Дикие лебеди - Юн Чжан

В ту ночь отец спросил маму, была ли у нее связь с кем — нибудь до него. Она рассказала ему о прежних своих отношениях с мужчинами и сказала, что по — настоящему любила только Брата Ху, но он погиб от рук гоминьдановцев. Затем, в соответствии с новым коммунистическим моральным кодексом, который, отменяя обычаи прошлого, декларировал равенство мужчин и женщин, отец рассказал маме о себе. У него была возлюбленная в Ибине, но они расстались, когда он отправился в Яньань. И пока он был в Яньани, и потом, в дни партизанской войны, он встречался с несколькими девушками, но тогда нечего было и думать о женитьбе. Одна из его девушек впоследствии вышла замуж за Чэнь Бода, который прежде возглавлял отдел Яньаньской академии, где работал и отец, но затем приобрел огромную власть, став секретарем Мао.

Когда «чистосердечные признания» подошли к концу, отец сказал, что подаст в горком партии Цзиньчжоу заявление с просьбой разрешить ему «говорить о любви» (тань лянь ай) с мамой, чтобы впоследствии они могли пожениться. Так предписывали правила. Мама подумала, что это немного напоминает разрешение на брак, даваемое главой семьи, и, в сущности, была совершенно права: компартия стала новой патриархальной силой. В ту ночь, после их разговора, мама получила от папы первый подарок — романтическую русскую повесть «Просто любовь».

На следующий день мама написала домой, что встретила человека, который ей очень нравится. Поначалу бабушка и доктор Ся отнеслись к этому известию настороженно, потому что отец был чиновником, а чиновники всегда пользовались у простых китайцев дурной славой. Не говоря уж о прочих пороках, одной привычки к неограниченной власти было достаточно, чтобы усомниться в их уважительном отношении к женщинам. Бабушка сразу же заподозрила, что у отца уже есть жена, а маму он хочет взять в наложницы. Ведь обычно в Маньчжурии мужчины его возраста давно были женаты.

Примерно через месяц руководство сочло, что харбинская группа может без всяких опасений вернуться в Цзиньчжоу. Партия сообщила папе, что он вправе «говорить о любви» с мамой. Заявления подали еще двое, но опоздали. Одним из них был Лян, мамин подпольный связной. Он очень огорчился и попросил перевести его из Цзиньчжоу в какое — нибудь другое место. Ни он, ни другой поклонник, подавая заявление, и словом не обмолвились о своих намерениях маме.

Вернувшись, отец узнал, что назначен главой цзиньчжоуского отдела пропаганды. Через несколько дней мама привела его домой — представить семье. Как только он вошел, бабушка повернулась к нему спиной, отказываясь ответить на приветствие. Папа был смугл, очень худ (он отощал, когда был в партизанском отряде), казалось, ему хорошо за сорок и бабушка ни капли не сомневалась, что он давно женат. Доктор Ся держался вежливо, но суховато.

Вскоре отец ушел. Тут бабушка залилась слезами. «От чиновника нельзя ждать добра», — восклицала она. Однако доктор Ся уже успел понять по папиному поведению и маминым словам, что коммунисты очень жестко контролируют своих людей и человек на таком посту просто не может пойти на обман. Бабушку это не слишком убедило: «Он же из Сычуани. Откуда коммунистам знать, ведь он из таких дальних мест!»

Бабушка никак не могла успокоиться и продолжала высказывать подозрения, но другие члены семьи прониклись к папе симпатией. Доктор Ся прекрасно с ним ладил, они, бывало, разговаривали часами. Юйлинь с женой также полюбили его. Жена Юйлиня происходила из очень бедной и несчастной семьи. Ее мать принудили к замужеству после того, как дед проиграл дочь в карты. Брат попал в японскую облаву и три года провел на исправительных работах, подорвавших его здоровье. Выйдя за Юйлиня, она должна была каждый день подниматься в три часа утра, чтобы успеть приготовить множество блюд, соответствовавших изощренному маньчжурскому ритуалу. Бабушка заправляла домом, и, хотя теоретически они принадлежали к одному поколению, жена Юйлиня чувствовала, что стоит ниже ее, потому что они с мужем зависят от семьи Ся. Отец был первым человеком, взявшим себе за правило обращаться с ней как с равной, что в корне расходилось с китайской традицией. Несколько раз он дарил супругам билеты в кино, а это было редким в их жизни удовольствием. Впервые на своем веку они встретили чиновника, который не важничал перед ними, и жена Юйлиня считала, что коммунисты несравненно лучше всех своих предшественников.

Не прошло и двух месяцев после возвращения из Харбина, как родители подали заявление. С точки зрения традиции, брак представлял собой договор между двумя семьями — ни гражданской регистрации, ни свидетельства о браке не существовало. Но отныне для тех, кто «участвовал в революции», партия играла роль главы семьи. Установленное ею правило выглядело так: «28–7–полк. — 1». Это значило, что мужчина должен быть не моложе двадцати восьми лет, состоять в партии не меньше семи лет и иметь звание не ниже полковника; единица обозначала единственное требование к женщине — работу на благо партии не меньше года. Папе было двадцать восемь (китайцы считают, что новорожденный уже год живет на свете), он состоял в партии больше десяти лет, а должность его соответствовала заместителю командира дивизии. Хотя мама не была членом партии, ей зачли подпольную деятельность, а вернувшись из Харбина, она поступила на полную ставку в так называемую Женскую федерацию, где занималась тем, что освобождала наложниц и закрывала бордели, призывала женщин шить тапки для армии, устраивала на учебу и на работу, рассказывала им о правах и следила, чтобы их не выдавали замуж против воли.

Теперь Женская федерация была маминой «рабочей единицей» (дань — вэй), учреждением, через которое партия осуществляла полный контроль за населением. Горожан приписывали к таким учреждениям, которые, как в армии, определяли практически всё и вся в жизни каждого служащего. Маме нельзя было покидать подведомственную Федерации территорию, и только там можно было получить разрешение на брак. Федерация оставила вопрос на усмотрение папиного учреждения, так как отец занимал более высокий пост. Горком Цзиньчжоу сразу же дал письменное разрешение, но из — за отцовской должности необходимо было получить подтверждение от партийного комитета провинции Западная Ляонин. Считая, что препятствий больше не будет, родители назначили свадьбу на 4 мая, день маминого восемнадцатилетия.

В тот день, собираясь переселиться к отцу, мама скатала тюк из постельного белья и одежды, надела свое любимое бледно — голубое платье и белый шелковый шарф. Бабушка пришла в ужас. Неслыханно, чтобы женщина являлась в дом жениха своими ногами. Мужчине следовало послать за ней паланкин. Если она идет пешком, это означает, что мужчина ее не ценит и на самом деле в ней не нуждается. «Кто сейчас думает обо всей этой чепухе?» — сказала мама, увязывая тюк. Но бабушка не могла смириться с мыслью, что у ее дочери не будет традиционной торжественной свадьбы.

С самого рождения девочки каждая мать начинала собирать для нее приданое. Как предписывал обычай, в приданое мамы входила дюжина шелковых стеганых одеял и подушек с утками — мандаринками и нарядный полог для алькова. Однако традиционный обряд казался ей старомодным и излишне пышным. И она и отец хотели избежать церемоний, которые, как они считали, не имели ничего общего с их чувствами. Для двух революционеров значение имела только любовь.

Мама взвалила тюк на плечи и отправилась в дом к папе. Как и все партийные служащие, он жил там же, где работал, то есть на территории горкома партии. Одноэтажные дома с раздвижными дверьми, где селились чиновники, окружали двор несколькими рядами. Когда уже стемнело и молодые готовились ложиться в постель, мама встала на колени, чтобы снять с папы туфли. Тут в дверь постучали. У порога стоял человек с письмом из провинциального партийного комитета, где говорилось, что им пока нельзя вступать в брак. Только по сжатым маминым губам можно было понять, до чего она несчастна. Она кивнула, собрала вещи, сказала: «До свиданья» — и ушла. Не было ни слез, ни сцен, ни возмущения. Эта картина навеки врезалась в папину память. В детстве я часто слышала от него: «Как изменились времена! Ты не похожа на свою мать! Ты бы так не поступила — не встала бы на колени, чтобы снять с мужчины обувь!»

Задержка возникла из — за того, что у провинциального комитета возникли подозрения относительно мамы из — за связей ее семьи. Ее подробно допрашивали о том, чем объясняются отношения их семьи с гоминьдановской разведкой. Ей велели быть абсолютно честной, как если бы она давала показания в суде.

Ей также следовало рассказать, почему несколько гоминьдановских офицеров искали ее руки и почему она дружила со столькими членами гоминьдановского Союза молодежи. Она подчеркивала, что ее друзья занимали крайние антияпонские позиции и отличались общественной сознательностью; и что когда Гоминьдан в 1945 году пришел в Цзиньчжоу, они видели в нем правительство Китая. Она и сама могла бы вступить в эту организацию, но тогда ей было всего четырнадцать. Вскоре большинство ее друзей повернулись к коммунистам.