Самый лучший комсомолец. Том второй (СЛП-4) - Павел Смолин

как максимум — в гарем, когда немного подрастет. Шутка, но только во второй части!

Решив, что на одну хорошенькую головку сразу все блага вываливать несправедливо, поставил ей на 0.1 балл меньше «третьего» призера — мальчика-грузина. Место второе — девочка-киргизка. Победитель, к огромному восторгу коллег по судейской бригаде и, справедливости ради, без учета Олиного выступления, вполне заслуженно — голосистый, зараза — местный мальчик, внук директора ДК. Последнее стало для меня новостью (спровоцировал блат, блин!), но чего уж теперь.

После оглашения результатов, вручения подарков (немножко поснимало местное телевиденье) и прочих «политесов» подкатил к Главкомсомольцу:

— Дядя Салих, можно мне с Олей Кучер поговорить?

Заметив заминку на его лице — ох уж эти местные особенности — уточнил:

— Со всей ее семьей.

Просветлев, он кивнул и пообещал все организовать. Теперь к деду и главе республики, которых окружили местные — почести воздают, надо полагать. Помахав рукой из-за спин, был замечен, и дедов адъютант быстро, но очень вежливо организовал мне коридор.

— Магомед-Салам Ильясович, мне очень неудобно, но я прошу у вас разрешения ограбить вверенную вам республику на одну очень талантливую девочку, — лицемерно соблаговолил я соблюсти приличия.

— Акбермет? — предположил он.

Это про девочку-киргизку.

— Олю Кучер, — покачал я головой. — У нее — огромное будущее, и я бы очень хотел увезти ее семью с собой в Москву. Я уверен, что вы с товарищами сможете раскрыть ее потенциал и здесь, но лично мне будет очень неудобно поставлять ей репертуар на расстоянии, а у меня есть куча песен, словно написанных специально для нее.

Товарищ Умаханов просветлел — наконец-то пацан проявил человечность, запросив себе эрзац-бакшиш. С другой стороны — я прямо предвзято к нему с самого начала отношусь, и могу быть в корне неправ, а "просветление" — исключительно гордость за то, что в его баронстве нашлось что-то хорошее, а не только педофильские бордели. Он пообещал обо всем позаботиться, и я, откупившись от «афтерпати» автограф-сессией, в компании дяди Вити отправился домой.

— Помоложе себе нашел? — с веселой ухмылкой озвучил он по пути то, на что никто не решился.

— Всякое бывает, но мне Виталина страшные кары обещала — неделю отлучения от тела за поход налево.

— Легко отделался — меня моя скалкой воспитывала, когда помоложе был! — гоготнул он.

Просмеявшись, я ответил нормально:

— А вообще девочка реально талантливая, а ей, уж простите за цинизм, в Дагестане нифига хорошего не светит — она же не отсюда, а наверх толкать будут родственников и протеже тех, кого надо. Вы вот знали, например, что у нас в республиках просто-таки чудовищное количество всяческих «членов»?

— Не знал, — покачал он головой.

— Вот видите — и никто почти не знает, кроме тех, кто целенаправленно интересуется. Само собой, часть в Союзах состоит вполне заслуженно — талантами Советская земля богата — но остальных за пределами республик никто не знает, и правильно делает — говнище потому что, совершенно нечитабельное и неслушабельное. Идеологически правильное зато, а автор — человек уважаемый, из уважаемого клана. Недавно Борис Николаевич одного такого выгнал — за пятнадцать лет один рассказ про мальчика-пастуха написал, художественно никчемный, зато рекомендаций его принять в архивах как у дурака фантиков, и все сплошь от уважаемых людей. Поспрашивали — оказалось у такой полезной для Родины творческой единицы редкий талант произносить красивые тосты, на каждой свадьбе желанный гость, ну чем не писатель?

Дядя Витя поржал, мы зашли домой, перекусили — ну нельзя с чужого стола в заранее несогласованных местах питаться — я немного потупил в окошко на опускающееся за горы солнце, и в дверь постучали.

Открыв, узрел на пороге понимающе (да что ты понимаешь, старый хрыч?!) лыбящегося деда в компании переодетой в этническое, сильно нервничающей Оли Кучер, ее мамы — рыжей симпатичной, прячущей карие глаза женщины «под сорок», и отца — опирающегося на трость подозрительно-радостного отца, седеющего крепкого мужика «чуть за пятьдесят».

— Сослуживца моего ты нашел, Сережка, — добродушно объяснил Судоплатов причину своей неверно истолкованной внуком улыбки. — Думал нет его давно, а оно вон как. Мы у меня посидим, а дам тебе на попечение оставляем. Пойдем, Юра.

И они свалили в квартиру напротив, оставив меня с дамами.

Глава 14

Весь перелет до Москвы общался с хорошей девочкой Олей — уже без платочка, но с «конским хвостом», в серой юбке и такой же блузке — потом к этому набору добавится курточка, в Москве-то климат похуже дагестанского, и снег как лежал, так и лежит. Вчера вечером я разговаривал по большей части с ее мамой — Дианой Викторовной, которая старательно отыгрывала свою часть симулякра — «сослуживца» дед от себя отпускать не хочет, вон сидят треплются через пару рядов от нас, так что ехать за мужем им бы пришлось так и так. Ну и надо себе врагом быть, чтобы от таких предложений отказываться — жизнь считай одним днем превратилась в безоблачную.

Сослуживец Юра у нас персонаж не простой, а НКВДшный, под опалу попал вместе с дедом, но успел свалить подальше от столицы, затерявшись в неспокойных в те времена республиках при помощи связей и поддельных документов. Поскитавшись там и тут, осел в Дагестане, устроившись на завод электриком. Трость — потому что одноногий, левой ноги чуть ниже колена нет, протезом пользуется. Женился на учительнице музыки, и через некоторое время у них родилась Оля, которая в данный момент дуется щечками и жалуется мне на несправедливость мира:

— У меня мама Гнесинку заканчивала, второй десяток лет в школе работает, почетных грамот и благодарственных писем — вешать некуда, а замдиректора Шамиля Омаровича сделали, потому что он директору двоюродный брат. У папы еще хуже — передовик, на доске почета висит, руки золотые — всем соседям розетки и утюги чинит, а его даже бригадиром не назначают, потому что русский!

Сочувственно вздохнул — а что тут ответишь.

— И ты такой же, — насупившись, укоризненно на меня зыркнула. — Я же знаю, что лучше всех в Махачкале пою, а ты мне — четвертое место!

— Искуплю, — пообещал усовестившийся я.

— А я и не знала, что ты такой грустный, — с совершенно детской непосредственностью переключилась она на сочувствие.

Наблюдательная, блин!

— По телевизору другой совсем — улыбка до ушей, шутишь смешно, песни поешь как будто из другого