Комсомольский патруль - Олег Грудинин

Оказалось, что Прокопий Иванович работает директором свиносовхоза «Красный партизан».

— Знаете... знаешь, какой у нас совхоз, — с воодушевлением рассказывал он Люсе, — одних свиноматок полторы тысячи, на всю область славимся. У нас тут клуб свой, кинотеатр, отопительная станция, водопровод. Машину даже легковую дали, но я ею для личных надобностей не пользуюсь, не привык еще, — усмехнувшись, добавил Прокопий Иванович, — все больше на трамваях да на троллейбусах. Да и веселее оно, среди людей ездить.

Люся тут же решила, что новым знакомым она будет представлять отца (заочно, конечно) как уполномоченного Министерства сельского хозяйства — так солиднее.

А Прокопий Иванович был вне себя от радости. Ему показалось, что пришло, наконец, то долгожданное «личное» счастье, которого ему так не хватало.

Как и полагала Люся, знакомые у нее нашлись быстро. Маникюрша из парикмахерской на Невском со второго сеанса пригласила ее к себе домой. Напоила чаем с клубничным вареньем и, узнав, что Люся ищет работу, захлопала в ладоши.

— На ловца и зверь бежит, — торжественно объявила она. — Только вчера у меня был разговор с одним из молодых постоянных клиентов. Он художественный руководитель английского отдела Ленинградского дома моделей.

У Люси перехватило дыхание.

— Ну и что? — прошептала она сдавленным голосом.

— Ему нужна манекенщица с идеальной фигурой и английским типом лица, — неожиданная «благодетельница» окинула Люсю взглядом с ног до головы. — В общем за тобой шоколадный торт и бутылка коньяку. Да, не забудь достать денег на ужин. Сама понимаешь, деловое свидание надо проводить за столом, уж он-то за тебя платить, конечно, не будет.

— Где же достать денег? — растерянно промолвила Люся. — У меня сейчас денег совсем нету.

Новая подруга насмешливо улыбнулась.

— Зато у тебя есть богатый папа. Ты говоришь, он уполномоченный Министерства сельского хозяйства? Неужели он пожалеет каких-нибудь триста-четыреста рублей... ну, например, на новое платье для дочери? На новое платье ты могла бы попросить и вдвое. Уверяю тебя, он оценит твою скромность.

Маникюрша оказалась права. Прокопий Иванович, услышав Люсину просьбу, ни слова не говоря, полез в ящик письменного стола и вытащил деньги.

— Ось, — сказал он, протягивая Люсе четыре новенькие сторублевки, — бери, дивчина, покупай хорошее. Я-то сам ничего в них не смыслю.

Поблагодарив отца кивком головы, Люся взяла деньги.

Через несколько дней состоялось первое ее свидание с будущим начальником. Он оказался довольно молодым, модно одетым, элегантным человеком, слегка хромающим на левую ногу. Маникюрша называла его просто Женечкой. Видимо, они были давно и хорошо знакомы. Договоренность закрепили шикарным ужином в ресторане. Было все: и вино, и шампанское, и дорогие закуски, но все же ясного ответа Люся не получила.

Маникюрша сказала, что шеф думает и что для гарантии лучше бы такую встречу повторить еще раз.

— Но... деньги... — с сомнением произнесла Люся. В тот вечер она ухитрилась истратить всю полученную от отца сумму.

Партнерша недвусмысленно улыбнулась и ответила, что если отец почему-либо заартачится, то деньги можно взять и так.

— Не станет же он подозревать в воровстве родную дочь. Просто подумает, что обсчитался.

— Да-аст, — игриво протянула Люся и тряхнула головой: — Даст и так! Он у меня старикан покладистый!

Но Люся плохо знала своего отца. Денег он ей не дал.

— Видишь, дочка, — сказал он, — я, конечно, зарабатываю хорошо, и недостатка мы с тобой чувствовать не будем ни в чем, но деньги надо расходовать с толком. Купила одно платье — и хватит пока. Кстати, я его еще не видел. Потом покажешь? Добре. А то ведь бумажки эти такая вещь: чем больше их тратишь, тем больше тратить хочется. Так легко дойти и до безобразия. Много примеров знаю.

Сказал — как отрезал, и Люся растерялась, не посмела с ним спорить.

Узнав об этом, маникюрша подняла ее на смех:

— Эх ты, мямля, тут судьба ее решается, а она... Да начнешь работать, ты ему эти несчастные четыреста-пятьсот рублей за месяц вернешь. Он и не хватится. Бери сама, не раздумывай.

Люся украла у отца деньги. Снова состоялось свидание с Женечкой за шикарным столом. На этот раз они встретились дома у маникюрши. Много пили, а затем Женечка, заявив, что ему необходимо как следует осмотреть фигуру новой манекенщицы и установить, подходит ли она к этой должности, выпроводил хозяйку из комнаты, заставил Люсю раздеться и... изнасиловал.

Ночевала Люся у той же маникюрши, которая громко смеялась над ее слезами и говорила, что «все умные женщины так поступают». Утром она передала девушке позолоченные часики — «подарок от нового друга».

— И не вздумай идти жаловаться, — пригрозила она, — а то, знаешь, что с тобой сделают? Посадят, и все. Ты ведь теперь кто? Ты воровка. Родного отца обокрала. Свидетелями будем, что на твои деньги пили. И никто не поверит, что изнасиловали тебя. Сама ты ему на шею пьяная вешалась. Где хочешь буду это говорить. Так что тебе одна теперь дорога — с нами. Наша ты теперь, воровка.

Люся возненавидела Женечку и его напарницу, но идти против них побоялась.

А еще через несколько дней Люся Чиженюк несла по указанному адресу украденные у кого-то вещи. На ее длинных, загнутых ресницах подрагивали слезинки.

КУРКИШКИН-МЛАДШИЙ

— Мой сын — яркая индивидуальность, — любила повторять Анна Осиповна Куркишкина своим немногочисленным друзьям и знакомым. — Виктору нельзя ни в чем перечить. Да, да, он не терпит возражений и не знает преград. У этого мальчика самобытный, волевой характер. Я уверена, он рожден, чтобы господствовать над окружающими. А его челюсти? Вы обратите внимание на его челюсти и подбородок американского боксера. И какое прелестное сочетание! Тяжелый подбородок и высокий, вдохновенный лоб. Нет, не возражайте, это говорит о многом, я знаю!

Но Анне Осиповне никто и не думал возражать. Она выбирала таких знакомых, которые не возражали.

Единственным близким человеком, делавшим иногда попытки с ней не согласиться, был ее муж.

В таких случаях Анна Осиповна начинала глубоко вздыхать, легонько трогать виски кончиками пальцев и смотреться в зеркало расширенными, страдальческими глазами. Выражение лица ее принимало трагический оттенок.

Свое умение превращаться в «замученную тираном-мужем женщину» она приобрела еще в годы нэпа, когда заставляла своего «растяпу супруга» отрешиться от «хамских профсоюзных традиций» и покупать в Торгсине боны за «эти наши советские деньги».

Делая страдальческое лицо, Анна Осиповна вместе с тем не забывала отпускать короткие язвительные замечания в адрес каких-то, существующих вообще, «ничтожеств с апломбом».

Тогда папа Куркишкин тушевался, пробовал оправдываться, и Анна Осиповна, одержав «победу» над мужем, обычно начинала плакать. Плакала она хрипловатым грудным басом, поминутно трогая глаза и губы платком и заботясь о том, чтобы не принять некрасивой позы.

С раннего детства Виктор Куркишкин считал свою мамашу ничтожеством и злился на нее, а позже, когда вырос, взял себе за правило при каждом таком споре отца с матерью брезгливо выходить в другую комнату и пережидать, «когда кончится это комедиантство».

Об отце он вообще никогда не думал, очень просто принимая его существование: «Отец принес конфеты, игрушки, отец принес получку», или: «Папа, мне завтра нужны будут деньги, приготовь, пожалуйста».

У самого Куркишкина-старшего было только одно конкретное пристрастие: он любил играть в лото на деньги, проводя за этим занятием все вечера в комнате у соседа и радуясь, как ребенок, каждому пустячному выигрышу.

Он давно уже видел в семье лишь обузу.

Такой была эта троица к тому времени, когда мы впервые познакомились с Виктором Куркишкиным, ударившим в клубе на танцах молодого человека. Ударил он его за то, что молодой человек отказался уступить Виктору одновременно приглашенную ими на танец девушку.

— Вы хам, — сказал Виктор, — ничтожество!

— А вы дурак, — отрезал соперник.

Виктор неумело ударил его по лицу.

После посещения членами штаба семьи Куркишкиных и письма по месту службы отца Виктора он записал в своем дневнике:

«Я открыл в себе нотку бунтарства. О, как я сжимал кулаки, когда ушел из этого их ужасного штаба. Место, где подчиняют людей, как они говорят, коллективу. Что такое коллектив? Толпа. Я не признаю коллектива. Это насилие над моей личностью. Но спокойно. Надо держать себя в руках и... бунтовать. Я это понял у них в штабе... Глупцы, они сами натолкнули меня на эту мысль. У них сидел один молодой человек с ультрамодной прической. Кто он? Бунтарь, конечно же! Ха-ха-ха!

Это единственная сейчас форма безнаказанной борьбы с обществом: быть не таким, как все.

Тот молодой человек выглядел смешным? Ну и что же? Он велик тем, что смешон.