В тюрьме - Михаил Ольминский

Полученное письмо всем своим содержанием, всем своим настроением свидетельствовало, что освобождение вообще возможно, и сломило упрямство голоса-скептика. От этого письма разлилось какое-то блаженно-успокоительное чувство, и первые три недели августа прошли более спокойно.

Особенно выдался один вечер. Я стоял у окна. Было тепло и тихо, но не душно. И все было проникнуто необычайной мягкостью. Мягко и нежно звучали удаляющиеся звуки гармоники, и чист был задушевный голос певца. Не скрипели барки. На одной из них мерцал огонек. И от него долетали то звук смеха, то отрывистые, но мягкие звуки слов, которых нельзя было разобрать, то обрывок песни. Воображение создало вокруг огонька сцену, столь любимую в детстве: костер на лужайке, и прозрачные звуки листвы прибрежного тростника, и таинственный мрак на реке, и группу молодёжи вокруг кипящего котла. Не говорится, не поется, лишь изредка отрывистые фразы. Только бы дышать да смотреть на звездное небо, да чувствовать неисчерпаемую полноту юных сил!

Как хорошо вспомнить это прошлое настроение с такою яркостью!

Темно, и не видно блеска Невы. В черной пустоте мелькнул зеленый огонек невидимого парохода. Чуть слышны шипение и плеск воды. Свистка не было, и очарование общей мягкости не было нарушено. Не слышно близких экипажей, а из города доносится ритмический гул, как дыхание спящего великана. А вдали – зарево городского освещения. Пройтись бы там по улице, любуясь движением, останавливаясь перед магазинами! А с шумного проспекта пройти бы в полутемный переулок, где жил перед арестом! Кто живет теперь в этой квартире?

Мягко светят фонари за Невой, только новый тюремный фонарь своей резкостью нарушает гармонию мягкого вечера, незаметно вливающего мир в сердце. Деревья на лужайке светятся сказочным фантастическим отблеском. А в небе медленно плывет звездочка, фонарь на невидимой мачте невидимого судна. Гул езды и всплески воды, мерцание звезд и дальнее зарево, переливы света и звуков – все слилось в гармоничное мягкое целое, сам становишься его частицей. Тюрьма на минуту спала с плеч.

Потянул ветерок. Свежесть приятна, но я вздрогнул от холода, и очарование гармоничной мягкости мгновенно исчезло. Перед глазами приевшийся тюремный двор, а за оградой – холодная жизнь, которой до меня нет дела. Поспешил оставить окно.

Еще только 21 августа. А я уже заношусь мыслью к концу сентября и иногда до того увлекаюсь, что вижу сентябрь уже наступившим. Моя мысль точно птица, привязанная на нитке. Забыв о привязи, она расправляет крылья, несется вперед и вдруг падает. Ищу обычных признаков здешней осени, чтобы иметь право сказать: осталось только два времени года – осень и зима. Конечно, знаю, что это будет преувеличением: не вся зима останется, а только половина ее, но говорю вслух «вся», чтобы иметь случай утешить себя молчаливым возражением: «Нет, не вся!» В конце концов, однако, как всегда, берет верх одна мысль – что осталось еще очень много.

24 августа окончился шестой месяц, и оборвалось настроение.

Остающиеся сто пятьдесят три дня кажутся вечностью. Скука, тоска! Голова опять отказывается работать, книга валится из рук. Впечатление от вида через окно ничем не отличается от впечатления, голых стен камеры. Все эти елки, березы, акации смотрят неприветливо, потому что я сам холоден к ним. Серая Нева подгоняется ветром по течению и скучна своей казенной гладкостью. Послышалось обычное:

– Приготовьтесь на прогулку!

Стоя у окна, я не заметил даже, какова погода. Оказалось, что идет дождь, ветрено. Пришлось первый раз после лета надеть пальто и калоши. Целое событие! Как хорошо оказалось на дворе. Ветер сильный, небо сплошь затянуто темносерыми тучами, и сверху непрерывно моросит. Настоящий петербургский день! С каким удовольствием подставлял я лицо дождю и ветру! Как бодро ходил по кругу! Сколько воспоминаний вызвала перемена погоды! Арестанты одеты легко. Многие опешат покинуть прогулку, и оставшиеся прибавляют шагу. Это всегда приятно!

Почему я не был обрадован окончанием шестого месяца? Не потому ли, что где-то, в неосознанной глубине мозга, я уже раньше порешил, будто осталось не шесть, а только пять месяцев? Против воли готов совершиться переворот в моем календаре – решение не брать вовсе в счет неполный месяц. Вообще же месяц теперь – такая бесконечно большая величина, что счет сам собой перешел на недели. Кстати: теперь остается сто пятьдесят три дня, а когда-то оставалось столько же недель. Теперь день за неделю!

25 августа все же пришел в радостное волнение от мысли, что осталось меньше пяти месяцев. Теперь дождаться бы только 19 сентября! В этот день выйдет Александр. Он мне заслоняет свет! Ему остается еще больше трех недель – ужасно много! А ведь мне не три, а почти еще двадцать две недели, – возможно ли не приходить в ужас? Поскорее бы Александр вышел!…

Раньше Александр высоко держал голову. Теперь он весь съежился, и походка стала торопливой, а лицо более серым. Я просил его сообщить подробнее о переживаниях последних дней и получил следующий ответ:

– Чувствую себя все еще довольно спокойно. Думаю, что совсем не то было бы, если бы мне пришлось расставаться с такими учреждениями, как Петропавловка или предварилка. Я нахожу, что нам, политическим, сидеть здесь, в Кресте, в миллион раз лучше, чем в бастионе или на Шпалерной. Больно уж там донимают нашего брата бдительным надзором. Постоянное заглядывание в камеру действовало на меня всегда самым угнетающим образом. Затем, где вы найдете такой чудесный вид, как из камер нашего коридора? Для нас это громадное развлечение. А совместная прогулка, баня и т. п.? Пожалею ли я о чем-нибудь, оставляя тюрьму? Пожалею только одних товарищей и, конечно, буду рад за себя, что расстаюсь с гнусной одиночкой. Она больше всего меня допекала. Провожу свои последние дни так же, как проводил их с 25 апреля, когда меня освободили от работы. Конечно, теперь чаще, чем раньше, являются минуты веселья. Стоит только посмотреть на исчерченный календарь и мою ленту, от которой каждое утро отрезал по маленькому кусочку, и на зарубку, сделанную на столе, по которой я измерял, какая часть ленты отрезана и какая еще осталась целой… и я разражаюсь радостным смехом, веселой песенкой или нечленораздельными звуками. Очень часто стала приходить в голову такая мысль: «Как я мог прожить здесь столько дней и не умереть? Ведь остается всего четыре-пять дней, а я не знаю, проживу ли я их так же благополучно, как прожил раньше. Раньше я мог довольно спокойно слышать грубые выходки надзирателей с арестантами (увы, притупилась впечатлительность!) и прочие мерзости, а теперь они стали меня сильно раздражать, и я с удовольствием в такие минуты думаю, что скоро я далеко буду от этой ямы. Способности понимать книги не утратил, но только книги легкого содержания. Пробовал читать серьезные статьи, но не даются. Благодаря этому последняя книжка «Русского богатства» лежит почти нечитанной: я ее несколько раз перелистал и этим ограничился; беллетристику в ней прочел. В конце концов я горжусь тем, что перенес сравнительно легко многомесячное заключение.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});