The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

время как в Восточной или Южной Азии коренные культуры знаний были преобразованы в ходе ряда сложных процессов.

В целом относительный вес средних слоев общества во многих регионах мира увеличился, особенно после середины XIX века. Это было связано с усилением социальной дифференциации, вызванной ростом населения, а также с общим расширением региональной и надрегиональной торговли и деловой активности - процессами, которые не оставили равнодушными ни один континент, включая даже Африку южнее Сахары задолго до начала колониальных захватов. Купцы и банкиры - специалисты в области обмена и обращения - были главным стимулом и бенефициарами во многих культурных контекстах. Третьим фактором стало создание государственных администраций и связанных с ними возможностей трудоустройства на средних уровнях иерархии - следовательно, для недворянских функционеров, имеющих если не полное гуманитарное, то хотя бы формальное образование. В XIX веке буржуазными считались те социальные группы, которые занимали "третью" позицию на периферии или в вертикальной середине социальной иерархии.

Образ общества, построенный таким образом, не был самоочевидным. Общество могло быть представлено изнутри как эгалитарно-братское, как дихотомическое (верх/низ, инсайдеры/аутсайдеры) или как тонко градуированное на ранги и статусные группы. Идея промежуточного уровня между элитой и крестьянскими или плебейскими массами, т.е. срединного положения, наполненного значимостью, стала характерна для XIX века только после того, как в XVIII веке во многих странах Европы и Азии укрепилась капиталистическая буржуазия. Купец или банкир, которого не только терпели и негласно уважали, теперь получил и "теоретическое" признание в доминирующей ценностной структуре общества. Эта переоценка не обязательно сопровождалась немедленным "подъемом буржуазии". Иногда сдвиг в пользу крупного купечества и знати проявлялся лишь в более тонких оттенках социального взаимодействия. Но тенденция имела глобальный характер: все большее значение по сравнению с предыдущими эпохами приобретали виды деятельности, стили жизни и менталитеты, связанные с торговлей и неканоническим знанием, а не с сельским хозяйством, деревенской жизнью и культурной ортодоксией, чьи горизонты выходили за пределы "вида с церковной башни".

Субъекты такой деятельности, образа жизни и менталитета определяли свою социальную идентичность скорее в терминах достижений и конкуренции, чем адаптации к существующей статусной иерархии. Они стремились к накоплению и сохранению движимого богатства, даже если вкладывали часть средств в недвижимость из соображений безопасности и престижа. Квазибуржуазные группы нигде не были "у власти" в Азии, но, несмотря на свою малочисленность, они часто оказывались влиятельными и оказывали существенное воздействие на модернизацию общества. Во многих случаях это происходило при отсутствии продуманной программы буржуазного активизма и без самосознательного выражения буржуазных норм и ценностей. Применялись передовые технологии производства и организации коммерческой деятельности, инвестиции шли в такие отрасли, как экспортное сельское хозяйство или механизированная добыча полезных ископаемых, внедрялись методы мобилизации капитала, выходящие за рамки традиционных местных возможностей. По своему объективному воздействию эти буржуа были экономическими первопроходцами с расчетливым мышлением предпринимателей. Но они редко выступали как уверенные в себе представители экономического или даже политического либерализма. Это затушевывало их видимость в глазах европейских современников и историков, ищущих в первую очередь либеральную риторику и лишь затем людей, стоящих за ней.

Квазибуржуа Азии в любом случае не могли бы предаваться антистатистическому либерализму, поскольку сами находились в двусмысленных отношениях с государством. Как и в случае с экономической буржуазией в других странах, они ставили перед собой две задачи: устранить все возможные препятствия для самоорганизации и контролировать работу рынка. Один из таких типов рыночной экономики существовал в Китае XVIII века, и следующий период, когда китайская буржуазия получила пространство для инициативы, не случайно пришелся на 1911-1927 годы, когда государство было настолько слабым, насколько оно когда-либо было или будет в будущем. Однако во многих других странах Азии коммерческие средние классы вступили в симбиотические отношения с государством, финансируя его как налогоплательщики или банкиры и рассчитывая на его поддержку в ответ. Государство, будь то туземное или колониальное, часто должно было защищать их в неблагоприятной обстановке и гарантировать минимум правовой безопасности. Сценарии могли быть самыми разными - от монопольных преимуществ для коммерческих меньшинств в некоторых европейских колониях в Юго-Восточной Азии (монополия на опиум для китайских торговцев, например) до laissez-faire колониального государства, как в британском Гонконге, которое обеспечивало свободу деятельности за рубежом. В большинстве случаев отношения с государством были более тесными, чем в Западной Европе. Правда, азиатская буржуазия, сформировавшаяся к концу XIX в., не была в первую очередь классом, находящимся на службе у государства, и редко создавалась им напрямую; за плечами у нее была своя история меркантильного успеха. Тем не менее, от Османской империи до Японии они сначала были защищенными государством нишевыми группами. В XIX веке в большинстве стран мира отсутствовали институциональные требования к автономным системам регулирования частного рынка.

Поэтому полностью развитых буржуазных обществ, особенно с "буржуазной" политической системой, было мало. Более характерным не только для колоний, но и для независимых стран Азии и южной или восточной периферии Европы было то, что историк венгерского происхождения Иван Т. Беренд (имея в виду Восточную Европу) назвал "двойным обществом". В этом асимметричном образовании экономическое значение буржуазии росло, но старые элиты сохраняли политический и, в некоторой степени, культурный авторитет, даже если трудолюбивые, ориентированные на образование и самодисциплину средние слои общества часто считали их упадническими и неэффективными.

 

Коммерческие меньшинства в растущей мировой экономике

Не все квазибуржуа за пределами Запада ориентировались на мировую экономику, но их сетевые функции, несомненно, были одной из наиболее ярких черт. Целые общества торговцев, такие как суахили в Восточной Африке, могли долгое время удерживать свои позиции за счет адаптации к меняющимся внешним условиям. Квазибуржуа в большинстве своем были активны в торговле и финансах - сферах, в которых многие семьи приобрели большие богатства еще в XVIII веке. Это относится, например, к банья в Индии, от которых англичане оставались частично зависимыми еще долгое время после того, как им удалось избавиться от индо-исламских административных чиновников, или к купцам Хун, которые вели китайскую торговлю с европейцами до Опиумной войны. Эти группы по-разному пострадали от экспансии европейской, особенно британской, торговли после 1780 г., потеряв значительную часть своего благосостояния и престижа: индийские купцы - из-за торговой монополии Ост-Индской компании; их китайские коллеги - из-за того, что монополия императорской внешней торговли была подорвана и в конце концов отменена, а Китай оказался открыт для ограниченного режима свободной торговли, в котором старые торговые династии, привыкшие к паразитическому бюрократизму и неподвижному монополизму, не нашли для себя новой роли. Прямого пути от этих купеческих классов "раннего модерна" к современной буржуазии не было, так же