Генерал Доватор - Павел Федоров

Дед Грицко рассказал разведчикам о немецком гарнизоне, о системе караулов, о движении транспорта по большаку. Сообщил, что в Рибшеве стоит штаб, но какой — точно сказать не мог. Знал, что здесь есть квартира немецкого генерала. Палкой начертил на земле схему.

— Подход здесь дюже добрый, — говорил дед Грицко. — По речушке, сквозь кусты, до самого моста. Там стоит часовой; С другого конца деревни — окопы и пулемет стоит, а где огороды — там густая конопля, а за ней начинается топь. Можно подойти и посмотреть хоть сейчас. Не опасно. Там я каждый вечер к старухе пробираюсь, а днем в лесу прячусь...

— А як с партизанами? — спросил Шаповаленко.

— Есть. За болотом. Увижу дочку — скажу ей где. Она сведет.

Было решено: дед незаметно проберется в деревню и узнает в доме Авериных о судьбе девушек. Тем временем разведчики обследуют местность.

Осторожно переползли большак. Краем леса дошли до речки и залегли в коноплях, против огородов.

Дед Грицко продвинулся на несколько метров вперед. Он хотел поговорить с мальчишкой, который пас теленка. Захар, решив понаблюдать за поведением часового, пополз к мосту. Шаповаленко остался на месте. Из конопли, в которой залег Филипп Афанасьевич, вся деревня была видна как на ладони. Он видел, как женщина, опасливо озираясь по сторонам, набирала у колодца воду, — даже ни разу не стукнула ведрами. Опустив голову, торопливо пошла в хату. Ухватившись за подол ее юбки, вприпрыжку бежала босоногая девочка лет трех. К школе часто подкатывали мотоциклы, иногда нагруженные ящиками автомашины.

Неожиданно из сарая навстречу женщине с громким кудахтаньем вылетели куры. За ними гнался фашист с автоматом в руках. Он был без френча, сзади, как хвост, болтались зеленые подтяжки, из-под съехавшей набок пилотки торчали светлые волосы.

— Айн момент, мадам! — кричал он. Гоняясь за курами среди кочанов капусты, он сделал несколько выстрелов из автомата.

Бросив на дороге ведра, схватив визжавшую девочку за руку, женщина побежала к хате. Исчез и мальчик. Белоголовый теленок, с веревочкой на шее, истекал кровью, повалившись на бок и судорожно дрыгая ногами.

— Айн моме... — Фашист остановился вдруг на полуслове. Шагах в десяти от него лежал дед Грицко.

— Русс! Вставайт! — скомандовал немец. — Што сдесь телает крязный старикашек?

— Бульбы подкопать ходил... Стрельба, — сробел, да и лег, — отряхивая брюки, ответил дед Грицко.

— Тут не бульба, а капуста, а?

Шаповаленко лежал метрах в пятнадцати. Правой рукой он сжимал автомат, а левой вцепился в дерн, как в гриву коня, и вырвал вместе с комьями земли пучок травы.

Налетел ветер, конопля закачалась. Зрелое семя, налитое маслянистым соком, дождем сыпалось на кубанку, за воротник гимнастерки, в открытый магазин автомата...

В огороде покачивались подсолнухи на высоких крепких ногах, с поникшими вниз зелеными шапками. А среди кочанов капусты перед светловолосым немцем стоял дед Грицко...

Филипп Афанасьевич видел его ширококостную спину и висевший на плече мешок с накопанной бульбой.

— Ви знайт, што такой запретный зон? Приказ генерала фон Штрумф, за прокулок по этот, — как говорят по-русски, — зон полагает пук, пук...

Вилли, денщик генерала Штрумфа, знал русский язык не хуже своего господина.

Штрумф дрессировал денщика на совесть. Ночи заставлял его просиживать за изучением иностранных языков и стенографии.

Вилли — не только лакей, раболепно преданный господину, но и его доверенное лицо.

Офицеры, окружающие генерала, побаиваются Вилли. Даже полковник Густав Штрумф, старший сын генерала, порой с опаской поглядывает на отцовского лакея.

— Ви, значит, испугался стрельпа и лежаль?

Дед Грицко молча кивает головой.

Желтые, под белесыми ресницами глаза Вилли суживаются, точно его начинает клонить ко сну, но неотступно следят за каждым движением жертвы.

Он дотрагивается стволом автомата до груди деда Грицко, кивает головой через плечо и отрывисто говорит:

— Ком!..

Шаповаленко несколько раз порывался вскочить, броситься на растрепанного немца, крикнуть: «Хенде хох!» — и утащить его в кусты: это был бы драгоценный «язык», умеющий объясняться по-русски. Но на крики Вилли и на его выстрелы подошли человек пять немцев. Прислонясь к стене сарая, они равнодушно наблюдали за действиями денщика.

Филипп Афанасьевич понимал, что риск велик. Да и строго было приказано: ни в коем случае не поднимать шума и не обнаруживать себя. Но уж слишком была заманчива перспектива захватить живьем или убить этого самодовольного гитлеровца в зеленых подтяжках, который тыкал пальцами старику в глаза, кривлялся и гримасничал, как обезьяна. Да и жаль было деда Грицко: ему предстояла тяжелая участь... Перед глазами так и стояла скупая, мужественная улыбка его...

Шаповаленко решительно сдернул с головы перепутанные плети гороха, которыми он замаскировал папаху, усилием воли подавляя волнение, схватил зубами пузатый стручок, разгрыз его и тут же выплюнул. Осторожно приподнявшись, приглушенным шопотом повелительно сказал:

— Хальт! — И вскинул автомат к плечу.

Вилли нервно вздрогнул, повернул голову: на краю конопляника стоял усатый казак в черной папахе и целился ему в лоб.

Немец расширенными от ужаса глазами смотрел на шагнувшего к нему Филиппа Афанасьевича — смотрел, как на страшный призрак. Вислоусый казак, словно выросший из-под земли, нес ему неотвратимую смерть. Подняв над головой руки, Вилли попятился назад... Вдруг он сделал прыжок в сторону, упал на живот и, ломая руками листья капусты, с необычайной быстротой побежал на четвереньках к ближайшей хате, делая при этом отчаянные скачки из стороны в сторону и вопя дурным голосом: «Руссиш!.. Козакен!..»

Шаповаленко не мог сразу поймать прыгающую перед глазами мушку. Вилли дергался и взлетал, как бумажный попрыгунчик, но вряд ли это могло ему помочь... Вот в предохранительном кольце над мушкой Филипп уловил его фигуру и нажал на спуск... Затвор только глухо чвакнул. Слишком густо смазанный автомат с семенами конопли в магазинной коробке на этот раз отказал!..

Вилли орал так, словно его надвое распиливали поперечной пилой. Из хат выбегали немцы, тревожно крича; затрещали беспорядочные выстрелы.

— За мной, старик! — крикнул Филипп Афанасьевич и бросился в коноплю. Дед Грицко, пригнувшись, побежал было за ним следом, но вдруг грузно повалился в картофельную ботву. К нему, крича во все горло, поливая огороды и кусты пулями, подбегали немцы.

ГЛАВА 10

Блиндаж, в котором помещался командир армейской группировки генерал-лейтенант фон Штрумф, — целый дом, спущенный глубоко в землю. Пол застелен огромным мягким ковром, стены обиты светлокоричневой материей. Блиндаж освещен электричеством, — ток дает автомобильный мотор.

Генеральское кресло сделано из неочищенных стволов молоденьких берез и обито желтоватой бархатной материей. Штрумф, как и многие немцы, неравнодушен к русской березке.

Генерал внимательно смотрит на изодранный, прожженный пиджак деда Грицко, на окровавленную штанину. Одутловатые щеки генерала свисают на тугой воротник. Седые усы коротко подстрижены. Бледные губы, круглые, навыкат, глаза выражают нечто похожее на улыбку. Но такой жестокой складки в углах губ дед Грицко еще не видел ни у кого...

Генерал хоть и коверкает русские слова, но выговаривает их отчетливо и ясно.

Он вовсе не допрашивает белорусского колхозника, — он разъясняет ему суть происходящих событий и, главное, — ошибки русских людей...

— Господин Гончароф напрасно убегаль от мои солдат. За это получилось маленький ранение. Русский люди идут в лес и совершают бандитизм — это ужасна! Я вынужден принимать карательный мероприятий... Вы, господин Гончароф, крестьянин, почетный старец, у вас рука мозольна, вы любите свой старушка, свой хата, свой жито, коровки, — разве вам нужен война?

— Нет, мне не нужна война, — отвечает старик.

Он смотрел на улыбчивое лицо генерала и чувствовал себя точно в дремучем лесу: весело поют на деревьях птички, а из куста следят за каждым движением круглые глаза невидимого зверя...

— Очень справедливый ответ! — восклицает генерал. — Из России мы хотим делайт культурный страна!

Неожиданно вошел Вилли. С полминуты, о чем-то раздумывая, постоял у двери, потом шагнул к старику и молча сшиб с его головы картуз. «Русс, мужик! Никс культур...» Штрумф, отлично умевший владеть собой, на этот раз был выведен из терпения.

— Вилли, вы болван! — крикнул он по-немецки. — Пошел вон!

Вилли вытянулся, выпятил грудь и, стукнув каблуками, вышел.

Дед Грицко с трудом наклонился, молча поднял картуз, посмотрел вслед ушедшему денщику, крякнул и откашлялся.

— Я буду наказайт этот шелопай! — сказал раздосадованный генерал. — Молодежь устраивай! всякий безобразий!