Ночь греха - Джулия Росс

– Я сделала вам больно?

– Нет, вы доставили мне огромное удовольствие, но, надо полагать, вы уже узнали достаточно?

– Да. – Она храбро встретила его взгляд. – Я совершенно не боюсь вашего тела. Вы красивы. Ваш… он мне нравится.

Джек застонал, опустил голову и рассмеялся.

– Вот и отлично, – сказал он. – Я хотел, чтобы вы больше не испытывали страха перед ним, чтобы он вам понравился, чтобы вы радушно приняли его, но только не мой…

Энн отвернулась.

– Итак, теперь я знаю, как устроен мужчина, и это придает определенный смысл кое-чему из того, на что намекала моя матушка. Благодарю вас, Джек, это действительно замечательно. Вам нравится, когда вас трогают там?

– Очень. Хотя я умею неплохо владеть собой, я достаточно восприимчив к желаниям плоти, мисс Марш.

Ее беззащитная шея красиво изогнулась, когда она повернула голову.

– Равно как и я.

– Тогда вы узнали нечто, имеющее большую ценность, – осторожно сказал Джек.

– Но я не знаю, чем это заканчивается. Я в ярости, в огне – это меня пугает!

Джек опустил ноги на пол и обвязал снятую рубашку вокруг пояса. Волна головокружения едва не сбила его с ног. Он прислонился плечом к стене, его насмешливая радость превратилась в скрытое веселье. Ему почти до отчаяния хотелось покончить со всем этим, но он слишком плохо видел, чтобы самостоятельно спуститься вниз по лестнице.

– Не бойтесь, я могу показать вам то, что вы хотите знать. Я могу сделать это, не причинив вам вреда. Только, думаю, мне не следует этого делать.

– Почему же? – Энн соскользнула с кровати и стала лицом к нему. – Почему вы не предупредили меня, что я буду чувствовать себя вот так?

Джек напрасно пытался совладать с головокружением.

– Я же сказал, что вы можете испытать такие чувства, каких раньше не испытывали.

– Вы, может быть, и сказали, но я не понимала, что это значит. Я горю так, словно у меня лихорадка, и… это мучительно. Всюду, но особенно здесь. – Она прижала ладонь к сердцу, потом неопределенно махнула рукой ниже талии. – Но само ощущение при этом чудесно и требовательно!

Темная пещера, где он впервые выпал из реальности, ждала. Чернота спасительно сомкнулась вокруг него. Возбуждение исчезло, существование исчезло, пока он совершенно не успокоился, и вращение прекратилось.

– Это естественно, – сказал он.

– Но я не могу дышать!

Пещера. Сочится тонкая струйка воды, камни твердо упираются в голову, плечи и бедро. Разжечь огонь нельзя – опасно, а здесь холодно, холодно. Так холодно, что человеку невозможно выжить, если он перестанет быть реальным. Ему необходимо сохранять легкость и изумление, потому что радость – единственное, что ему осталось.

Джек открыл глаза и улыбнулся:

– Это все – ваш нелепый корсет!

– Он ощущается как доспехи, – сказала Энн.

– От него у вас болит сердце.

– От корсета?

– Ваше смущение причиняет боль вашему сердцу, этого вы не понимаете.

– Я не боюсь вашего тела, – сказала она, – но я боюсь этих чувств. Я не знаю, что они означают, что с ними делать.

– Они не могут причинить вам вреда, они естественный ответ вашего тела.

– Тогда вы и этому меня научите?

– Это невозможно сделать, не перейдя границу того, что дозволяет скромность, мисс Марш. Вы готовы рискнуть?

– Да, после того, что я… после того, что вы разрешили мне сделать… после всего, что произошло, я не стану прятаться за скромность. Вам доставит какое-нибудь удовольствие обучить меня?

– Это доставит мне величайшее наслаждение.

– Но вы полагаете, что с моей стороны это неверность?

– Дело вовсе не в вашей верности, ваших обещаниях и вашей скромности. Знание само по себе не допускает ни добродетели, ни греха.

Энн отвернулась, обхватив себя руками.

– Значит, вы мне покажете?

Мерцающие огни исчезли. Джек начал возвращаться к своим чувствам и не нашел ничего, кроме умеренного ноющего желания доставить ей удовольствие.

– Да, если хотите. Когда мы вернемся в цивилизацию, это покажется не более чем сном.

– Это уже кажется сном.

Словно плывя сквозь лунный свет, Джек подошел к ней сзади и положил обе руки ей на плечи. Его пальцы прошлись по ее шее и погладили ее горло. Она задрожала под его прикосновением, кожа у нее горела. Ее запах ударил ему в ноздри: дым, дождь, лаванда и мускус. Джек наклонился и поцеловал ее в шею, словно он был просителем. Затрудненное дыхание трепетало в ее теле.

– Ваши волосы – золотистый туман, – сказал он. – Ваша спина изящная и нежная, как у газели. Зачем вы носите одежду, которая причиняет вам боль?

– Не знаю, – ее грудь приподнялась и опала, – того требуют приличия.

– Чтобы вы могли дышать свободно, – сказал он, – я должен освободить вас от всех этих безумных оков.

Энн задрожала и сказала, опустив голову:

– Пожалуйста.

Он расстегнул застежку на ее платье, и оно скользнуло на пол. Этот звук отозвался в его памяти – звук шелка, спадающего под его ищущими руками.

Он положил обе руки на ее талию, поверх ребристых пластинок китового уса. Жесткий атлас был порочно зовущим. Корсет был не просто одеждой приличной женщины. Женственный, гладкий и отороченный кружевом, он тоже служил топливом для трута эротики, нечестивым соблазном для бесхитростного животного – мужчины.

Джек улыбнулся:

– Можно, я сниму этот панцирь?

Она кивнула, под корсетом у нее была только тонкая сорочка.

Джек начал расшнуровывать корсет. Озарение вспыхнуло, когда его костяшки коснулись ее ягодиц – теплых и женственных под батистом. Ухватившись пальцами, он выдернул шнур из отверстий, и открылась сладкая впадина ее спины и мягкая плоть на талии. Затем последовали упругая арка ребер, поднимающаяся и опускающаяся в прерывистом ритме, и изящный изгиб между лопатками.

Она опустила голову и задрожала.

Ярость раскаленного желания бушевала в его чреслах. Мужской экстаз. Наслаждайся!

Джек обнял ее, чтобы развязать маленькие бантики там, где лямки на плечах держат корсет спереди. Он кончиками пальцев коснулся долины между ее грудями. Бантики развязались. Энн испустила вздох, короткий, как стрела, выпущенная излука. Корсет распахнулся, распался треснувшей раковиной. Он подхватил его, не дав упасть. Ее соски под сорочкой уперлись ему в ладони.

Теперь он был предельно напряжен и охвачен желанием.

Ночной воздух бросился в ее легкие, такой же возбуждающий, как сливовое бренди. Прохладный лунный свет струился по коже, словно она купалась в Млечном Пути. Но при этом Энн вся горела. Никто еще не видел ее без корсета, даже мать, с тех пор как она вышла из детского возраста.

Энн знала, что ей должно быть стыдно. Ей и было стыдно, очень стыдно. Позволить мужчине, постороннему человеку, снять с себя эту раковину из атласа и китового уса, снять это тяжкое бремя с ее сердца. Но разве сон может быть хорошим или дурным? Разве может все, что происходит здесь, быть настолько реальным, чтобы иметь значение?