Шофер - Андрей Никонов

придёт, решит, что с тобой делать.

Азалов появился через минуту, он напевал какую-то незамысловатую мелодию и вытирал руки полотенцем. При виде пацана офицер хищно улыбнулся.

— Сам явился?

— Как есть, — кивнул Пётр.

— Давай его поближе, — Герман уселся в кресло, закурил. — Ну что, Косой, рассказывай, как легавым в уши дул про дела наши скорбные.

— Приятель твой к Илюхе заходил, тот, который вам в лесу навалял, — осклабился Петя.

— Заткнись, — коротко сказал Азалов. — Так что ты легавым наплёл?

— Ничего, — Федька перекрестился, попытался на колени встать, но Павел не дал, прижал к стулу ладонью.

— Грузи его, Пашка, в машину, утопишь в Яузе, — распорядился офицер.

Косой знал, что Герман Осипович шутить не будет, это не отец, который ремнём в воскресенье отходит, а потом целую неделю делай чего хочешь. Братья задушат, камнями живот набьют и в реку вышвырнут, такое Федька уже видел.

— Старуха это, — торопливо сказал он, — старуха меня сдала.

— Какая? — Азалов сделал знак Паше, чтобы тот не торопился.

— Которая прибиралась у музыканта, она меня узнала в лавке и фараонам сдала. А те как клещи вцепились, говори, мол, кто жирного порешил, а то мы тебя в тюрьму. Ну я и сказал на того, кто Зулю побил, чтобы нашли.

— Старуха, значит. Она ведь нас не видела?

— Нет, — твёрдо сказал Павел. — Только Косого и Люську.

— А Люська где?

— Так в театре, где ж ещё. Но она в парике была и размалёванная, не узнать.

— Хорошо. Про женщину следователь спрашивал?

— Нет, сказал, не интересна ему она, — Федька понял, что пока что его не убьют, — нет у них ничего, дядя Герман, легавый меня пугал коммуной трудовой в Китае, а что под монастырь или на киче запереть не смогут, сам сказал, мол, несовершеннолетний.

— Вот выглядишь ты, Косой, дурак дураком, а слова умные говоришь. Нет чтобы молчать, теперь нам твоего приятеля искать надо, а где мы его разыщем? Зацепка бы какая была.

— Есть такая, — Косой торжествующе улыбнулся, — он ведь появился у них, отыскали.

— Брешешь?

— Вот вам крест, дядя Герман, видел его как вас. Роста он огромный, ну да Зуля знает, в плечах широкий, лицо русское, волосы светлые, а ещё назвал его легавый по имени и отчеству, Травин, значит, Сергей Олегович, на фронте воевал и контузию получил. Вот только где живёт, не упомянул.

Азалов благодушно улыбнулся, а Паша забеспокоился.

— Как бы не мусорская шутка, — сказал он, — зачем легавый при мальце его назвал? Может, заманить хотят?

— Может быть и хотят. Зуля, портрет готов?

Илья кивнул, охнул от боли, и протянул бумажный лист, на котором изобразил нечто похожее на человека. Сходство с живым существом состояло только в количестве глаз и конечностей.

— Ты кого мне тут нарисовал, гамадрилу какую-то? — разозлился Азалов. — Заставь дурака.

— Может это который с хлыщом питерским приезжал? — внезапно сказал Пётр.

Из всех братьев он был самый недалёкий, и старался молчать, поэтому все сразу повернулись в его сторону.

— А что, по описанию подходит, рожа русская, волосы светлые, — офицер постучал карандашом по столу. — Вот Коврова и спросим завтра, а лучше Федьке покажем, да, Косой? Пашка, ты чего про старуху знаешь?

— Мы же особо не приглядывались, вон, Косой говорит, раз здесь закупается — местная она. Да и кто ж знал, что она Федьку признает, таких как он, почитай, пол-Москвы. Говорил я, Герман Осипыч, что без всех этих выкрутасов надо было музыканта трясти, а вы вон целый спектакль разыграли.

Азалов поднялся из-за стола, не торопясь подошёл к Павлу. Тот побледнел.

— Ты борзый какой-то стал, — тихо и равнодушно сказал офицер, — перечить мне вздумал. А ведь я твоего мнения не спрашивал.

— Простите, Герман Осипыч, — Павел сжался, — чёрт за язык дёрнул.

— Ну-ну. Значит, так, дармоеды, старуху отыщем или нет, неизвестно. Если она здесь живёт, ты, Федька, побегай по округе, может наткнёшься. А нет, ну и ладно. С этим, как его…

— Травин.

— Вот-вот, с ним надо разобраться. В общем, Федька, ты беги пока, отдохни, а завтра чтобы как штык здесь был с самого утра. На глаза милиции не попадайся, ещё раз упекут, я тебя там же и удавлю, понял? А если вдруг увидишь этого Травина, или старуху, проследи, где они живут, и сразу сюда. Но уже не сегодня. Держи.

Он кинул Федьке бумажку в три рубля.

— Премного благодарен, дядя Герман, — парень сунул деньги за пазуху, и убежал.

Азалов проводил его взглядом.

— Как не нужен будет, кончите. Только тихо, тюкнули по голове и в речку.

— Так малец же, — попытался возразить Петя, но получил от брата подзатыльник.

Зуля что-то замычал.

— А ты, болезный, иди к себе и учись рисовать, — Герман вернулся за стол, хлопнул ладонью, — у нас тут не богадельня, пользу приносить надо. Вы двое, через полчаса выезжаем, приготовьтесь.

Федька вместо того, чтобы наматывать круги по узким сокольническим улочкам, купил в лавке еды, забрался на дерево, росшее на углу Ермаковской, и заработал челюстями. Дома кормили не то чтобы впроголодь, но столько, сколько после отца оставалось, так что троим братьям приходилось часто голодными спать ложиться. Хорошо хоть сейчас он при деле, может и своим кое-что подкинуть, и себе брюхо набить. На дереве Косой просидел почти час, а потом слез, достал из кармана пионерский галстук, и пошёл на дневной сеанс в кинотеатр «Русь», который на Русаковской улице. Попасться второй раз он не боялся, и в первый-то обошлось бы, да дворник, гнида, отомстил. И уж точно никто не будет искать пионера, они, как известно, не воруют и всем остальным детям — пример.

В кинотеатре крутили иностранный фильм «Три пройдохи», пианист за роялем играл, не попадая в ноты, но Федьку это не волновало, всего за 30 копеек он мог увидеть другую жизнь, весёлую и беззаботную, пусть даже одевались люди в этой жизни по-чудному, как в тех книжках, которые он читал. После сеанса Косой спрятался под креслами, и уже без билета посмотрел другой фильм, а потом ещё один, и только тогда решил, что вот теперь можно поужинать и переночевать, а уже с утра заняться старухой. На улице вечерело, зажигались фонари, нарядная публика спешила на новый сеанс. Федька смешался было с толпой, но вдруг остановился.

Мимо него шла та самая лахудра, которую Травин тискал, и не одна, а с каким-то фраером. Федька проследил за парочкой влюблённых только до контролёра, дальше его не пустили, а попытки проскользнуть мимо барьера провалились, Косого поймали, и за ухо вывели из кинотеатра. Билетов на сеанс не осталось, и вообще, тратить полтину пацану было жалко. Хотелось пожрать и выспаться, но Федька пересилил себя, и что есть мочи дунул обратно на Генеральную, доложить братьям-апостолам. Ну а если их там не будет, значит он, Федька, сделал что мог.

* * *

Сима к свиданию с Пыжиковым приготовилась кое-как, настроения куда-то идти не было совершенно. С утра поцапалась с соседкой по квартире из-за чайника, та вдруг решила, что женщина пользуется её посудой, оставленной в кладовке, приспособленной под общую кухню, и высказала всё, что думала и не думала. Машинистка в долгу не осталась, дело почти дошло до мордобития, но тут вмешался муж соседки. Коля работал грузчиком, и удержать двух беснующихся дам у него получалось легко.

Ну а поскольку конфликт логического завершения не получил, осталось у них чувство недосказанности, платье Сима гладила с ожесточением, так, что чуть было не прожгла, и в конце концов уронила утюг вместе с примусом. После этого женщина села на кровать и зарыдала, жизнь казалась несправедливой и прожитой зря. Но к шести часам вечера она взяла себя в руки, отнесла примус в мастерскую, и поехала в Сокольники, только не в парк, а к кинотеатру — там они с Пыжиковым договорились встретиться.

От Божедомки, где она жила, до Русаковской улицы общественный транспорт напрямую не ходил, сначала надо было сесть в восьмой трамвай, доехать до Каланчёвской площади, и уже там пересесть на другой, идущий по Краснопрудной, или идти пешком. В трамвае, как всегда, царила толчея, женщине отдавили ноги и испачкали почти новые туфли, купленные в кооперативной лавке, да ещё какой-то подросток попытался сумочку вырвать. На трамвайной остановке возле Каланчёвской площади стояла длинная очередь, штурмом бравшая каждый вагон, извозчики по случаю выходного дня ломили