно определил. Тогда что же? Все-таки скат или, учитывая даму, лото? «Спокойно, спокойно! Сейчас все выяснится, если, конечно, меня к тому времени не выдворят! А как же мое жаркое?»