История русского романа. Том 2 - Коллектив авторов

Михайлов изображает не только разнообразные «гнилые болота», но и то новое, что призвано оздоровить жизнь. Он сочувствует этому новому и посвящает свои романы борьбе нового со старым. Поэтому он не мог пройти и мимо деятельности «новых людей», которых он также изображает с откровенной симпатией, но в их характеры и идеи вносит сильную либерально — мещапскую тенденцию, глубоко опошляющую «новых людей», идейное наследство 60–х годов. В терминологии Михайлова нет понятия «новые люди». Он говорит о «светлых образах», о честных, хороших, простых людях, которые должны приносить «посильную пользу себе а ближним». Эпигонски следуя за выработанными сюжетными ходами, широко распространенными в демократической беллетристике, Михайлов рассказывает о появлении в школе передового учителя — словесника из семинаристов — Носовича. Под его влиянием и происходит крутой перелом в духовном развитии лучших учеников и складывается вся последующая их жизненная судьба. Заметим также, что писатели — демократы исследовали всю совокупность обстоятельств, формирующих характер, они говорили об обстоятельствах как системе общественных отношений. Их либеральствующий эпигон выхватывает лишь отдельные элементы обстоятельств, разменивается на мелочи и за ними не видит главных общественных факторов, воздействующих на характер человека.

Чему же учит Носович в качестве представителя новых сил русского общества, как «крестный отец нашего умственного развития»?[105] В декларативной передаче идей пропаганды Носовича особенно заметно типичное для Михайлова либеральное истолкование некоторых идей «новых людей». Носович проповедует «разумно — практический эгоизм»[106] и в этом отношении терминологически почти следует за Чернышевским, но обескровливает его суждения. В трактовке Чернышевского «разумный эгоизм» имел революционное содержание, вел к торжеству эгоизма большинства над эгоизмом меньшинства. «Разумный эгоизм» Михайлова расплывается в либеральной фразе о любви к ближнему, о любви к честной деятельности, справедливости. Носович не был проповедником примирения с действительностью, но он выступал и против решительной ломки жизни, против борьбы, он проповедовал постепенное мирное совершенствование жизни. Михайлов изображает представителей молодого поколения, сложившегося под влиянием Носовича, на поприще «малых дел». Автор записок, от лица которого ведется повествование, приходит к выводу, что «общество не любит великих подвигов, если они не удаются».[107]

6

Если А. К. Шеллер — Михайлов привносил в трактовку «новых людей» сильную либеральную тенденцию, приспосабливал «новых людей» к мещанским вкусам, то Д. Мордовцев в своей повести из жизни 60–х годов «Новые люди» (1867) и в романе «Знамения времени» (1869) наделяет «новых людей» чертами героя рефлексии и распутья, чертами «лишнего человека». Рахметовское начало в них обнаруживается лишь во внешних приметах и фактах биографии, а не в их духовной сущности, общественной позиции. Произведения Мордовцева о «новых людях» поучительны в том смысле, что выраженный в них скептицизм в отношении идей «эпохи весны» вел к индивидуализму, к отказу от революционных методов борьбы, к поискам мирного социального реформаторства.

Выше назывался рассказ Благовещенского «Дряхлость и старость» из задуманной им серии «Писем мизантропа» (1866), тесно связанной с романом «Перед рассветом». Герой рассказа, подобно героям Мордовцева, тоже пережил эпоху оптимистического предвкушения нового, вызванную условиями революционной ситуации. Потом наступили годы спада общественной активности, и герой впал в мизантропию, в разочарование. Мрачный скептицизм был свойствен и Рязанову (у Слепцова), герою того же «трудного времени». Однако содержание и общественный смысл скептицизма, мизантропии и разочарований передового разночинца не имеют ничего общего с подобными же настроениями у опошлившегося героя Мордовцева. У настоящих «новых людей» эти настроения были действительно выстраданными. Они явились результатом поражения в борьбе за новую жизнь. В этой борьбе «новые люди» были активными участниками. Поэтому названные настроения были у молодого поколения естественными и законными, в них не было фразы и позы, а выражались действительная горечь поражения, горечь неудовлетворенных предвкушений.

Ничего подобного не было у «лишнего человека» 50–60–х годов. В рецензии на повесть Мордовцева «Новые люди» Н. Щедрин указал, что недопустимо смешивать свойства и признаки ветхого „тургеневского“ человека с свойствами и признаками искомого „нового человека“.[108] Но в тургеневских героях были видны подлинная жизненность и истинность, поэтому, они вызывали симпатию. Герои же Мордовцева не имеют жизненной убедительности, их «исковерканность» лишена всякого признака человечности, а своей пошлостью они вызывают отвращение (см. главу «В университет захотела девочка» из повести «Новые люди»). Борьба молодого поколения в изображении Мордовцева ограничивается лишь «раскладыванием словесного гранпасьянса». Представители этого поколения совершенно забыли политику, впали в индивидуализм, они поставлены автором не в положение борцов с действительностью, а в положение людей, занимающихся, по образному выражению Н. Щедрина, «расковыриванием собственных болячек». Дневник — исповедь такого человека, когда‑то передового деятеля — просветителя, и лег в основу повести Мордовцева «Новые люди». Что‑то болезненнобредовое, надломленное есть в духовном мире Ломжинова. автора дневниковых записок. Мордовцев вульгаризирует внутренний мир своего героя, заставляет его до предела обнажать свою «безнадежную наготу», тряпичную натуру и «неустанно предаваться самооплеванию и самоиз- нурению».[109]

Д. Мордовцев, подобно А. К. Шеллеру — Михайлову, декларирует необходимость строгого соблюдения в романе жизненности, основным источником которой является воспроизведение человеческих характеров в тесной связи с окружающей средой. Но человеческие характеры в конкретном изображении Мордовцева являются лишь продуктом общественных условий и духа времени. Изобразить характеры только как автоматическое следствие обстоятельств и времени означает, с точки зрения Мордовцева, выполнение одной из задач воспроизведения «физиологии общества». В таком понимании судьбы личности романист решительно отступал от наследства 60–х годов, от демократической трактовки темы «новых людей». И в области теории, и в области художественного творчества деятели демократического движения утверждали активную силу личности, они указывали на ее способность сопротивляться обстоятельствам, вступать с нею в конфликт, создавать новые обстоятельства. Мордовцев же пытается своих «новых людей» представить как продукт роковым образом сложившихся обстоятельств. И романист, собственно, приходит к выводу, что ничего нового нет в тех, кто считал себя «новыми людьми». В «Оговорке», предпосланной отдельному изданию повести «Новые люди» (1886), Мордовцев ставит перед собой очень характерную в этом смысле задачу. Вновь переиздавая повесть, он хотел бы «показать этпх самых „людей“(«новых», — Ред.) с окружающей их средою через двадцать лет, и посмотреть, что из них сталось и имели ли их стремления почву под собою или же это были невинные стремления детей за мыльными пузырями».[110] Повесть «Новые люди» дает недвусмысленный ответ на этот вопрос именно в духе последних слов ее автора. Этой целевой установке соответствует способ изображения жизни у Мордовцева. Романист показывает смену периодов, идей и деятелей на протяжении 60–х годов. Начало этого десятилетия, ознаменованное подъемом демократического движения («эпоха поэзии»[111]), сменилось годами упадка, разочарований, новых исканий, переоценки ценностей. Ломжинов скептически оценивает «эпоху весны». На этом и завершается первая часть повести — дневник ее главного героя. Во второй части автор от своего лица изображает молодое поколение «новых людей», поколение второй половины 60–х годов, пришедшее на смену Ломжиновым, «новым людям» предшествующего периода. Романист, видимо, желал противопоставить изнуренному Ломжинову, неудачнику Тутневу героев цельных и деятельных — Веру Релину, особенно Елеонскую, ее брата, студентов коммуны, т. е. представителей молодого поколения второй половины 60–х годов. Они увлекаются естественными науками, с восторгом относятся к минувшей «эпохе весны», но приходят к новым верованиям. Идеи Чернышевского и Добролюбова для Лидии Елеонской пройденный этап, «памятники» ее «первобытной религии» того периода, когда она «веровала».[112] Однако из задуманного автором противопоставления ничего не вышло. Молодое поколение «новых людей» представлено Мордовцевым также стоящим на распутье, надломленным и бессильным, вульгарно упрощающим человеческие отношения и ограничивающимся лишь разговорами о пользе труда, о независимости, о благе России. И конечные судьбы героев не озарены счастьем. Елеонская становится жертвой своего ригоризма: в дом любимого ею Тутнева она желает вступить, добившись полной независимости от него. Студент Григорьев ждет смерти от чахотки. Вера Релина изменяет своим стремлениям.