Звени, монета, звени - Шторм Вячеслав

Торопясь, как бы Мак-Аррайд вновь не перебил меня, я продолжал:

– Когда же я говорил о своем гейсе, то имел в виду совсем другое. Помните ли вы, что поклялся я пред лицом Четырех принять и простить любого изгнанника, который придет ко мне с такой просьбой. Помнишь ли ты?

Бранн поднял голову и еле слышно прошептал:

– Да?

– Хочешь ли ты получить прощение из рук Ард-Ри?

– Да.

Тогда я вынул из ножен свой собственный меч и протянул его рукоятью вперед со словами:

– Прими этот меч, а с ним – мою защиту и покровительство. Отныне и навсегда имя тебе – Бранн Мак-Сильвест, враги твои да станут моими врагами, а друзья – моими друзьями. Да будет так!

Последние мои слова потонули в громовых криках восторга. Воины хлопали, кричали, били мечами по щитам. Людей Илбрека было слишком мало, чтобы на их негодование хоть кто-то обратил внимание.

Я вновь поднял руку, но теперь, даже с помощью Гуайре, мне с трудом удалось добиться относительной тишины.

– Как я и обещал, вот эрик за погибшего.

Я хлопнул в ладоши, и два воина внесли шкуру водяной собаки, доверху насыпанную чистым золотом, а еще один – изукрашенный жемчугом и рубинами меч и так же богато отделанный шлем. Всё это они сложили у ног Илбрека. Теперь все ждали его ответа. И он не заставил себя упрашивать.

– Благодарю тебя, о Ард-Ри, – начал северянин, выплевывая слова, словно выбитые зубы. – Я приму от тебя дорожные припасы. Всё же остальное ты можешь оставить себе!

Отказ от даров хозяина расценивался как оскорбление. Воины, окружавшие меня, гневно зашумели, кто-то даже схватился за меч, но я в который раз поднял руку, призывая к тишине.

– Что ж, это твое право. Как Ард-Ри я прощаю нанесенную тобой обиду и не буду настаивать.

– Ха! Склоняюсь перед твоей милостью, Мак-Сильвест! Ты также благороден, как и твой предок, которым ты столь кичишься.

Сын Аррайда отвесил мне явно издевательский поклон и добавил:

– И так же несправедлив!

Повсюду послышались гневные призывы закрыть ворота крепости, схватить непочтительного гостя, разоружить его людей и не отпускать без выкупа. Наконец, все некого успокоились, и я вновь заговорил:

– Тебе стоит благодарить Четырех и мой гейс, Илбрек Мак-Аррайд. Если ты сказал всё – убирайся!

– Осталось сказать лишь одно, Луатлав. Здесь и сейчас объявляю, что отныне род Аррайд и все древние и благородные роды гор, избравшие меня своим главой, отказывают тебе во всякой поддержке и повиновении. Знай: если хотя бы один твой союзник преступит границы моих владений, его встретят с оружием в руках. У меня достаточно всего необходимого, чтобы смело бросить тебе вызов и доказать любому в Западном Пределе, какую ошибку совершили Мудрый и все достойные мужи, сделав тебя, вероломного убийцу и лицемера, Ард-Ри!

Лоннансклех окинул взглядом зал, задержал взгляд на сидящей рядом со мной Этайн и прищурился:

– Правда, есть эрик, который я принял бы от тебя, Мак-Сильвест, – женщина, что сидит рядом с тобой. Отпустишь ли ты ее со мной на север? Думаю, нет. Что ж, только это сокровище из всего твоего имущества пока недоступно для меня. Но если будет на то воля Четырех, его я возьму сам! Прощай!…

Голова. Мудрый

Поздний вечер. Небо затянуто густыми тучами, словно зал – тяжелыми бархатными портьерами. Сквозь эту мрачную, холодную, влажную завесу не проникнуть слабому свету звезд. Лишь молодая, только что народившаяся луна время от времени, будто через силу, проглядывает сквозь прорехи, проделанные свежим ветром. Цедит нехотя вниз холодный свет, так отличающийся от живого, теплого оттенка уличных фонарей. Серебрит городские башни и стены домов, выложенные из светлого камня. Насмешливым взглядом провожает фигуру, скользящую неслышно по улицам, будто плывущую над мощеными мостовыми. Те немногие жители Львиного города, для которых ночами жизнь только начинается, провожают идущего опасливым взглядом. Им ли – ворам и грабителям, продажным женщинам и наемным головорезам – не знать таких повадок? Не суметь с первого, будто невзначай брошенного взгляда распознать куда более опасного, чем они сами, хищника? С таким связываться? Нет, благодарим покорно! Хоть коротка и полна лишений жизнь, посланная нам Всеблагими, но самый последний нищий-калека не спешит с ней расставаться, по-волчьи зубами вцепляется.

Но – чу! В начале площади мелькают огни факелов, слышится приглушенный расстоянием топот и позвякивание металла. Ночной патруль. Миг – и быстрее ночных мотыльков в темной комнате, где неожиданно зажгли лампу, разлетелись темные тени по сторонам. Слились с камнем и деревом построек. Задержали дыхание. Затаились.

Лишь один человек, с головы до ног закутанный в темный плащ, всё так же продолжает свой путь. Ни на кого не обращает внимания, никого не боится. Всё видит и слышит. А вот и патруль – четыре гвардейца. Зорко осматриваются по сторонам, бдительно охраняют покой сограждан, высоко и гордо поднимают вверх смолистые факелы, освещая дорогу. Пусть знают жители славного Лайдора: хоть и простые солдаты идут, пусть и не отмечены их лица мечами алыми, но никакому злоумышленнику спуску не дадут.

Но вот гвардейцы замечают целеустремленно идущего им навстречу позднего путника и чуть замедляют шаг. Офицер уже и руку поднял было, чтобы остановить да расспросить, но подумал немного – и обратно опустил. И вправду, что этакого? Идет себе человек по своим делам, спокойно, не таится. Ну и пусть себе идет с благословением Четырех! Сразу же видно – не разбойник, не пьяница бездомный. Просто засиделся допоздна в кабачке или у друзей, а может, на свидание с красавицей торопится. Поэтому и лицо свое капюшоном плотным прикрыл, чтобы даму ненароком не скомпилировать. А может, просто от холода. Свежи, ох свежи нынче ночи! Когда еще до настоящего, не обманного тепла доживем? И доживем ли? Э-эх, служба солдатская! Левой, правой…

Проходит патруль мимо, и путник останавливается, зачем-то смотрит стражникам вслед, потом тихо, приглушенно тканью капюшона смеется, подняв вверх голову, и под луной, в который раз проглянувшей сквозь рваное одеяло облаков, что-то ярко взблескивает на миг.

Серебром.

И вновь вперед, легко и стремительно. Куда это он, интересно? Прав ли офицер гвардейский? Может статься, что и прав. Ни дать ни взять, держит человек путь прямо к гостинице «Алмазная шпора». Ага, а вот и свет на втором этаже, через окно зашторенное пробивается. Уж не гостя ли позднего там ждут? Останавливается человек, капюшон поправляет. На окно смотрит. На свет яркий.

Ох и яркий! Сразу видать: не одна свеча, не две – добрая дюжина горит в тяжелом бронзовом канделябре. Дорогие свечи: длинные, толстые, из чистого воска отлитые. Такие всю ночь гореть будут – и до половины не сгорят. Уже по этому понятно – обеспеченные люди в комнате живут, раз такое себе позволить могут. Да и сама комната не из дешевых, а гостиница и вовсе – третья во всём городе. Дом большой, трехэтажный, каменный, богато деревом резным украшенный, дорогой муравленной черепицей крытый. Внутри – тоже дерево отполированное, душистым воском натертое; бронзовые светильники на стенах начищены так, что глазам больно; лестница – сплошь деревянное кружево, непонятно как в воздухе держащееся, ковровой дорожкой застеленное; в зале – тоже ковры: и на стенах, и на полу; колокольчик дверной – и тот из чистого серебра отлит! Всё в гостинице хорошо, вот только название подкачало. Почему? А где ты, сударь мой, алмазные шпоры видел. Это как же надо лошадей не любить, чтобы такие к сапогам прицепить?!

Впрочем, нашего хозяина сей факт не смущает нисколько. Может, потому, что он – купца богатого наследник, не желавший по стопам папенькиным пойти, шпоры эти отродясь не надевал. Зато знает наверняка – алмаз золота куда как дороже и блестит ярче. Ну и опять же, от золота этого в названиях деваться некуда, всё сплошь золотое – от тарелок до поросят! И что? А ничего! Попробуй-ка, удержи эдакого «Золотого поросенка» надолго в памяти. То-то. А прознеси-ка «Алмазный поросенок»? Правильно, и того хуже. Вот поэтому и «шпора», поэтому и «алмазная». И красиво, и звучно, и запоминается хорошо. Внушает, одним словом. А раз внушает, то нечего тут зубоскалить! Нужна комната – пожалуйста, нет – проваливай! Ишь, ходят тут всякие… критики…