Медный всадник - Полина Саймонс

Александр с замирающим сердцем осмотрел женщин. Потом пошел к раненым. Татьяны не было. Он даже поискал Пашу, сверяясь с фотографией, на которой тринадцатилетний мальчик в одних трусах стоит рядом с сестрой, дергая ее за светлую косичку.

Пашу он высматривал на всякий случай, хотя знал, что его не должно быть в Луге.

Зина куда-то подевалась.

Пришлось отправиться к полковнику Прозорову. Александр отдал честь и, стоя навытяжку, спросил:

– Трудно работать в таких условиях, товарищ полковник?

Прозоров, лысеющий мрачный человек, хмуро отмахнулся:

– Условия как условия. Военные.

– Нет, в условиях плохой подготовки перед лицом безжалостного врага. Но ничего, завтра мы возобновим работы.

– Старший лейтенант, вы возобновите их сейчас, пока еще есть свет. По-вашему, завтра фрицы устроят себе праздник и не будут нас бомбить?

Александр был совершенно уверен в обратном.

– Лейтенант Белов, – продолжал полковник, – вы только что приехали, но достойно трудились…

– Я приехал три дня назад, – заметил Александр.

– Ах да, верно. Но немцы бомбят линию последние десять дней. Бомбежки были и вчера, и позавчера, не пойму, где вы в это время находились. Каждый день как по часам: с девяти до одиннадцати. Сначала листовки. Потом бомбы. Всю вторую половину дня мы роем могилы и окопы. Основные силы немцев проходят пятнадцать километров в день. Они смяли нас в Минске, Брест-Литовске и дожирают в Новгороде. Следующие – мы. Вы правы, шансов у нас нет. Но не стоит об этом говорить. Я могу ответить только: мы делаем все возможное, а потом умрем с честью. Вот и все.

Прозоров дрожащими руками зажег папиросу и оперся на маленькой столик. Александр уважительно кивнул:

– Да, товарищ полковник. Именно все возможное.

Пока еще было светло, Александр вместе со своими тремя людьми прошелся по передней линии. Проходя мимо солдат, в ожидании сражения куривших и игравших в карты, он был поражен тем, сколько среди них офицеров. Похоже, каждый десятый! Странно. Очень много младших лейтенантов и старших, но были и капитаны, и майоры. И все готовы защищать Родину от врага. Линия фронта. Кто же будет командовать, если даже майоры стоят плечом к плечу с рядовыми!

Александру не хотелось и думать об этом.

Он старательно прочесывал поля вдоль и поперек, заглядывая в лица работающих, но так и не нашел Татьяну. Пришлось снова идти к Прозорову.

– Только один вопрос, товарищ полковник. Здесь находятся добровольцы с Кировского завода. Есть ли еще какое-то место, помимо этого, куда их могли бы направить? Например, дальше на восток?

– Я командую этим участком в двенадцать километров, а об остальных не знаю. Тут последняя линия обороны между Лугой и Ленинградом. Больше ни одной не осталось. Можно только отступить или сдаться.

– Только не сдаться. Лучше смерть.

Настала очередь полковника удивленно моргнуть.

– Возвращайтесь в Ленинград, старший лейтенант Белов, возвращайтесь, пока еще можно. И заберите с собой добровольцев, которых привезли. Спасите хотя бы их.

Наутро, отправившись к Прозорову, Александр увидел, что палатка полковника снята, палки вынуты, а ямки засыпаны. За ночь прибыли подкрепления, и фронт был разбит на три участка, каждый со своим командиром, поскольку стало ясно, что крайне сложно организовать оборону всего с одним командным пунктом. Новая палатка была поставлена в пятидесяти метрах от старого места. Незнакомый командир не только не знал, где Прозоров, но и понятия не имел, кто такой Прозоров. Настало двадцать третье июля сорок первого года.

Александр не успел подивиться на быструю работу НКВД, потому что в девять снова началась бомбежка и на этот раз продолжалась до полудня. Немцы пытались выбить передовую линию обороны. Немного времени осталось до того, как начнется наступление. Либо ему удастся найти Татьяну, либо он останется и будет сражаться до последнего.

Он с тяжелым сердцем прошелся по берегу. Его людей поставили на рытье окопов. Тем, кто умел стрелять, выдали винтовки и предупредили, что за утерю оружия полагается расстрел. Но Александр сам видел, как трое из его людей сразу же после начала бомбежки побросали винтовки и бросились к лесу. Когда налет закончился, они вернулись, смущенно улыбаясь Александру, который только головой качал.

Прошел еще один день. Солдаты занимали позиции по берегу, устанавливали пушки, минировали картофельные поля, грузили выкопанные овощи и отвозили в Ленинград. Александр что-то делал, говорил, ходил, но все это время грудь сжимало словно клещами. Паша погиб, это очевидно. Но где Татьяна? Почему он не может ее найти?

5

Татьяна спрыгнула с поезда и покатилась по откосу, ничуть, однако, не пугаясь. Все это семечки по сравнению с тем, что они проделывали в Луге, когда с разбегу прыгали с крутого берега в воду. Откос по крайней мере порос травой, причем довольно мягкой. Правда, плечо немного ныло.

Она чуть не лишилась сознания, когда набрела на опустевший лагерь в Доготине. Целый день она провела в одной из палаток, не зная, что делать. Купалась в пруду, ела чернику. Привезенные с собой сухари она хранила на крайний случай.

В детстве они с братом наперегонки переплывали Лугу. Паша был немного больше и сильнее Татьяны, но не обладал ее выносливостью. Первые два раза он выигрывал. В третий – проиграл. Татьяна улыбнулась, вспомнив, как негодующе он вопил и как восторженно она визжала.

Она не собиралась сдаваться. Скорее всего Паша и его сверстники отправились в Лугу рыть окопы. Придется идти туда, поискать его, а заодно и Зину и убедить ее вернуться в Ленинград. Достаточно и того, что Паша на ее совести. Не хватало еще мучиться из-за Зины.

Но наутро немцы бомбили деревню. Она спряталась в одном из домов, однако маленькая зажигательная бомба пробила крышу, и деревянная стена загорелась. Она вовремя успела увидеть керосиновую лампу и выбежать на улицу. Через секунду раздался взрыв, воспламенивший три соседних дома и конюшню. Татьяна потеряла все: палатку, рюкзак, сухари и спальный мешок.

Бросившись на землю, она поползла к кустам и забралась под упавший дуб. Немцы бомбили деревню и Толмачево еще целый час. Она видела, как горят кусты, через которые она только что ползла. Пылающие ветви деревьев падали на землю рядом с ней.

Татьяна поняла, что пришел конец. Она умрет, одна под этим дубом, где ее никогда не найдут. Кто из родных захочет ее искать? Она сгниет здесь, а на Пятой Советской откроют очередную бутылку водки, выпьют за нее и закусят соленым огурчиком.

* * *

Когда бомбы перестали падать, она просидела под дубом еще около часа. На всякий случай. Лицо и руки распухли от ожогов крапивы. Ничего, все лучше, чем бомбы. И хорошо, что она догадалась держать паспорт со штампом Красенко в нагрудном кармане рубашки. Без него она далеко не уйдет: ее задержат в первом же сельсовете или на проверочном пункте.

Татьяна вернулась в Толмачево, постучалась в первый попавшийся дом и попросила что-нибудь поесть. Ей разрешили переночевать, а утром она увидела около горсовета военный грузовик, показала паспорт и попросила подвезти до Луги. Ее высадили на восточном конце линии обороны, ближайшем к Новгороду.

В первый день она выкапывала картофель. Не найдя мальчиков в лагерных формах, она спросила у сержанта, куда послали подростков из лагеря. Тот промямлил что-то насчет Новгорода.

– Их всех отправили туда, – добавил он уходя.

Новгород? Озеро Ильмень? Так Паша там? Значит, и она туда отправится. Она умылась в ручье и улеглась под деревом.

Наутро начался налет.

Осколочные бомбы взрывались перед ее глазами, и казалось, каждая была предназначена для Татьяны. Она поняла, что нужно любой ценой выбираться из Луги. Гадая, каким образом доехать до Новгорода, Татьяна шла сквозь дым. Неожиданно ее окружили трое солдат, спросили, не ранена ли она, и приказали следовать за ними в полевой госпиталь. Она неохотно подчинилась и едва не взбунтовалась, узнав, что от нее хотели: ухаживать за умирающими. А умирающих было так много! Солдаты, женщины, деревенские дети, старики. Все лежали в наспех установленной палатке. Все доживали последние минуты.

Татьяна никогда не видела смерть так близко и теперь, зажмурившись, молила кого-то, сама не зная кого, о возвращении домой. Но назад дороги не было. Госпиталь охраняли солдаты войск НКВД, готовые поддерживать порядок и сделать все, чтобы добровольцы вроде Татьяны выполняли приказ.

Стиснув зубы и скрепя сердце, Татьяна училась останавливать кровотечения. Но даже это не помогало. Раненые умирали. Она не могла делать переливания крови, потому что крови не было. Не могла предохранить раны от заражения: не было лекарств. Не могла унять боль – доктора отказывались давать морфий умирающим: приходилось экономить для легко раненных, тех, кто еще мог вернуться на фронт.