Великая Смута - Юрий Федосеев

А Скопин окунулся в подготовку необученных ратному делу русских ополченцев, в чем ему весьма активно помогали шведские наемники генерала Сомме. Но одно дело «свои», довольствующиеся тем, «что Бог пошлет», и другое — чужие наемники, требующие «деньги вперед» за свое участие в дальнейшем походе на Тушинского вора. Он рассылал письма по городам и монастырям с требованием денег, от имени царя обещая возвратить их «вдвое» после окончания Смуты. Реакция была разной. Пермяки, рассчитывавшие отсидеться за дальностью своего местоположения, под разными предлогами уклонялись от помощи деньгами и ратными людьми. А вот устюжане, вычегодцы, вологжане помогали, чем могли. Купцы Строгановы посылали ратников и деньги без всяких обращений. Иноки Соловецкого монастыря выгребли казну до последней копейки, отправив Шуйскому 17 тысяч рублей и… одну серебряную ложку.

В Смутное время с особой яркостью проявилась антиномичность характера русского народа: в нем самым неожиданным образом уживались ужас и восхищение, ничтожество и величие, отвращение и любовь, преступление и подвиг, рабство и свобода. Характерно в этом отношении поведение русских людей в зависимости от того, к какому лагерю они присоединились в эти судьбоносные годы. Горько читать воспоминания отечественных и иностранных наблюдателей о том, как вели себя русские, примкнувшие к самозванцам и польским интервентам. Н. М. Карамзин в своем замечательном труде приводит следующие слова свидетеля тех ужасных событий: «Россию терзали свои более, нежели иноплеменные: путеводителями, наставниками и хранителями ляхов были наши изменники… В лесах, в болотах непроходимых россияне указывали или готовили им путь, и числом превосходным берегли их в опасностях, умирая за тех, которые обходились с ними как с рабами. Вся добыча принадлежала ляхам: они избирали себе лучших из пленников, красных юношей и девиц… Сердце трепещет от воспоминания злодейств: инокинь обнажали и позорили, всех твердых в добродетели предавали жестокой смерти; метали с крутых берегов в глубину рек, расстреливали из луков и самопалов; в глазах родителей жгли детей, носили головы их на саблях и копьях; грудных младенцев, вырывая из рук матерей, разбивали о камни…Гибли Отечество и Церковь:…на иконах играли в кости… в ризах иерейских плясали блудницы.

Иноков, священников палили огнем, допытываясь их сокровищ; отшельников, схимников заставляли петь срамные песни, а безмолвствующих убивали… Сердца окаменели, умы омрачились… В общем кружении голов все хотели быть выше своего звания: рабы господами, чернь дворянством, дворяне вельможами. Не только простые простых, но и знатные знатных, и разумные разумных обольщали изменою, говоря: мы блаженствуем; идите к нам от скорби к утехам!» Современникам казалось, что россияне уже не имели ни Отечества, ни Души, ни Веры; что государство, зараженное нравственной язвой, в страшных судорогах кончалось.

Однако и Тушинский вор не был абсолютным средоточием зла. Он не говорил: «Убивай, грабь, насилуй!» Напротив, он даже пытался бороться с теми, кто компрометировал его так называемое царствование. По его приказу был казнен пан Наливайко, который во Владимирском уезде «побил до смерти своими руками дворян и детей боярских и всяких людей, мужиков и женок 93 человека». Такого же отношения к «беспредельщикам» он требовал и от своих воевод. Но это были только благие пожелания. Поляки и тушинские изменники быстро доказали, что они пришли не во благо России, а лишь для своей корысти, что пропасть между ними и подавляющим большинством населения непреодолима, что Россией должен править не тот, кто обещает «златые горы», сидя в Перемышле, Туле или Тушине, а московский царь, пусть и не очень хороший, но по закону считающийся «хозяином земли Русской», а следовательно, являющийся гарантом целостности государства, гарантом безопасности своих подданных. Удивительно, но зачинателями и выразителями этих государственнических идей стали не князья и бояре, а духовенство и простые посадские и сельские жители. Всем известно, что патриарх Гермоген был очень невысокого мнения о способностях Василия Шуйского, но для сохранения порядка в государстве он сделал все, чтобы бунт, поднятый Сунбуловым и Гагариным в феврале 1609 года, не был поддержан москвичами. Нельзя не вспомнить и митрополита новгородского Исидора, который положил конец сомнениям, витавшим в умах новгородцев по поводу московской или тушинской ориентации, и принял самое деятельное участие в мероприятиях Скопина-Шуйского по консолидации северных областей и мобилизации самих новгородцев. В том же ряду стоит и игумен Иоиль, убеждавший жителей Балахны «не отставать от нижегородцев» и сохранять верность Василию Шуйскому.

А реальное сопротивление Тушинскому вору началось с северного городка Устюжны, не имевшего ни своего воеводы, ни укрепленного острога. Жители города вместе с подошедшими к ним на помощь белозерцами решили сесть в осаду против тушинских разбойников. Для организации обороны в Устюжну прибыл небольшой отряд во главе с дворянином Андреем Ртищевым. В первом же бою (5 января 1608 г.) ополчение было «посечено как трава», но тушинцы по какой-то причине не стали развивать успех и отошли. Воспользовавшись передышкой, оставшиеся в живых устюжане и белозерцы начали спешно возводить острог и вооружаться. Скопин-Шуйский прислал им из Москвы пороху и еще 100 ратных людей. Третьего февраля тушинцы подошли к острогу, но, как ни старались, взять его не смогли. Потеряв часть людей и вооружения, поляки ушли и больше к Устюжне не возвращались. Успех устюжан воодушевил остальных. Против ляхов поднялись Галич, Кострома, Вологда, Городец, Бежецкий Верх, Кашин. В ответ полки Лисовского, Тышкевича и Шаховского провели карательную экспедицию по мятежным землям. Были сожжены Кинешма, Старица, Юрьевец и предместья Ярославля. Местом ожесточенных боев стало до того малоизвестное село Данилово в 60 верстах от Ярославля. Сначала успех сопутствовал восставшим, разбившим даже суздальского воеводу Федора Плещеева, но потом тушинцы, собрав большие силы, взяли приступом Даниловский острог и учинили там кровавую бойню для сотен и тысяч черных людей. Некоторые города были вновь захвачены поляками и русскими изменниками, вновь лилась кровь, но волну народного сопротивления остановить было уже невозможно. Восстанию же требовался предводитель. На помощь северным городам Скопин-Шуйский посылает воеводу Вышеславцева, который без особого труда занимает Романов, Пошехонье, Мологу, Рыбинск. Когда у него набирается около 40 тысяч ратников, он во встречном бою наносит поражение тушинскому воеводе Тышкевичу, после чего занимает Ярославль и Углич.

А от Астрахани к Москве с 3-тысячным, хорошо обученным войском уже двигался воевода Федор Иванович Шереметев. Его полки, безуспешно простоявшие более года под мятежным городом, где засел очередной «царевич» Август, были отозваны Шуйским на помощь центральной власти. Свой поход-возвращение Шереметев начал с освобождения от повстанцев острога и города Царицына (24 октября 1608 г.). Дальнейший его путь вверх по Волге, хоть и очень медленный, сопровождался практически повсеместными восстаниями жителей городов и сел против тушинских воровских гарнизонов. В Нижний Новгород, жители которого встречали его как освободителя, он прибыл лишь весной 1609 года. Немного отдохнув и пополнив ряды за счет ополчений с мест, Федор Шереметев через Муром, Касимов (его он взял приступом) двинулся на Владимир. Владимирцы, узнав о приближении верных царю Василию войск, схватили своего воеводу Вельяминова, верно служившего Тушинскому вору, привели его в соборную церковь, дали возможность исповедоваться и причаститься, после чего забили камнями. Попытка же овладеть Суздалем успехом не увенчалась, вследствие чего Шереметеву пришлось отойти во Владимир и обосноваться там на некоторое время.

Но, говоря о подвигах Скопина, ополчения северных городов и Шереметева, мы должны иметь в виду, что и Москва собой что-то да представляла. Там было достаточно сил, правда, не для того, чтобы победить Тушинского вора, но защитить себя от его отрядов, обложивших город со всех сторон, Москва могла совершенно спокойно. Об этом свидетельствуют события Троицына дня (25 июня 1609 г.), когда поляки, уже знавшие о приближении Скопина к Твери, внезапной атакой сбили передовые отряды горожан, подошли к самой Москве, а потом, как бы приглашая москвичей на битву, отошли за Ходынку и расположились на ее берегу. Царь Василий послал против них все свои войска с пушками и дубовыми гуляй-городами на возах, через их бойницы стрельцы вели прицельную стрельбу. Завязалась упорная битва, в которой поляки и казаки начали одолевать царское войско. Казалось, победа их близка, но неожиданное для поляков появление свежих сил под началом князей Ивана Куракина, Андрея Голицына и Бориса Лыкова полностью изменило ситуацию: тушинцы были остановлены, а потом и обращены в бегство. Только донские казаки Заруцкого смогли задержать наступающих москвичей на рубеже реки Химки. В этом сражении тушинцы потеряли практически всю свою пехоту.