Волки - Сергей Владимирович Семеркин

ещё одной кружечки пива Петя отказался.

– Внимательно вас слушаю! – обозначил свою готовность пациент дурки.

– А слушать не надо, вам к отцу надо ехать! – зашёл с козырей господин Некто.

– Так я свободен? – уточнил не поверивший своим ушам Петя.

– Конечно!

Петя тут же поднялся из-за стола и уже пошёл к машине, когда раздалось.

– Секундочку! – поднял указательный палец лежащей на столе руки господин Некто.

«Чекистские штучки» – подумал Седых.

– Никакие это не «чекистские штучки», – опроверг его собеседник. – Вообще местные силовики явно не дорабатывает. Зачем вас посадили? (это был риторический вопрос и поэтому Петя ничего на него не ответил, ему становилось всё чудесатее и чудесатее, ну как Алисе в небезызвестной сказке) Даже ежу понятно, что вы эффективнее на свободе. Но это тема длинная и для вас не существенная. Поезжайте домой, живите как всегда, но не забывайте носить очки гугл-глас.

Господин Некто замолчал.

– И это всё?

– Это более чем достаточно. Но если вы вдруг захотите поехать в лес на шашлык, так ни в чём себе не отказывайте. Ведь с вами могут снова заговорить волки, а нам крайне интересно будет увидеть эту беседу в записи, а не только с ваших слов.

– И вот это уже окончательно всё?

– Да. Вы свободны!

Нет, не был Петя Штирлицем. Он так обрадовался, что это отразилось на его лице и по непроницаемому виду господина Некто Седых понял – его легко просвечивают насквозь, но ему стало глубоко похуй (писать ли это слово слитно или раздельно – вопрос к филологам). Он – свободен! Знакомая чёрная машина довезла его до дома. «До свидания!» – радостно бросил на прощанье рокер чекистам (это были чекисты, а вот кто был господин Некто Седых так и не понял, может, спецпосланник императора? Как их в Риме называли? Да похуй!) и кинулся к родителям. Он звонил, он звонил и звонил.

– Мама это я! – объявил Петя и бросился в объятья, а потом, не расшнуровывая ботинок, кинулся к отцу. – Папа, как ты?

– Да всё со мной в порядке. Расскажи лучше, как ты вырвался из застенок? – отстраняя сына от себя (он не любил телячьих нежностей) сказал Николай Седых, очень похожий на здорового человека…

– Да просто наш доктор Демидов дал мне дружеский пендаль под зад и вот я здесь! – Петя говорил благоглупости и искал следы рака на лице отца. Их не было. Как всегда уверенный в себе, сильный и мудрый. Он понял, что сын ему пропихивает дезу и для того, чтобы мама не плакала много, тему поддержал и так же балагурил. А мама всё-таки плакала, но больше от счастья.

А потом она плакала только от горя. Отец сгорел буквально за два месяца. Всякие разговоры о продаже квартиры и лечении в Израиле он пресек на корню. Петя предлагал поехать в Москву и приложиться к мощам Николая чудотворца (их как раз привезли в Первопрестольную), но отец так на него посмотрел, что дальнейшая дискуссия по данному вопросу аннигилировалась. Он принял смерть стойко, как и жизнь. Он не ударился в религию, ведь всю жизнь он был атеистом. Он верил в человека, в прогресс, в науку, а вот всяким священным писаниям – нет. Хотя с попами мог запросто выпить водки.

Николай Седых привёл свои дела в порядок и старался вести прежнюю жизнь. Он не изменил себе, не отмаливал грехи и не ударился в грех. Он ничего не спускал себе, он не хотел, чтобы жена и сын видели его слабости. Даже при сильной боли он никогда не стонал. Единственное что он не мог – совершить чуда и победить болезнь. Но он чётко признал сложившееся положение дел. Петя боролся с отцом, но чем больше он настаивал на всевозможных вариантах лечения, тем непреклоннее становился отец. И в какой-то момент сын сдался. Отец был сильнее – «толще кость», так говорят. Хотя внешне Николай быстро истончался, кожа его становилось прозрачной и сам он как-то усох, но твёрдый внутренний стержень в этом человеке сохранился до последнего дня. Он не позволял себе упаднических настроений. И дом в последние дни хозяина не превратился в склеп или богадельню. Отец до конца остался верен себе. Да, тело его ему отказывало, но это ещё не повод для отчаяния. Петя преклонялся перед отцом и старался равняться на него. Но был не так силен и не так честен с собой. Он плакал вместе с мамой за двумя закрытыми дверями от отца (дверью кухней и дверью спальни), чтобы умирающий не слышал. Он ходил в церковь и ставил свечки за здравие отца и молился так истово, как не молился никогда. Но чуда не произошло.

«Ты остаёшься за старшего», – такие были последние слова отца к сыну. Петя старался собрать своё лицо в порядок, но оно дергалось. Отец подмигнул. Вечером он умер, мама держала его руку до последнего вздоха.

На похороны пришли друзья Николая, настоящие, их никогда не бывает много. И много пришло настоящих добрых людей, ведь добрых людей в мире много, просто они не так заметны, как люди злые. Говорили простые слова, но за этими словами от сердца стояла правда. И каждое слово отзывалось в вечности.

Семь дней из жизни рокера Пети

Понедельник. Воробьи пищали, именно пищали, а не чирикали. От этого пищального гвалта Петя проснулся, на его груди лежал рыжий кот – единственное живое существо из близких, которое не знает, что умирает отец. Рокер погладил кота и одновременно переложил его на Весту – пусть её погреет. Сам он вывел велосипед на улицу и совершил утренний заезд для бодрости, а бодрость духа ему была нужна как никогда. На улице гуляли собачники и их питомцы или собаки и их хозяева. Петя метнулся до парка и там нарезал несколько кругов, но без фанатизма, а потом вернулся в квартиру-студию и принял контрастный душ.

Отец был против больниц, но исполнял то, что предписывали ему врачи. Сегодня он проходил положенные процедуры в раковом корпусе. И естественно, мама и Петя были рядом. Нигде не чувствовалась безнадёга так, как в этих палатах. Седых доводилось навещать своих друзей в «травме» (травматологическом отделении), там лежали поломанные байкеры, люди в гипсе от производственных и бытовых травм. Поскользнуться можно и в ванной, а потом у вас случится открытый или закрытый перелом, а можно упасть и удариться до смерти – опасная штука ванная. Но в тех белокаменных палатах есть надежда. Даже когда жизнь сильна поломала, но ты