Две Жизни - Кора Антарова

И. отпустил своих учеников и пошел к домику профессора. Левушке, добравшемуся как в тумане с Эта в свою комнату, легшему в постель в каком-то восторге, когда ему казалось, что он ощущает, как в его сердце выстроились и настежь открылись в своем привете любви каждому встречному не двери, но ворота, показалось, что не прошло и пяти минут с тех пор, как он лег, а между тем голос Яссы звучал настойчиво и предлагал ему поторопиться, потому что Бронский уже ждет его в столовой.

Мигом вскочив, недостаточно соображая, как это так быстро мелькнула ночь, Левушка развил максимальную быстроту и через несколько минут просил прощения у Бронского за свое промедление.

– Ах, что Вы, Левушка! Какое тут промедление с Вашей стороны. Это мое нетерпение, моя жажда гонят меня. А так как без Вас я только жалкий созерцатель книги, то мне надо просить Вас простить мою поспешность. Не раз у меня мелькала мысль в эту ночь о чуде моей встречи с Вами, о безграничной моей благодарности Вам.

– Станислав, дорогой, Вы не пугайте меня. О чем Вы говорите? При чем я здесь? Что же тогда говорить мне об И. и других, столько сделавших для меня? Оставим эти разговоры, иначе снова на наших белоснежных одеждах пойдут пятна. Я со вчерашнего вечера не чувствую, что у меня есть сердце, но на его месте ощущаю ворота, точно дыра во мне насквозь. Мне кажется, что ничто больше не могло бы заставить меня волноваться и огорчаться, даже если бы И. велел мне сделаться смотрителем сумасшедшего дома или содержателем злющих обезьян.

Бронский весело рассмеялся, ярко представив себе Левушку в обеих этих ролях, и сказал:

– Я не только не чувствую в себе дыры, Левушка, но я себя-то почти потерял и не знаю, где мои границы.

Пошутив насчет своих ощущений, друзья, предводимые Яссой, снова отправились в комнату Али. И снова поразило их при омовении, что вода, скатывавшаяся с их чистых тел, была мутной и темной, точно они целые часы брели в ураганной пыли пустыни. Левушка с удивлением поглядел на Яссу, и тот, точно поняв немой вопрос, ОТветил:

– Что же тут удивительного? Ведь Вы еще сравнительно так недавно были очень раздражительны. Почти во всех Ваших нервных узлах образовались сцепления вроде склеенных жестких узелков. Теперь они расходятся, а вся скопившаяся в них энергия раздражения сейчас выходит наружу, вроде того как раздавленный старый гриб-дождевик выбрасывает из своей скорлупы темный порошок. Вода с Вашего тела только мутная, так как Вы еще очень молоды и большая часть Ваших скорбей и слез – только детские печали. Взгляните на воду, катящуюся с Вашего друга. Она почти черная, так как его печали – глубокие застарелые скорби и огорчения. Они смываются трудно, потому что вся прожитая в печали жизнь сложила эту печаль в твердые камни, которые теперь с трудом лопаются и пробиваются через кожу вон из организма, по мере того как радость движет Вашего друга в его труде дня.

Пока Ясса говорил, вода становилась все чище, и, наконец, оба вышли из прозрачных бассейнов. Снова переодевшись в чистое платье, друзья пошли по коридору к заветной двери. Бронскому казалось, что он помолодел на много лет, дышалось ему легко, шел он быстро и в его сердце не было ни одной капли печали. В первый раз за всю жизнь он не ощущал в себе тяжести и понял, что значит быть свободным, что значит легко начать свой день жизни.

Как и в первый раз, их остановила огненная надпись у порога двери. Бронский ее не видел, но должен был остановиться, так как внезапно почувствовал какое-то неодолимое препятствие, которое его не пропускало дальше. Теперь он уже сам понял, что его не пропускало то огненное письмо, которого без помощи Левушки он понять не мог, но смысл которого ему необходимо было понять раньше, чем он войдет в божественную комнату Али. Мысленно преклонившись перед безграничным милосердием высокого покровителя, посылавшего им свои заботы и любовь, Бронский стал слушать слова, которые ему переводил Левушка:

"Братья и друзья! Не то считайте милосердием, что даете сами или дается вам как долг, обязанность, тяжелая ноша. Ибо то еще стадия рассудочная, стадия самая близкая к полуживотному существованию.

Но то считайте милосердием, что даете в радости, в сияющем счастье жить и любить.

Не тот любит, кто несет свой долг чести и верности. Но тот, кто живет и дышит именно потому, что любит и радуется, а иначе не может.

И любовь сердца такого человека не брага хмельная и чарующая, создающая красоту условности, но ими чистая Красота, несущая всему примиренность, успокоение.

Там, где ты – ныне призываемый мною в ученики и сотрудники друг, прочел мое слово, там, где ты претворил его в примиренность в сердцах людей, – там ты основал новое колесо для жизни сердца человека, ибо там ты помог двинуться в новом вихре чакрам человека.

Вступайте в день, поняв на себе, как освобождается человек от застарелых ран и пятен. Как пробиваются к новому пониманию и восприятию дня борозды в мозгу. Как могут они проложиться, развернуться, стать действием только тогда, когда закрепощающая сила, жившая в организме как старый предрассудок сгнила и вышла из него, освободив место для радости.

Радостью ткется светящаяся материя духа, радостью вводится человек в единение с людьми, а следовательно – с нами и со всей вселенной".

Сила, державшая, ноги Бронского приклеенными к полу, внезапно исчезла, и он легко вошел в раскрытую Левушкой дверь. Впервые Станислав ощущал счастье, полное счастье, горячая волна которого заливала все его существо, сияла ему из каждого предмета комнаты, показавшейся ему сегодня особенно прекрасной и белой. Когда он взглянул в сияющее лицо Левушки, то не смог удержать возгласа:

– Левушка, Левушка, как Вы прекрасны. Я даже не думал, что Вы можете быть так нечеловечески прекрасны!

– Если бы здесь было зеркало. Вы бы и себя увидели нечеловечески прекрасным и совсем молодым, Станислав, – ответил Левушка, и даже голос его был новым, звучнее, ниже и мелодичнее того, к которому привык Бронский.

Большое удивление обоих вызвала книга, уже раскрытая на столе, которую вчера так тщательно и осторожно убирал Левушка, закрывая стол Али. Чьи же заботливые руки открыли ее? Чье любящее сердце посетило и благословило своим милосердием их рабочее место? Но думать об этом было некогда. Принимаясь за чтение, Левушка с удивлением заметил, что целая пачка листов книги была точно склеена после того места, где они остановились в сказке вчера, и в заголовке стояло:

Путешествие, жизнь и уроки второго сына

Переведя Бронскому заголовок и показав ему склеенные, вернее сказать, слипшиеся листы, Левушка снова стал переводить ему книгу:

"Ушел второй сын, полный энергии, долго шел, разыскивая путь в страшный город. С кем ни встретится, кому ни скажет, все со страхом смотрят на путника и говорят ему: "Что ты, друг, аль жизнь тебе надоела? Ты ведь там не только от чумы умрешь, но если даже выживешь, то от вражды тех горожан зачахнешь. Оставайся лучше с нами. Работы у нас сколько хочешь, земля хорошая. Мы тебе поможем дом построить, женишься, заживешь в свое удовольствие. Девушки у нас одна другой лучше. Оставайся, брось думать об этом несчастном городе, никому ты там не поможешь, только себя погубишь".

Но не слушал путник заманчивых предложений. Он всем своим существом стремился в дом несчастной женщины и, еще не зная и не видя ее, мысленно говорил ей: "Милая мать, будь спокойна. Я иду к тебе, как только могу и умею быстро. Не лей слез. Жизнь посылает тебе прощение и утешение в той форме, как ты просила. Как хотел бы я подобрать все твои слезы и заменить их радостью. Верь мне, я буду видеть в тебе мать и служить тебе так, как я служил бы своей родной матери".

И много, много новых дум передумал средний брат за свое долгое путешествие. Не раз смущали его люди, которым он рассказывал, куда и зачем идет, своими разговорами. Особенно сильно повлиял на юношу разговор с одним стариком. Узнав, что целью путника было стать сыном неизвестной ему женщины, старик сказал:

– Ох, и горькое же дело ты затеваешь. Взять дитя чужое на воспитание – и то дело трудное. Надо любовь в себе к нему найти, будто к родному. А этого почти невозможно сделать. А уж мать человека взрослого, как же ты, не видев ее, можешь чтить и любить перед Богом? Вдруг она тебе не понравится? Перед людьми-то ты сможешь это скрыть, а перед Богом и своей совестью как?

Задумался юноша и не знал, что ответить старику. Действительно, он видел и слышал не раз, что хорошие люди стремились облегчить другим жизнь и брали к себе их детей. Но часто приходилось им возвращать детей родителям, так как дети их раздражали, заставляли постоянно повышать голос, и кроме обоюдного неудовольствия и даже детских слез из их воспитания ничего не выходило.

Чем дальше шел путник, тем слова старика все сильнее въедались в его сердце, как ржавчина. И не мог он найти разъяснения, но твердо знал, что он задачи своей не оставит, от нее не отступится. И взмолился средний сын своему мудрому отцу, прося помочь ему понять свой мучительный вопрос и указать, как же ему поступить. Прилег он отдохнуть в тени деревьев, и снится ему, будто пришел к нему отец и говорит: