Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович - Антонина Коптяева

Дня три после этого они совсем не разговаривали.

51

Положив в карман блокнот и карандаши, Ольга вышла из дому и остановилась на крыльце, глядя на серые вершины знакомых гор. Внизу, в лесистых распадках, уже сверкала осенняя позолота; начинали желтеть листья ольхи и тополей, побурели лиственницы.

«Туда бы, в горы!»

Но иная потребность толкала начинающего корреспондента в другую сторону: вниз с береговой террасы, потом улицей, по дорожке вдоль старого русла реки, где светлели груды промытых песков. Люди прииска, их быт и труд привлекали Ольгу. Теперь она уже не стеснялась ходить с блокнотом и записывала все, что заслуживало внимания, спускалась в старательские шурфы, заходила в будки мотористов на гидравликах, пробовала овощи, выращенные в якутском совхозе, помогала портнихе-якутке подобрать фасон платья для такой же румянощекой скуластой бригадирши-огородницы с косами цвета воронова крыла. Она была приветливо-общительна, и каждый охотно делился с ней трудовым и жизненным опытом.

«Обед сегодня я разогрею вчерашний, — думала Ольга, проходя по узкой дощечке через мутный поток водоотводной канавы. — Хорошо, что Ваня не привередлив, но почему он не верит в серьезность моих намерений? Мы становимся чужими. Нам уже не о чем говорить, когда мы остаемся вдвоем. Мне приходится читать свои очерки Паве. Хотя она мало смыслит в литературе и политике, но все-таки слушатель…»

Старатели из новой, уже знакомой Ольге артели рыли рядом с канавой другую, маленькую, собираясь принять часть воды на свой участок. Проходя мимо, Ольга поздоровалась с ними.

— Жена доктора Аржанова, — сказал за ее спиной один.

— Писательница, — добавил другой, — в газету пишет.

Ольге стало неловко, хотя это слово было произнесено с большим уважением.

— Тех, кто пишет в газету, называют корреспондентами или рабкорами, — сказала она, обернувшись, и в раздумье пошла дальше.

«Чтобы стать писателем, нужен особый талант. Для меня будет замечательным достижением, если я добьюсь звания заправского корреспондента».

Она взглянула туда, где серели над взгорьем высокие корпуса флотационной фабрики, вспомнила встречу с Тавровым в больнице, и чувство горячей и нежной признательности овладело ею.

После той встречи она навестила Бориса еще раз с Павой Романовной, а потом больного по его требованию выписали домой, приставили к нему санитарку, и он совсем исчез из поля зрения Ольги. Пава Романовна в качестве «жены-общественницы» вместе с другими приисковыми активистками навещала выздоравливающего инженера, следила за питанием, «создавала ему уют» и сообщала Ольге о его состоянии. Сама Ольга почему-то не могла осмелиться побывать на холостяцкой квартире своего нового друга.

«Хорошо бы посоветоваться с ним, показать ему черновые варианты, поделиться планами, почитать, а он сидел бы и слушал». Даже при одной мысли о такой возможности становилось радостно.

День уже клонился к вечеру, когда она возвращалась. Воздух, свежий и чистый, был наполнен терпкими запахами спелых трав и листьев, тронутых увяданием. Ольга быстро шла, торопясь попасть домой раньше Ивана Ивановича, счастливая сознанием своей причастности к окружающему и тем, что много сделала сегодня.

С какими людьми удалось поговорить!.. Теперь ей стала понятна их суровая серьезность: чтобы врасти корнями в северную, не очень-то ласковую землю, требовались большие усилия. Почти каждый имел, помимо трудовых интересов, особые наклонности: тот увлекался футболом и был гордостью районной команды, та побивала рекорды на лыжных состязаниях, старый таежник со старательской шахты, впервые в жизни занявшись огородничеством, передал в пользование своей артели целое парниковое хозяйство. Разговоры с ними хорошо настроили Ольгу Павловну.

Ее сапожки и походный мужской костюм были запачканы глиной, светлые волосы растрепались. Подойдя к центру прииска, раскинувшегося на несколько километров, она извлекла из нагрудного кармана крохотное зеркало и начала приводить в порядок прическу, стерла землю со щеки, поправила воротник ковбойки… И вдруг совсем близко услышала голос Таврова.

Перепрыгнув через канаву на обочину шоссе, окаймленную кустами ольхи и шиповника, Ольга глянула вниз… За выступами обомшелых камней, меж которых поднимались сохнущие метелки иван-чая, окутанные кудреватым серебряным пухом, на старой береговой тропе, проложенной еще первыми чажминскими старателями, она увидела Таврова рядом с пожилой крупной некрасивой женщиной. Это была санитарка, доставившая недавно столько огорчений и волнений Ивану Ивановичу.

— Теперь я попробую обойтись без костылей, — говорил Тавров взволнованно. — Подержите их, нянюшка!

Ольга вцепилась обеими руками в мешавшую ей ветку и, почти не дыша, следила за первыми шагами дорогого ей человека. Он шел неуверенно, опасаясь крепко ступать на ногу, недавно освобожденную от гипсового сапожка. Может быть, его пугали простор вечернего неба, радостно рдевшего над ним, и сама прекрасная, но еще опасная возможность двигаться без опоры и поддержки.

Ольга видела его лицо, чуть улыбающееся и удивленное, лицо ребенка, начинающего ходить. Сходство довершала нянюшка в белом халате, озабоченно глядевшая на своего питомца и тихонько шагавшая за ним с костылями в руках, чтобы в любую минуту прийти на помощь.

Но он шел все увереннее, почти не хромая, и не заметил Ольгу, скрытую кустарником, а у нее перехватило вдруг дыхание, и она отступила. Ветка, высвободившись из ее рук, еще долго покачивала легкое золото своих листьев над красными ягодами неподвижного шиповника.

52

— Я человек прямой, — часто говаривал Скоробогатов.

Его самоуверенность, замедленный взгляд властных с красноватинкой глаз, большое лицо, багровевшее в минуты гнева, подавляли и далеко не робких людей.

Игорь Коробицын просто боялся Скоробогатова, но, когда тот поставил на днях вопрос о невыгодности нового метода использования топлива на электростанции, Игорь со всем пылом заступился за проделанную им работу. Скоробогатов, будучи побит техническими расчетами, не теряясь, сказал:

— Мое дело — проверить. Я в этом отношении, как профессор, выступающий против при защите диссертации. Ваша обязанность — защититься и убедить меня в своей правоте. Мое дело — не механизмы, а человек, который этими механизмами управляет. Мне нужно вникнуть в самую сущность человеческой души.

Коробицын сразу стушевался перед проникновением в его сущность и снова стал побаиваться секретаря райкома.

С таким привычным чувством робости он вошел в солидно обставленный кабинет Скоробогатова, заранее отыскивая и взвешивая свои возможные погрешности.

Скоробогатов разговаривал по телефону.

— Да, да, секретарь райкома! Пора бы знать, — говорил он, кося одним глазом на вошедшего.

Потом голос его еще повысился.

Игорь осторожно снял соринку с праздничного костюма и, ступая на цыпочках, отошел к дальнему окну.

— Если ты не выполнишь, то имей в виду, что у тебя не два партбилета, а один, — и тот отберу, — строго говорил Скоробогатов. — Надо понять… смотри! — грозил он минуту спустя. — Ты идешь против партии.

У беспартийного Игоря заныло под ложечкой, и он нервным движением поправил галстук. Ему уже хотелось, чтобы разговор по телефону продолжался дольше, но в трубке как раз заглохло, и после встряхиваний и сильных продуваний она была энергично положена на место.

— И того не можете, — язвительно сказал Скоробогатов, уставясь немигающим взглядом на Игоря. — Механики! Инженеры! Второй день мучаюсь с телефоном…

— Сейчас же пришлю монтера, Никанор Петрович.

— Присылали уже! — Скоробогатов махнул рукой и, достав платок, крепко вытер раскрасневшееся лицо и лысину.

С минуту он, поджимая тонкие губы, глядел на нерешительно подошедшего Игоря, затем, кивнув чисто выбритым подбородком на кресло, спросил:

— Что у вас происходит?

Игорь едва присев, неловко и готовно подскочил:

— Где?

— Ну, у вас… Там… Вы все крутитесь около жены Аржанова, — грубовато пояснил Скоробогатов. — Все эти интеллигентские штучки для примера далеко не поучительны. Забываете о рабочей среде. Сплошные выпады против морали.

«Какие выпады? Что он выдумывает?» — подумал Игорь.

— Я не допущу разводить безобразия! — продолжал Скоробогатов.

— Позвольте! — прервал его удивленный Игорь. — При чем же здесь я?

— Вот как? Вы серьезно полагаете, что вы ни при чем?

— Да… Собственно…. Я очень уважаю Ольгу Павловну… — замявшись, мямлил Игорь.

— Хм! Красивая, молодая женщина и одинокие молодые мужчины! — Скоробогатов скептически оглядел Игоря. — Я вижу: Аржанов уже почернел, буквально почернел и физически и морально от вашего уважения. Но о нем разговор впереди. Его я еще рубану! Сейчас речь о вашем поведении.