Чудо в перьях - Юрий Черняков

Но его не поддержали. Они смотрели на меня во все глаза. Неужели только что ими управлял этот шофер?

Я отмахнулся, спрыгнул со сцены. К черту Радимова с его экспериментами! Я-то хорош! В интеллигенцию подался… Здесь не как в гараже. Изведут насмешками и приколами. Будут хихикать и шептаться за спиной. Но кто-то догнал сзади, коснулся плеча. Я оглянулся. Так и есть. Везет же тебе, Уроев, на баб! Та самая Сероглазка. Умоляюще смотрит в глаза.

— Павел Сергеевич, ну пожалуйста! Не слушайте их. Все артисты такие. Нам нельзя показывать слабину. Возьмите нас сразу в ежовые рукавицы! Ведь было же только сейчас. Настоящий Моцарт, какого мы еще не слышали! — Она оглянулась на концертмейстера. — Борис Моисеевич, разве не так? Что вы молчите? Я же вижу — всем очень понравилось… Хотите мы покажем, только начнем вступление. Вы сумеете, я знаю! А ноты я вам буду сама показывать. С завтрашнего дня… Хотите?

Еще как хотел… С благодарностью посмотрел ей в глаза, но приличия ради помедлил с ответом.

— Тогда не будем терять время! — властно сказал Борис Моисеевич. — Начнем.

Музыка, перевитая голосами, скорбела и просила утешения, и я стал ее утешать, гладя руками, потом понес, лаская, к сцене, поднялся, приговаривая, вот сейчас приду на помощь, согрею, прижму к сердцу, только мне доверься, склони голову на мое плечо, я буду бережен, я успокою тебя. Очнулся, лишь когда все кончилось. Они с изумлением смотрели на меня, я на них. Будто ничего более удивительного ни я, ни они в жизни не видели.

22

Когда мы с Радимовым подъехали к стадиону, туда невозможно было пробиться. Сплошные пробки из машин и человеческих тел. И всюду, где только возможно, плакаты: «Прощальная встреча с руководителем нашего Края Радимовым А. А.! С последующим футбольным матчем между сборной Края и обладателем Кубка страны! И с первым в истории конкурсом красоты!»

Милиция узнавала нашу машину, пыталась рассеять, раздвинуть, растолкать, но все было бесполезно. Весь город, весь Край сорвался с места, двинулся к стадиону на последнюю встречу с хозяином. В толпе мы увидели полузадушенного, полураздавленного Цаплина, его очки висели на одном ухе, готовясь вот-вот сорваться под ноги.

— Берем его! — сказал Радимов. — Жалко старого человека.

— Да ну, — сказал я. — Черт старый, с ним еще возиться… Все равно когда-то кончать!

Хозяин промолчал, только напрягся. Я все понял, чертыхнулся, выбрался из машины, ввинтился в толпу, подхватил, взвалил Романа Романовича на плечо, потащил назад, к машине. Он разорался, рвался из рук, плевался, укусил за ухо… Находясь постоянно в ожидании теракта, он решил, что вот оно, пришло его время, к которому столько готовился, что теперь отвезут за город, будут пытать, как пытали его когда-то холопы Радимова. В кабине он сразу очухался, увидев в зеркальце знакомый прищур хозяина.

— Здравствуй, Рома! — ласково сказал тот, не оборачиваясь. — Все ли у тебя в порядке? Не сломал ли ты очки?

Ахнув, Цаплин открыл дверь и закричал, едва выбравшись из машины, размахивая руками:

— Товарищи! Он здесь! Он устроил эту Ходынку! Ему нужна ваша кровь для освящения своей коронации! Сюда, товарищи!

— Радимов! — восторженно заревела толпа и двинулась на нас, так что бедного Романа Романовича задвинули обратно, захлопнув за ним дверь…

Я чувствовал, как машину стало качать из стороны в сторону, а все ее окна были закрыты руками и лицами припавших людей.

— Хозяин! — кричали они. — Он здесь!

И вдруг наша машина стала подниматься вверх, переваливаясь, и лицо моего шефа сначала позеленело от испуга, а потом приобрело бронзовые тона, став медальным или даже барельефным. Десятки рук подняли нас над головами и, передавая друг другу, понесли к стадиону. Цаплин ошалело смотрел вниз, бормоча и проклиная, раз за разом порываясь открыть дверцу, чтобы выпрыгнуть.

— Рабы… жалкий, замордованный народ! Ты достоин своей участи!

Радимов невозмутимо смотрел перед собой, я кусал губы, чтобы не расхохотаться… Нас донесли до входа на гостевую трибуну и бережно поставили на асфальт. Хозяин вышел, медленно оглянулся, простер свою руку над головами, и сразу все стихло.

— Я люблю вас! — сказал он и вошел внутрь трибуны.

Цаплин что-то торопливо писал, сидя на заднем сиденье.

— Роман Романович! — окликнул я его. — Приехали. Мне надо машину поставить.

Мне вдруг стало жаль его. Глубоко несчастный старик, положивший жизнь на борьбу с Кащеем Бессмертным, хотя сам далеко не Иван-царевич. Вместо того чтобы искать иглу, на кончике которой смерть Бессмертного, он лишь осыпает его ударами, а тот просит наддать еще и еще…

Хотя кто из них Кащей? Быть может, мир, как огромные песочные часы, давно перевернулся и все поменялось ролями. Сплошь, куда ни посмотришь, перевертыши, зло поменялось масками с добром, и только великая музыка того времени, когда оно текло в привычном направлении, зло и добро имели свой знак и свое обличье, еще напоминает о том, что произошло с нами. И этот переворот случился не так давно (если опять же судить по великой музыке, вдруг ставшей мне доступной), буквально в начале этого века, и Радимов, без конца напоминающий, что все перевернулось с ног на голову, тщится перевернуть обратно с головы на ноги. А я только сейчас осознал его правоту, как и обреченность его попытки…

Но люди хотят этого, хотят вернуться туда, куда он силится их затащить, преодолевая себя, заставляя их преодолевать то же самое, а Цаплин нужен ему лишь для сравнения, насколько это удалось.

Хозяин подошел к микрофону, и стадион затих. Я только сейчас обратил внимание, что люди сидят в проходах, заполнили легкоатлетические дорожки, едва не выталкивая друг друга на футбольное поле, поскольку в это человеческое месиво вливались новые толпы.

— Друзья мои! — сказал он. — Вот и закончился мой над вами эксперимент, который был санкционирован на самом верху и который кое-кому показался чересчур успешным. Чересчур, ибо, как вы видите сами, теперь понадобились подобные преобразования для всей страны в целом, чтобы подтянуть ее, отстающую, пока она, напротив, не опустила наш любимый Край до своего низменного уровня. Я призван, друзья, сделать это, чтобы исправить результаты другого великого эксперимента, давно зашедшего в тупик. И потому пришел сюда с вами попрощаться! Но я не хотел бы, чтобы этот день для моих друзей, которых здесь, я верю, абсолютное большинство…

Тут же раздался свист… Свистели не так далеко, но достаточно близко, чтобы сорвать выступление. Я поднялся с места. Точно они. Шоферня из автобазы, откуда меня вытолкали взашей. Радимов растерянно смолк, оглянулся на меня.

— Продолжайте, — кивнул я, примеряясь, как пробиться через толпу, но там, похоже, разобрались без меня. В воздухе замелькали кулаки, сумки, стадион угрожающе загудел, и свист смолк. Я покосился на приободрившегося Цаплина, тот быстро писал, напевая под нос и кивая, словно соглашаясь со всем написанным.

— Как видите, не все пришли сюда с добром… — сокрушенно сказал хозяин, и стадион снова загудел, уже негодующе. — Но все равно я хотел бы, чтобы даже мои враги ушли отсюда, с этого прощального вечера, в хорошем расположении духа, насколько это окажется возможно. А потому я заканчиваю. Спасибо вам!

И сел под аплодисменты. Он был бледен, его левое веко нервически подрагивало. Кажется, публика была слегка разочарована этой скомканной речью и по-тихому роптала.

— Вы не сказали, кто сменит вас! — склонился я над ним. — Все ждут.

— А черт его знает! — искренне сказал он. — Сказали, что пришлют. Но кто бы ни был, Паша, ты ни от кого теперь не зависишь. Филармония твоя. Я уже подписал соответствующие бумаги. Не забудь, кстати, что твое первое выступление перед Краем сегодня, после футбольного матча, перед конкурсом красоты… Боишься?

— Есть немного, — кивнул я. — С непривычки. Надеюсь, пройдет.

— Сейчас все зависит от игры наших… — возбужденно сказал он. — У меня тоже легкий, полезный для психики мандраж, как у начинающего тренера… Вон, судьи уже вышли! Что сейчас будет!

Я следил не столько за игрой, сколько за ним. Чудо в перьях, а не руководитель супердержавы! Как пацан, приоткрыв рот, завороженно смотрел он на поле, пару раз возбужденно дрыгнул ногой, ударив при этом в спину сидящего ниже комментатора. И даже не заметил этого. Тот обиженно обернулся и получил удар уже в подбородок, когда нога хозяина дернулась одновременно с ногой форварда нашей сборной, вышедшего на прострел с края.

Но мяч ввинтился в небо, едва не перелетев трибуну. Комментатор сполз под сиденье. А когда очухался, извинился в микрофон и протиснулся на ряд ниже. На освободившееся место взгромоздился было начальник нашего УВД и тут же получил пинок между лопаток. Я трясся от смеха, Цаплин увлеченно строчил, а милицейский генерал пополз на четвереньках вслед за предыдущим пострадавшим. Но это были только цветочки. Великий реформатор вдруг стал со всеми кричать, брызгать слюной, хвататься за голову, нанося оплеухи направо и налево, так что я сам едва успевал уворачиваться.