Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача - Автор неизвестен - Медицина

Пару минут мы посплетничали, обсуждая интимные связи в отделении.

— Какие еще новости? — спросил Чаудри. — Что еще случилось?

— Остальное ты знаешь, председатель все еще колеблется, он должен решить, чью сторону занять.

Чаудри усмехнулся.

— Марк, дай ему шанс, ему трудно перейти Рубикон так быстро, доносить на коллег не входит в арсенал его средств. Вайнстоун член всех их клубов, старики не решают внутренние разногласия с помощью властей.

Чаудри удивил меня столь здравыми рассуждениями.

— Что ты предлагаешь? Ты же знаешь, я приглашен.

— Говори правду. Мы подтвердим, если нас спросят, а что касается Вайнстоуна, его можно понять, на него страшно давят.

— Какие меры принимает Сорки, как ты думаешь?

— Сорки не пойдет на компромисс, — заметил Чаудри очень серьезно. — Он готов всех нас растерзать, твое письмо ему как удар кинжалом. Он может помочь Вайнстоуну перейти Рубикон, подожди немного.

— Ты видел Манцура? Чаудри засмеялся.

— Манцур сильно расстроен, он заперся в своем офисе, днем и ночью сидит за историями болезней и наверняка что-то исправляет.

— Разве это не подделка документов?

— Конечно, это незаконно, но все это делают, истории не отошлют, пока Манцур не сдаст их в архив, а он тянет время.

— Он приходил к Вайнстоуну?

— Конечно. Оказывается, Сорки винит во всем Раска и внушает это Манцуру. Вайнстоун же обвиняет Лангетти, якобы тот отослал документы, более того, он намекает ему и на Сорки, взбешенного их дружбой.

— Почему он выбрал Лангетти?

— Они с Манцуром ненавидят друг друга последние тридцать лет.

— Салман, скажи мне, почему Вайнстоун так защищает Падрино, какая здесь связь?

— Это тайна, я не знаю, даже не догадываюсь, что значит для него Манцур. Вайнстоун просит тебя подыграть ему, пойти к Манцуру и показать приглашение от ОНПМД. Пообещай Манцуру, что поможешь, заговаривай зубы, улыбайся.

— Ты рассуждаешь как еврей, не верится, что ты мусульманин.

— В дни последнего Рамадана Илкади пожелал мне счастливой Хануки, намекая на мою связь с вами, парни. Иди и убалтывай его, он плох, очень плох.

Я поколебался, но согласился:

— Хорошо, надо попробовать.

Глава 12. Стукачество — гудок к отправлению

Ни один пациент не бывает настолько плох, чтобы не попытаться спасти ему жизнь.

Марк М. Равич (1910–1981)

Июнь — июль 1999 года

Трое мальчиков стояли около зеленой стены отделения интенсивной терапии и смотрели, как на каталке увозят их отца. Младшему из братьев было около двенадцати лет, старшему примерно восемнадцать. Юноша в центре, как начинка, выжатая из сэндвича, был на голову выше братьев, белокурый, с бледным веснушчатым лицом. У всех троих был отсутствующий взгляд, они старались не смотреть на отца, на его неестественно раздутое лицо. Мне стало не по себе. Они молча прощались с отцом, которому предстояла третья операция по поводу тяжелого перитонита.

Совсем недавно их отец был здоровым стройным и полным сил. Добродушный средних лет мужчина сидел во главе праздничного стола и отпускал веселые шутки. Сейчас он был неузнаваем, раздулся от физиологического раствора, накачанного в вены, жидкость просочилась в ткани сквозь капилляры, они дали течь. С эндотрахеальной трубкой, торчавшей изо рта, отец казался чужим и безобразным.

Мальчики стояли, будто приклеенные к зеленой стене, и тихо плакали, глядя в никуда. Я третий раз буду оперировать их умирающего отца. Смотрю на них издалека, стараясь быть незамеченным. Родственники умирающих пациентов выводят меня из равновесия. Мне хочется прокричать им: «Отойдите вы от этой идиотской стены! Обнимите своего отца, поцелуйте его, почувствуйте его живое тепло».

Мы проходим мимо, направляясь к автоматической двери операционной, я бросаю последний взгляд на онемевших от страха сыновей моего больного. Если он умрет, они запомнят этот момент на всю жизнь, они будут жалеть, что не подошли к отцу, не прикоснулись губами к его щеке, не сжали его руки.

У меня навернулись слезы на глаза. Я тоже был мальчиком, когда моего отца примерно так же забирали у меня. Чужие страдания часто напоминают собственное горе. Я снял зеленую шапочку, вытер глаза и начал мыть руки щеткой, обдумывая ход предстоящей операции. А перед глазами стояли дети, растерянные от обрушившегося на них несчастья.

Каким был мой взгляд, когда я провожал своего отца тридцать лет назад? Утром накануне серьезной операции мой отец старательно побрился, тщательно вымыл лицо и протер кожу хорошим лосьоном после бритья. Он тоже был хирургом и перед собственной операцией пожал руку своему хирургу, пожелав ему удачи. Потом попрощался с друзьями и родственниками, я был последним, кто прикоснулся к его мягкой, гладкой и приятно пахнущей щеке, этот запах я помню даже теперь.

На следующий день мне разрешили посетить отца в реанимационном отделении: интубационная трубка во рту, землистого цвета щеки и побелевшие виски сделали его почти неузнаваемым. С ужасом я отводил глаза, не веря своим глазам. Почему на прощание я еще раз не прикоснулся губами к его изменившемуся небритому лицу? Через несколько дней он умер, его щеки были так холодны…

Отбросив щетку в сторону, я вытер руки и вошел в операционную. Тяжело больной человек лежал, опутанный паутиной проводов. Я должен спасти его. Послеоперационная рана на животе выглядела ужасно — выделяющийся гной, кишечное содержимое и некротические массы. Операционная сестра и сестры-циркулянтки смотрели на живот больного с нескрываемым отвращением. «У него совсем нет шансов выжить», — наверное, думали они.

— Господи Иисусе, да он похож на надутый шар! — воскликнул один из анестезиологов, распутывая провода. — Который раз вы собираетесь оперировать? Ясно, что ему конец…

Мы очистили брюшную полость, удаляя зловонный гной и некротические массы отовсюду, от поддиафрагмального пространства до мошонки.

— Этот парень в ацидозе, рН шесть и девять, — отметил молодой анестезиолог из-за ширмы. — Я не могу провентилировать его как следует.

— Позовите старшего, — крикнул я раздраженно. — У него отек легких, легкие потеряли эластичность. Увеличьте ПДКВ[7] ради бога! Вы разве не знаете как вентилировать больного с СОДН?[8]

Я прикрыл глаза. Почему они хотят погубить моего пациента? Легкие мокрые, как губка, их нужно хорошо вентилировать. Куда делся старший анестезиолог? Почему никому нет до этого дела?

Когда пациент находится между жизнью и смертью, чувствуешь, будто целый мир восстает против тебя. Медицинская сестра случайно удаляет дренажи, рентгенолог дает больному барий вместо гастрографина — сколько раз мы говорили с ним об этом! Санитар во время транспортировки больного случайно отсоединяет подачу кислорода. Резидент, да, да, какой-нибудь резидент делает глупость без разрешения.

— Ничего удивительного, любой госпиталь — это немалый риск.

Итак, мы закончили чистить грязь из брюшной полости, оставив живот снова открытым, больного увезли обратно в отделение интенсивной терапии. Было уже поздно, расписание составляют так, чтобы подобные операции делались в конце дня, когда операционная более или менее свободна. Меня ждала жена больного, коренастая с правильными чертами лица женщина, одиноко сидящая в комнате для посетителей. Сыновей не было видно.

— Вы миссис О'Нейл?

— Как его дела, доктор?

— Пока не очень хорошо, гнойное воспаление продолжает распространяться, перфорация двенадцатиперстной кишки, ушитая на предыдущей операции, разорвалась… Есть и другая проблема — некроз тканей забрюшинного пространства, эта область находится сзади, некроз распространяется от зоны двенадцатиперстной кишки вниз до самой мошонки. Мы удалили разрушенное инфекцией левое яичко.

Она смотрела на меня невыразительно, будто попусту теряя время, покручивая рукой золотой крестик поверх простой белой кофты без рукавов.

— Сколько раз вы оперировали его, доктор? Разве можно выдержать столько операций? Он весь опух…

— Вы бывали у стоматолога?

— Да.

— Когда стоматолог лечит воспаленный зубной канал, он раскрывает его многократно, прежде чем закрыть его окончательно. А теперь подумайте об инфекционном процессе у своего мужа. Я буду открывать брюшную полость столько раз, сколько сочту нужным, иного пути нет.

— Он выживет, доктор? — посмотрела она пристально.

— Не знаю, — искренне ответил я. — Надежды мало, гнойное воспаление вышло из-под контроля, у него развилась полиорганная недостаточность — сначала легкие не справлялись со своей работой, а теперь и почки. Если состояние не начнет улучшаться в ближайшие день-два, перспектива мрачная.