Последний платеж - Александр Дюма

Он поцеловал руку Гайде, обнял Эдмона и быстрыми шагами пошел к выходу из кафе.

Кто-то из безмятежно игравших шахматистов узнал его и окликнул:

— Месье Жан Гуренин, бонжур, присядьте на минутку…

— Рад бы присесть, месье Дювенк, но меня призывают более неотложные дела.

— Какие дела могут быть сегодня в Париже!? — бросил, не поднимая головы, партнер месье Дювенк, видного шахматиста кафе «Режанс».

— Как раз сегодня, — находчиво ответил месье Жан, — там на улицах и площадях Парижа разыгрывается весьма серьезная шахматная партия.

— Мы предпочитаем, да и вам советуем, месье Гуренин, нашу безвредную для кого бы то ни было деревянную и пальмовую кавалерию, пушки и пехоту… Поберегитесь, нам будет очень огорчительно лишиться такого замечательного собрата по искусству, такого выдающегося шахматного игрока, — напутствовал месье Дювенк русского коллегу.

— Не накликайте и в самом деле на меня беду! — шутливо откликнулся месье Жан.

Дружественный, но не шумный смех проводил месье Жана к выходу.

Эдмон и Гайде переглянулись.

— Он пошел, чтобы попробовать сложить голову свою за установление мира на земле, — с горьковатой иронией уронила Гайде.

Громыхание пушечных и ружейных выстрелов, все более явственное и близкое, мешало, однако, Гайде и Эдмону сосредоточиться на ходе начатой ими партии.

То и дело казалось, что бомба ударилась где-то совсем близко от «Режанса» и Театральной площади с главным театром Парижа — «Комеди Франсэз».

Месье Жан не случайно сравнивал происходящее с неким далеко не комедийным спектаклем.

Но вот опять он появился между шахматными столиками, теперь уже и сам с забинтованной рукой. Той рукой, сила которой была хорошо известна Эдмону, поддерживая того самого своего знакомца или товарища, который приходил за ним час назад… Видимо, рана, полученная этим человеком в голову, давала себя знать все сильнее, и он уже нуждался в серьезной помощи. А в «Режанс» русский великан был своим авторитетным человеком, и вокруг него тотчас закрутились и гарсоны, и официантки, и даже хозяин, берясь вызвать медика.

Месье Жан своей увесистой медвежьей походкой опять подошел к чете Монте-Кристо. Мельком взглянув на положение фигур, он добродушно уронил:

— Не играется? Вполне понятно… Сообщение насчет «третьего радующегося» подтвердилось. Мы, я и группа моих друзей-студентов, обнаружили на одном из чердаков кучку явных бонапартистов… Кое-кто из них даже не счел нужным с себя снять цилиндры. А стреляли они из офицерских пистолетов. И представьте себе, дорогой граф, один из них, тот, которому удалось задеть меня пулей в руку, оказался удивительно похожим на вас! Я был прямо поражен сходством, но он поспешил обратиться в бегство, и мне не удалось удостовериться, не было ли это ошибкой зрения? Впрочем, зрение у меня охотничье, многократно испытанное и вряд ли я мог так сильно ошибиться… Но это спасло шельмеца — это сходство остановило мой палец… Выстрела не последовало и он успел улизнуть. Да, я бы, признаться и не выстрелил бы в него, все равно я был просто скован ощущением его сходства с вами, граф! Я совершил когда-то ошибку тяжелейшую, которую до сих пор не прощаю себе: она была вызвана сходством по журнальным эстампам. Сейчас — было сходство в натуре. Только увидев вас рядом друг с другом и твердо зная «кто есть кто» — решился бы и теперь на какое-то действие…

— Кто же, по вашему, мог быть этот человек? — спросил Эдмон.

Месье Жан помолчал и как бы с усилием ответил:

— Об этом можно только догадываться.

Глава II

ОН ДОЛЖЕН БЫТЬ НАЙДЕН!

Кое-как, под продолжающийся свист бомб и пуль добравшись до своего отеля, Эдмон и Гайде почти одновременно вспомнили о настораживающем сообщении месье Жана.

— А что, если это и в самом деле наш злополучный Жорж-Шарль? — задумчиво, как бы самого себя спросил Эдмон.

Чуткая, быстро угадывающая мысли мужа, Гайде не очень хотела, чтобы оказалось так, не хотела бы вообще, чтобы Эдмон задумался над этим, но данный месье Жаном намек и толчок было нелегко обойти молчанием.

За семь лет жизни вдали от Парижа, то на Суэцком «истмусе», то на их средиземноморском островке, Эдмон и Гайде почти никогда не вспоминали о Жорже-Шарле, подобно тому, как во многих семьях избегают произносить имя кого-то из этой семьи, угодившего на виселицу или на каторгу…

Не один раз в своих мыслях Эдмон не без чувства удовольствия представлял себе те кошмарные муки, какими он так коварно и хитроумно, в самом деле почти с дьявольской изобретательностью, наполнил жизнь своего дальнего родственника, многообразно и многократно запятнавшего общее имя.

И вот, если только верно сообщение месье Жана, этот человек как ни в чем ни бывало опять возникает на общественном горизонте, опять бросается в пучину политических битв и интриг с неумирающими, неукротимыми надеждами на подлинное жизненное возвышение.

И можно ли удивляться, если он, в самом деле, сумел перенести те мучения неутоленной алчности, терзания самоупреков и сожалений, какие налагал на него гений мести графа Монте-Кристо. Если он дожил, не застрелившись, не повесившись до новой встречи со своим мстителем, который, впрочем, мог стать и его спасителем в свое время.

— Милая Гайде, — со вздохом, значение которого было хорошо понятно его подруге, произнес он наконец, — вполне возможно, что ты права, а я по-ребячески ошибся, когда торжествовал, что отравил жизнь этому недостойному носителю имени Дантесов… Когда мы уезжали на наш остров, я был совершенно спокоен, я был уверен, что он не вынесет тех адских страданий, какими я наградил его, что он либо повесится, как Иуда, либо разобьет себе голову о скалы, когда эти страдания сделаются для него совершенно невыносимыми, либо даже вырвет собственный язык, которым он отказался от моих великодушных предложений.

— Великодушных? — с недовольной иронией молвила Гайде.

— Да, в первую очередь они были великодушны! — горячо вскинулся Эдмон. — Я открыл перед ним возможность стать ни от кого и ни от чего независимым человеком…

— Зависимым от тебя, Эдмон! — с ласково-иронической усмешкой возразила Гайде, — и как!

— Он мог рассматривать меня, как своего старшего брата! — протянул, разведя руками, Эдмон. — И такая зависимость не постыдна!

— И все-таки, такая зависимость считается более предосудительной и зазорной, нежели любая другая, — возразила Гайде. — Придворный, раболепствующий перед своим королем, перед любимцами короля и перед его лакеями, ни капельки не стесняется этого, напротив, даже гордится возможностью пониже согнуть свою спину… А подчиниться отцу или брату стыдится!