Босс, снимите с нас наручники! - Виктория Вишневская

Глава 18

Глава 18

Никогда не любила снег. Ненавидела зиму. Холодно, мрачно. Солнце – как праздник. А теперь всё, в чём я нахожу утешение – так это в рассматривании снежинок, отвлекающих меня от мыслей о Давиде.

Справляются они плохо. Я всё равно думаю об этом мужчине.

Но сил у меня ни на что, кроме этого занятия – нет абсолютно. Сил никаких.

— Ты чего приуныла?

Я даже не шевелюсь, услышав внезапный вопрос Снежки, вошедшей в комнату. И неинтересно, что жена брата делает в родительском доме. Наверное, приехали погостить. А я прослушала всю информацию.

Не-ин-те-рес-но.

Девушка подходит ко мне со спины. Рядом прогибается матрас, а тёплые руки оказываются на плечах.

— За машину переживаешь? — обнимая меня, укладывает голову на моё плечо. — Макс же сказал, что всё хорошо. Починят. Это консервная банка. Ты осталась жива – и хорошо.

Было бы дело в машине… Совсем не в ней. Брат таких же сотню купить может.

Я, кажется, скучаю. Вот прям тоскую.

Никогда этого не чувствовала. А как о Давиде думаю – так грудную клетку спазмом сдавливает.

Не понимаю, с чего так.

Секс, ну… Не знаю. Я спокойно могу довести себя до оргазма сама, что, собственно, и делала эти дни, думая о нём. Хотя пальцы точно не заменят теперь его.

Короче, дело не в сексе.

В нём самом, что ли. В его характере, в его энергетике.

Нельзя за два дня привязаться к человеку.

Я вот вроде не привязалась… А так хочу вернуться в те дни. Аж до боли.

Мне не хватает драйва, адреналина.

Ещё и оборвалось всё так внезапно…

Я надеялась, что второго числа мы перестанем быть обычными незнакомцами, решившими переспать друг с другом. Обменялись бы контактами.

Ты наивна, Альбина, но что поделать.

А какие тут контакты, когда ты сидишь в камере, а за тобой приезжают взволнованные родители, которые все эти дни переживали о тебе?

Да я себя тогда такой сволочью почувствовала, что не то что о номере не вспомнила, я забыла, как меня зовут, и что вообще там делаю.

Суматоха, неразбериха.

А теперь жалею.

Даже пробовала его найти.

Вбивала в поиск имя Давид. Вылезала куча информации в стиле: «Каким вырастет мужчина, если назвать его Давидом» или «Всё об имени». Ну, ничего информативного…

И как его теперь найти?

Да никак.

Только и делать, что вспомнить.

Тем более, Альбина, с чего ты взяла, что нужна ему?

Давид наверняка уже вычеркнул тебя из своей памяти. Забыл.

Ты – одна из многих. Может, он вообще смеётся, когда вспоминает тебя.

Дурочка, которая дала первому встречному.

Что за жизнь такая, а? Вот эти мысли уже задрали. Отравляют меня с каждым днём всё сильнее и сильнее.

— А чего ты грустишь? Четвёртый день уже сама не своя.

— Мама рассказала? — морщусь, зная, что Снежа с Максом приехали недавно. И родительница точно замешана в том, что жена брата в курсе. Она у меня вообще строгая, деловая, и я давно уже сама по себе. Но мама всегда волнуется обо мне. Помню, когда они забирали меня из участка, плакала, прижимала к себе. Думала, я разбилась.

А нет… Я просто трахалась в лесу с боссом мафии и не могла позвонить.

А теперь понимаю, что… Хотела бы – нашла. Оказывается, там недалеко заправка была.

Но с другой стороны – в майке я бы недалеко ушла.

Ой, это уже отговорки.

— Да, и она очень обеспокоена. Да и я нервничаю.

— Ты нервничаешь, потому что в положении, — со скепсисом проговариваю. Взгляд летит на её животик. Хорошенький такой уже, рожать, небось, скоро.

— Не только из-за этого, — по интонации слышу, как обижена. — Я вот думаю, может, тебе тот мужик чего плохого сделал? Давай мы его найдём и посадим, а?

Напрягаюсь.

Я никому не рассказала, что между нами было. Но уверяла, что он – не маньяк.

Но, кажется, мне не верят.

— Да он хороший, Снеж, — говорю уже в тысячный раз. — Помог мне. У него ещё пёс был. Тебе ли не знать, что люди, любящие собак – очень добрые?

У неё вон Понка, белый комок шерсти. Разорвёт кого-нибудь и не моргнёт. Бешеная собачка.

— Ну да, да, — соглашается со мной. — А может, ты это, влюбилась в него?

Я застываю, даже не моргаю, всё ещё лёжа на подоконнике головой.

Влюбилась?..

— Вы там целовались? — поглядываю на неё и натыкаюсь на сверкающие глаза. Ну, вот… Романтичная натура Снежки проснулась. — Он какой вообще? Молодой?

Почему-то, когда речь заходит о Давиде, бабочки в животе начинают порхать. Измеритель радости зашкаливает, а сердечко быстро делает «тук-тук».

— Ну, — выпрямляюсь, неуверенно поглядываю на Гордецкую. Я даже подругам об этом приключении не рассказывала. Боялась, что они меня дурой посчитают. А Снежка… Блин, а если она брату расскажет? — Пообещай мне, что Максу – ни слова.

— Обещаю! — воодушевлённо восклицает, хватая меня за ладони.

И я верю…

— Не знаю, влюбилась или нет, но… — я мнусь на месте, боясь продолжить дальше. — Он мне понравился, да. Я не говорила, но… Мы два дня наручниками были прикованы друг к другу.

— Ого, — прикрывает губы ладошкой. — Ой. А как вы… ну, это, в туалет ходили?

Я весело смеюсь.

Так и знала, что спросит!

— Ну, вот так, — пожимаю плечами. Как вспомню – стыдно становится.

— Это вы и не купались там толком… — опять эта чистюля удивляется.

Ой, сама простота…

— Не купались, — отрицательно качаю головой. А перед глазами… Слоник. Слонище. Нет! Хоботище…

Но это Снежке знать необязательно.

— Но мы целовались, — об этом же говорить можно, да?

И в губы, и не в губы… Но тоже умалчиваю.

— Ему… Лет тридцать. Хорошенький… Серьёзный, угрюмый, но жутко неконтролируемый и…

Я мечтательно прикрываю глазки, вспоминая этого дровосека, блин, с топором. А как он мне ветку ёлочки дал… На руках нёс…

— Вы переспали, — вдруг перебивает меня Гордецкая.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍