Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

осеклась, подумав, что до этого момента дожить ещё надо. Услышала снизу подбадривающее:

— Ты молодец, Блодьювидд. Твоё самообладание и оптимизм заслуживают восхищения!

Глумится, сволочь. Обозлившись, полезла наверх пободрее и достигла маленькой площадочки, на которой вдвоём уже тесно было. Хозяин мой, одной рукой осторожно приобнимая, чтобы вниз не улетела, другой осторожно, совершая пассы, снимал с двери очень зловещего вида косточку, куском верёвки связанную с палкой-рогулькой. Эльфийский замок я видела впервые, но сразу догадалась, что это он. Так-то замками тут никто не пользуется.

— Я пользуюсь. А лестница такая потому, что гостей не люблю. Но прекрасная, для тебя, если захочешь, я выстрою лестницу из белого мрамора.

Подумав, пропыхтела, косясь вниз, на острые сучья:

— Экзотика какая. Пусть остаётся, — отряхнула запачканные древесной трухой руки и посмотрела, как в свете блуждающих огонёчков труха вниз сыплется. Решительно добавила: — Я, эру Глоренлин, очень ценю твою аутентичность.

Тут уже озабоченно примолк Глоренлин, похоже, пытаясь понять степень сомнительности комплимента. Вежливо улыбалась, думая, что вот и душке Трандуилу тоже иной раз трудно бывает понять все наложенные смыслы. А ведь тысячелетние телепаты оба. Да, не панацея… особенно, когда дело с хтоническим ололопыщпыщем имеешь.

Шаман дрогнул улыбкой, хотел что-то сказать, но замок недовольно заскрипел.

Глоренлин сдёрнул его уже безо всяких нежностей и моментально швырнул вниз. Палочка с косточкой улетели и приземлились совершенно бесшумно, внизу было полно сухих листьев и какого-то растительного пуха. Но спустя несколько секунд снизу засветило гнилостной зеленью, послышались шепотки и шипение, и что-то зацарапалось наверх. Маленькое, но проворное.

Глоренлин, похоже, собравшись, с закрытыми глазами забормотал заклиние — и шепотки стихли, свечение угасло. Что-то, спешащее наверх, шебуршать перестало.

Твою же ж мать! Не думала, что сразу, на пороге сильные ощущения давать будут!

Глоренлин немного виновато вздохнул:

— Прости, прекрасная, когда ты рядом, у меня мысли путаются и руки дрожат. Раньше такого не бывало.

Подхватила:

— Может, ну его, это путешествие? Потом как-нибудь?

(«А сейчас попить чего-нибудь успокаивающего, а то ноги трясутся?»)

Что там за дрянь в качестве замка использовалась, я не знала, но что это что-то очень дрянное, почувствовала хорошо.

— Не бойся, Блодьювидд, я защитил бы тебя, — шаман наконец открыл проклятую дверь.

За ней было темно, хоть глаз выколи, но я с облегчением ступила в темноту — лишь бы подальше от крохотной площадки, от острых сучьев и царапающихся звуков внизу, вроде бы стихших, но всё же…

Пол был мягкий, выстланный пухом, и пружинил, как будто был сплетён из веточек. Может, так оно и было. Мысль, что Великий шаман живет в гнезде, вызвала смешок. Стояла, боясь двинуться, чтобы не напороться на что-нибудь (кто знает, что здесь ещё есть!).

Дверь закрылась, и стало совсем темно.

— Мой дом открывает для меня первой ту комнату, в которой я хочу оказаться, даже неосознанно, — Глоренлин вздохнул, в этот раз сильно виновато: — Это спальня.

Не совсем поняла, в чём печаль, но он продолжил:

— Я хотел подождать с близостью. Это было бы вежливо.

Он помолчал и неловко выдохнул:

— Прости меня, я всего лишь мужчина. Если ты не хочешь сейчас…

Услышав надежду в его голосе, вспомнила, как ночевали вместе в моей комнате во дворце, я на кровати, он на матрасике, и как он взвился, услышав просьбу усыпить. Засмеялась:

— Я хочу потрогать твою голую спину с тех пор, как увидела её во время обряда, — и, сглотнув, забыв название, — с тысячей мечей.

Глоренлин ласково усмехнулся:

— «Песнь Стали». Да, тогда ты посмотрела на меня, как на мужчину.

Ну да, телепат же…

Он не трогал меня, только тихо говорил:

— Это воспоминание жгло меня, — и, судорожно вдохнув: — Пожалуйста, сними одежду. Я знаю, что ты не почувствуешь того, что чувствую я; что ослепительная, невозможная радость разделённой любви досталась только мне, но я постараюсь вознести тебя так, чтобы ты позабыла весь мир в моих объятиях.

Зябко повела плечами, вспомнив обещание «достать до сердца», обозлилась на свою трусость и быстро скинула одежду. Он тут же обнял — тоже голый, горячий и сухой, очень приятный для тела, тут же расслабившегося. Напряжение и почему-то немного страх вызвал только прижавшийся к животу напряжённый член — он чувствовался очень отчётливо, тонкой кожицей и пульсирующей под ней кровью. И он правда был длинный. Стесняясь своих мыслей и своих страхов, сжалась было — и боялась, что Глоренлин, читая мысли, оскорбится, но нет:

— Не бойся. У меня давно не было женщины, я понимаю, что могу в первый раз обезуметь и сделать больно… я люблю тебя, не бойся, расслабься, это будет хорошо, — от его шёпота голова начала кружиться, внутри всё вспыхнуло и разум почти ушёл, а стыдливость и вовсе покинула, поэтому, когда он, целуя за ухом, прижал к стене и поставил мою правую ногу на какой-то гладкий выступ размером, наверное, с половинку футбольного мяча, я только странной архитектуре эльфийской подивилась, а позволяла всё и всему радовалась.

Когда Глоренлин опустился на колени, я поняла, что выступ не просто так сделан, а продуманно. Казалось бы, такая простая вещь, но поза позволяла расслабиться и открыться поцелуям… принятым у эльфов для знакомства.

И да, я знала, по опыту с владыкой, что это бывает ослепительным — и тут же, на грани, утопающий разум подкинул картинку, как Трандуил нарочито, глядя в глаза Глоренлину, промокает краешек губ расшитым платком, после того, что было в оранжерее ֫— боже, боже, какой стыд!!! — и тут же воспоминание смывается валом накатившего… удовольствием это называть пошло и кощунственно.

Всё-таки сидхе и правда горазды возносить женщину.

Его стоны, которые я чувствовала и телом тоже, делали происходящее ещё злее, и кончила я, кажется, очень быстро — а память снова некстати подкидывала, что раньше, бывало, я торопливо рукоблудствовала по утрам, чтобы не так противно было вставать на работу, и организм выплёвывал уже этот оргазм, лишь бы от него отстали. И такой был лучше, чем ничего, но в этом была горечь. А тут за короткое время — я не могла понять, сколько его прошло, но, по-моему, мало — тело само всего захотело. Не просто закинуться эндорфинами — а слепящая нежность, медленное нарастание волны, всё выше и выше, и великолепный взрыв на вершине, и всё это ощущалось предельно естественным. Но да — мужчина в этом теряется, что ли… Я скорее почувствовала, чем услышала его глухой вскрик во время моего оргазма, и поняла, что он тоже кончил.

Вокруг темнотища