Весь Роберт Хайнлайн в одном томе - Роберт Хайнлайн

узнать я, потому что не бывал в Сибири. Самой дальней точкой СССР, где я побывал, оказалась Алма-Ата в Казахстане.

Верить ли тому, что вы видите? Регулярно путешествуя вот уже тридцать лет, мы с миссис Хайнлайн не ограничивались разглядыванием достопримечательностей, а изучали жизнь других людей. Некоторые из наших наблюдений достаточно тривиальны. Например, в Перу пекут яблочные пироги гораздо более вкусные, чем выпекала моя мама, в Чили нас побивают по всем статьям, когда дело касается мороженого, а финское мороженое в стаканчике настоящее произведение искусства, и то, что мы у себя дома называем мороженым в стаканчике, ему и в подметки не годится.

Но обычно наши исследования совершенно серьезны. Не так давно я занялся обзором ситуации с переливанием крови во всем мире — хотя это уже совсем другая история. Но путешествуя по миру, мы всегда: 1) осматривали трущобы; 2) оценивали питание.

Отели, музеи и парки по всему миру очень похожи, но самый честный критерий состояния общества — трущобы, даже если цифры путешественнику недоступны. Уличная толпа в Бомбее или Калькутте говорит об Индии гораздо больше, чем величественный Тадж-Махал.

Два других вопроса дают возможность провести прямое, числовое сравнение. Первый: сколько тонн белка (мяса, рыбы, сыра) потребляется в стране за год? (Узнав эту цифру, наедине с собой разделите ее на число жителей.) Второй: сколько минут должен работать квалифицированный плотник, чтобы купить килограмм стандартного местного хлеба?

Первый вопрос дает ответ на среднее качество питания в стране; второй показывает, насколько богата (или бедна) страна в среднем. Если вам к тому же удастся увидеть трущобы, вы получите представление и о степени распределения богатства в стране.

Вы не сможете оценить ее, глядя на очень богатых: во всем мире они из осторожности одеваются как верхний средний класс, не лучше. Но трущобы честны, и самую большую разницу между богатыми и бедными мы обнаружили в Индии.

Разрыв между богатыми и бедными в России 1960 года был высок, возможно, даже больше, чем в США. Но разрыв этот проявляется в «привилегиях», а не в деньгах: персональном автомобиле с шофером, летних домах, апартаментах. Офис секретаря Союза писателей Латвии (русского, а не латыша) располагался в мраморном дворце, обильно украшенном внутри и снаружи, набитом скульптурами и картинами {построенном, как мне сказали, покойным царем для любовницы-фаворитки. Правда ли это? Не знаю, но более пышного дворца мне видеть не приходилось, а побывал я во многих). После встречи с его коллегами — мне удалось выжить в русском соревновании «кто кого перепьет», но его лучше не описывать — он повез нас к морю показывать свою dacha, тем самым продемонстрировав, что имеет личную машину, шофера, летний дом и в буквальном смысле царский офис. О деньгах он не упоминал, да в этом и не было нужды — я уже убедился, что дома на ужин он ест не черный хлеб с картошкой и отварной капустой.

Но он всего лишь босс писателей Латвии, маленькой захваченной страны, а не Генеральный секретарь Союза писателей в Москве. Я побывал в московском секретариате Союза писателей, большом деловом здании, но с Генеральным секретарем не встречался. Полагаю, живет он по меньшей мере не хуже, чем его коллега из Латвии.

А сколько ступенек отделяет мелкого босса в Риге от членов Президиума? Насколько хорошо живет Хрущев… извините, Брежнев? Не стану гадать.

Задавать в СССР два ключевых вопроса, которые я задавал во всех других странах, оказалось рискованно, а трущобы нам смотреть запрещали. Дважды мне удавалось увидеть их случайно, когда мы быстро проезжали мимо, примитивные бревенчатые хижины на самой окраине Москвы и первобытные глинобитные хибары за забором в Алма-Ате. Поднявшись на высокое место, мы смогли заглянуть за этот забор, но сопровождающие это тут же заметали и предупредили, чтобы мы не останавливались и не фотографировали.

Поскольку мы не могли задевать наши стандартные сравнительные вопросы, жена придумала несколько других, «безобидных», а я сосредоточился на поиске определенных признаков — мы решили оценить численность населения. В то время СССР заявлял, что в стране живет 225 миллионов человек, а в Москве 5 миллионов. (Сегодня, двадцать лет спустя, — почти 300 миллионов населения и более 7 миллионов в Москве.)

Много дней мы бродили по Москве — ездили на машине, на такси, когда хотели отделаться от «Интуриста», в метро, на автобусе, ходили пешком. Все это время моя жена, хорошо зная русский язык, заводила знакомства с гидами «Интуриста», шоферами, людьми на улицах, горничными — словом, с самыми разными людьми. Русские — восхитительные люди, она всегда рады поговоришь с гостями на английском, если знают язык (а многие знают), или на русском, если нет.

Позвольте мне также добавить, чаю Джинни, если в настроении, может очаровать кого угодно.

Она смогла задавать личные вопросы, но такие, на которые люди во всем мире с удовольствием отвечают, потому что сама откровенно отвечала на вопросы о нас и высказывала живой интерес к собеседнику, причем совершенно искренний.

Но в любом разговоре она всегда выясняла следующее:

сколько человеку лет;

женат ли он;

сколько у него детей;

сколько у него братьев и сестер, какого они возраста;

сколько у него племянников и племянниц.

Если задавать такие вопросы в лоб, они прозвучат агрессивно, как интервью нахального репортера. Но задавались они примерно так: «О, какой вы счастливый человек! Мы с господином Хайнлайном познакомились лишь незадолго до Великой Отечественной войны… и у нас нет детей, хотя мы их хотели. Зато у нас много племянников и племянниц». И так далее. Она часто рассказывала больше, чем спрашивала, зато без хлопот собирала нужную информацию, иногда даже не задавая конкретных вопросов.

В один прекрасный день мы уселись в парке на скамейке спиной к Кремлю и лицом к Москве-реке. Поблизости никого не было, так что место отлично подходило для разговора — направленный микрофон, если бы нас подслушивали, пришлось бы расположить на другом берегу реки, пока мы сидели спиной к Кремлю.

— Сколько людей в этом городе, если заглянуть в путеводитель? — спросил я.

— Более пяти миллионов.

— Гм-м! Взгляни на эту реку. Видишь, какое на ней движение? (Одинокая шаланда…) Помнишь Рейн? (Три года назад мы плавали на пароходике по Рейну. Движение было настолько плотным, что на реке пришлось установить светофоры, совсем как на Панамском канале.) Джинни, здесь и близко не может быть пять миллионов человек. Скорее всего Копенгаген, не больше, Питтсбург. Нью-Орлеан. Возможно, Сан-Франциско. (Это города, которые я хорошо знаю, я исходил их пешком и объездил