Весь цикл «Смерть на брудершафт» в одном томе. - Борис Акунин

Повздыхали. Помолчали.

Алеша изо всех сил пытался сосредоточиться на проклятом Зоммере, но в голову лезло совсем иное. Горячие губы… Шуршание газа… Аромат белой кожи…

Он покачнулся — от воспоминания закружилась голова.

У тумбочки подломилась ножка. Романов едва успел соскочить — грохнулся локтем о чугунный умывальник.

— Да что с вами сегодня? — рявкнул князь. — Вроде не пили!

— Извините, тесно.

— Да уж, не апартамент-люкс. Итак, жду предложений, соображений, идей.

Булошников пропищал:

— На вилле всегда шесть человек охраны. Да у Зоммера шестеро. Много, ваше благородие.

— Сам знаю, что много! Сколько раз говорить! Пока мы здесь, называть меня «Акакий Акакиевич»! А то забудетесь, ляпнете при посторонних… Ну, толковые мнения есть?

Крайнее раздражение, в котором пребывал начальник, лучше всего свидетельствовало: дело швах.

— Если б пострелять дозволили — другое дело, — степенно сказал Лютиков. — Сами же велели: без кровянки. И чтоб тихо. Как тут по-тихому обтяпаешь, когда вокруг него столько псов цепных?

— Нет, Акакий Акакьич, — припечатал колено ладонью Никашидзе. — По-тихому не получится. Даже не думайте.

Глаза штабс-ротмистра грозно округлились. Появилось на ком сорвать досаду.

— Ты как разговариваешь с офицером, сукин сын! — зашипел князь. — Ты на кого это рукой машешь?! Встать!

Агент вскочил, вытянул руки по швам. Кровать качнулась, и двое остальных завалились на бок.

— Виноват, ваше благородие! То есть Акакий Акакиевич!

Козловский только зубами скрипнул — теперь уже рассердился на самого себя, за несдержанность.

— Да сядь ты!

— Так чё делать-то? Говорите, сполним, — пожал плечами, как всегда, невозмутимый Лютиков.

Опять замолчали.

Штабс-ротмистр дергал себя за ус. Романов смотрел в окно. Там по озеру пролегла лунная полоса, напомнившая ему Кларину руку.

— Раз толковых идей нет, будем действовать по плану, который разработан нашей резидентурой, — сухо, недовольно заговорил наконец Козловский. План, придуманный в Берне, ему не нравился. Во-первых, слишком рискованный и чреватый неприятностями с полицией. А во-вторых (и если честно, в-главных), потому что придуман в Берне, а не самим князем. — Завтра вечером Зоммера на вилле не будет. Наш военный агент приглашает его на встречу в Локарно. Якобы для переговоров о закупке некоторых материалов. На вилле остаются шестеро охранников плюс старичок архивариус…

— Вот это подходяще, — кивнул Лютиков. Булошников пихнул его локтем: заткнись, когда командир говорит. Однако и сам не удержался, вставил:

— Шестерых уж как-нибудь сделаем, Лавр Константиныч. Не сомневайтесь.

И огромными ручищами изобразил, будто сворачивает кому-то шею.

— Дура ты баба, Василиса! — встрял Никашидзе, которому хотелось реабилитироваться в глазах начальства. — Акакий Акакьич русским языком сказал: без трупаков.

— Акакий Акакиевич, чего он дразнится! — плаксиво возопил Булошников. — Сам он «баба»!

— Молчать! Никашидзе прав: убивать нельзя. Нужно попасть в секретную комнату и забрать оттуда картотеку. Во что бы то ни стало.

Агенты переглянулись. У Лютикова возникло сомнение.

— Если у них там обычный замок, я его сделаю, какой мудреный ни будь. Но по элестричеству я не того… Там надо цифирь знать.

— По «электричеству», лапоть, — поправил Никашидзе. — Если там цифирь, дедушка ее должен знать. Клянусь, всё мне расскажет.

Князь, чуть покраснев, предупредил:

— Ты только гляди у меня, без изуверства.

— Обижаете, Акакий Акакьич! Он полюбит меня, как внука!

Все засмеялись, а в Алеше вдруг проснулась совесть. Половину он пропустил мимо ушей и теперь хотел поучаствовать в разработке диспозиции.

— А как мы попадем на виллу? Там же стены. И часовые.

— Не мы, — поправил его штабс-ротмистр и кивнул на агентов. — Они. Их работа. Наше с вами дело обеспечивать прикрытие. Завтра ребята выступят первыми. Потом поете вы, долго. Я барабаню по клавишам. Нужно продержать зал в течение часа. Как, молодцы, за час управитесь?

— Ерунда-с, — красуясь, поиграл бровями Никашидзе. — Ехать тут пять минут. Еще к аплодисментам поспеем. А насчет стены, Алексей Парисович, не переживайте. Мы с Лютиковым там один шикарный дуб присмотрели…

Луны волшебной полосы

Романов возвращался в свой «люкс» по пустому коридору. Здесь, в бельэтаже, пол был не дощатый, как на чердаке, а укрытый толстым ковром, и шаги не нарушали ночной тишины. Когда Романов открыл дверь номера, ему под ноги легла лунная дорожка. Не включая света, постоялец прошел по ней до самого окна и стал смотреть на озеро. Оно мерцало и искрилось. Алеше, пребывавшему в настроении восторженно-поэтическом, подумалось: словно черное лаковое блюдо, на котором рассыпаны бриллианты. Несмотря на поздний час, спать не хотелось совсем. Да и как тут уснешь?

Позади раздался тихий шелест. Чуть колыхнулся воздух. На плечи Романову опустились две обнаженные руки.

Задохнувшись, он обернулся.

— Вы?!

Перед ним стояла Клара. В ее глазах, очень близко, отражались две маленькие луны.

— Тихо, тихо, — прошептала она, лаская пальцами его шею.

Алеша хотел прижать ее к себе, но это не так просто, если одна рука на перевязи.

— Не бистро, не бистро, — снова шепнула Клара, чуть отстранилась и сделала вот что: взяла его за левую ладонь и, раздвинув легкий газ, положила ее себе на грудь. Под накидкой ничего не было — гладкая, нежная кожа. От бешеного толчка крови Алеша чуть не потерял равновесие, так закружилась голова.

— Я… я… знаю, это нельзя… это очень нельзя, — бормотала Клара, подставляя ему лицо, шею, плечи для поцелуев. — … Все равно… Пускай… Люны волшебной полёсы…

И все завертелось…

Алеша лежал на спине совершенно обессиленный и, даром что спортсмен, хватал ртом воздух, всё не мог отдышаться и прийти в себя. Клара же, несмотря на кажущуюся хрупкость, усталой совсем не выглядела, дышала размеренно, да еще мурлыкала песенку. Опершись на локоть, она водила пальчиком по Алешиной груди. На пальчике посверкивало кольцо с алмазом. Вдруг острый ноготок сердито царапнул по коже.

— Я знаю, что ты думаешь! Ты думаешь, что я без стыда. Что я распутина, да? Танцорки все такие, да? Бесчестные? Скажи!

Ее глаза наполнились слезами.

— Нет, что ты…

Но Клара нетерпеливо мотнула головой: молчи!

— Я самая честная. Другие женщины притворяются, я нет. Жизнь такая короткая! Молодость еще больше короткая! Ты мне так нравился, так нравился… — Она просияла улыбкой, смахнула слезинку и пропела. — «Сядь поближе, гитару настрой, будут плакать волшебные струны…»

Картинка 13

Однако теперь настала очередь Алеши хмуриться.

— Этот лысый поэт, он тебе тоже… нравится?

Клара передернулась и легла на спину.

— Почему ты молчишь? — приподнялся Романов. — Что у тебя с ним?

Поймать ее взгляд не удавалось, огромные глаза печально смотрели в потолок.

— Не надо спрашивать…

— Великий Д'Арборио, да? — терзая себя, горько сказал Алеша. — Богатый, знаменитый… И для артистической карьеры хорошо, да?

— Нет… — перебила она и снова содрогнулась. Выражение лица стало, как у смертельно напуганной маленькой девочки. — Д'Арборио страшный. Совсем страшный. О, ты не знаешь, какой он человек. Я его боюсь. Потому сказала «нельзя». Если он узнает…

— Ну, и что будет? — с вызовом спросил он.

— Д'Арборио будет меня убивать. Тебя тоже.

И зажмурилась.

Романову стало смешно.

— Тоже еще Синяя Борода! Дракон огнедышащий! Да я этого сморчка лысого…

Она прикрыла ему рот ладонью.

— Знаю. Ты его одной левой. У нас в Кишинеу так мальчишки хвастали… Конечно, одной левой. Правая у тебя больная.

Наклонилась, стала его целовать.

— Погоди-погоди! Ты думаешь, я не смогу тебя защитить?!

— Не надо про это говорить.

Клара закрыла ему рот поцелуем. Он хотел возразить, но для этого пришлось бы высвободить губы, а на это Алеша не согласился бы ни за что на свете.

Сквозь окна, сквозь стеклянную дверь балкона лился свет луны. Ночь казалась бесконечной. Время застыло.

Но взошло безжалостное солнце…

Но утром взошло солнце. Алеша открыл глаза, увидел, что Клары нет, и в первый миг испугался, не приснилось ли ему всё это. Будь проклято солнце, прервавшее такой сон!

Но постель благоухала Кларой, тело помнило ее каждой клеточкой, а на груди осталась царапина от ноготка. Романов простил дневное светило, потянулся и запел неаполитанскую канцонетту «О sole mio», которую великий Эдуардо ди Капуа, как известно, сочинил, любуясь нашим Черным морем в Одессе.