Одиссея Варяга - Александр Чернов

Но ведь Англия – это Англия… Этот народ, эта страна удар держать умели. Как и добиваться своих целей. Достижение которых всегда оправдывало любые средства…

****

Последний подвиг в завершившейся уже войне достался на долю работяги "Надежного". Подвиг трудовой. Предупредив о своем выходе во Владивосток по телеграфу, Руднев потребовал от Гаупта не только обеспечить нормальную постановку флота на бочки в Золотом Роге, но и иметь пробитым судоходный канал до рейда шириной не менее трех кабельтовых. Понятно, что лайнеры и транспорта с армейцами на борту были не только "тонкокожими" для движения во льдах: их маневренные характеристики при прохождении узкостей так же оставляли желать лучшего, да и буксирам нужна была чистая вода для работы с ними.

Хоть зима в этом году и не выдалась особенно суровой, ледоколу жизнь медом не казалась. А сейчас приходилось и вовсе не сладко. Конечно, портовое начальство догадалось обеспечить командовавшего им подполковника Чихачева всем необходимым, ему даже прислали дополнительных качегаров, однако к концу шестых суток ударной борьбы со льдом и ледокол и его команда выглядели неважно. Люди здорово устали. Неважно чувствовал себя и сам младший брат "Ермака": текли холодильники и дважды уже отказывала рулевая машинка. Но зато за это время и стояночная зона и канал к ней были подготовнены, а последний еще и обвехован.

Рассвет 6 марта Сергей Степанович вновь встретил на мостике своего "Надежного". За ночь канал со стороны Уссурийского залива местами прихватило, кое где сбились в кучу поколотые накануне льдины. Поэтому закончив ночной угольный аврал, и не теряя ни минуты, Чихачев вновь вывел свой корабль в Босфор Восточный. С пяти утра, при свете прожектора, ледокол с хрустом и грохотом утюжил акваторию канала на входе в пролив. Конечно, это был уже не тот лед, аршинный, который сковывал подходы к главной базе с Рождества до Сретения, но и будучи в половину меньшей толщины, мороки он доставлял изрядной.

Было уже часов десять, когда марсовый с вороньего гнезда доложил о том, что дежурный миноносец дав большой ход побежал куда-то на зюйд – зюйд-вест. Щурясь от влетевшего в глаза солнечного зайчика, отразившегося от стекла рубки, Чихачев по привычке протер стекла бинокля, после чего выйдя на крыло мостика стал всматриваться в дымку на юго-западе. Туда сейчас виляя между редкими льдинами, на всех парах уходил "Двести пятый".

Вскоре марсовый уже смог подсказать командиру, куда точно нужно смотреть… Нет, это была не просто более мутная мгла над морем. Там в серо-синей утренней дали на правой раковине "Надежного", все отчетливее начинала просматриваться растущая дымная полоса. Вскоре по левому борту ледокола прошли мимо так же направляющиеся в залив миноносцы первого отделения – Љ203 и Љ204.

– Что там, Илья Александрович! – Чихачев окликнул в мегафон стоявшего на мостике своего кораблика командира отделения миноносцев Виноградского.

– Наши возвращаются, Сергей Степанович! Флот! Все идут. Встречать бежим!

– Так рано идут? Ведь завтра только ждали… А может и нам можно?

– Так Вам кто то запретил? Канал и бочки в полном порядке, спасибо Вам! Буксиры уже выходят и "Громобой" за ними! Телеграфа у Вас нет, никто "Надежному" персонально не сигналил. Сами решайте!

– Спасибо!

Так… Сколько же у меня пластинок осталось? Штук двадцать есть. Хватит вроде как… Пусть потом фитилят как хотят, но не снять ЭТОГО я не могу. Один раз в жизни такое бывает. Или даже реже. Эх, Господи, благослови! – метнулась в голове Чихачева, уже шестой год как увлекающегося фотографией, шальная мысль. И немедленно переросла в уверенность.

Через пару минут на ледоколе началась возбужденная суета. Боцман добыл давно ждавшие своего часа флаги расцвечивания, вскоре они были растянуты, как и положено от гюйсштока до флагштока через топы стенег. На мостике, справа от входа в ходовую рубку занял свое нештатное, но лучшее место штатив фотоаппарата, а рядом коробка с пластинками. Готовых стекол оказалось аж целых двадцать шесть. По поводу ободранной льдом краски на бортах и явно видимых последствиях недавнего угольного аврала, командиру осталось лишь тяжко вздохнуть…

Завершив таким образом необходимую подготовку, маленький портовый ледокол отчаянно задымив прибавил ходу, развернулся и решительно отправился встречать возвращающийся в базу победоносный флот. Отправился прямо в историю, потому как серия фотоснимков Чихачева оказалась единственной, запечатлившей самые яркие и пронзительные моменты этого дня. И, видит Бог, трудяга-ледокол и его экипаж имели на это полное моральное право…

****

– Влезть бы нам всем в Золотой Рог до темноты с этакой то оравой…

– Всеволод Федорович, дорогой, ну кто нас теперь куда гонит? Сами посудите. Полно те, ей Богу, себя накручивать. Не Цугару, чай! Там – согласен, понервничать пришлось, когда стало ясно, что тральный караван вот-вот против волны выгребать не сможет. Но справились же. А здесь наша дорожка протралена, "Надежный", судя по телеграмме Гаупта, все прошкрябал, и не один раз…

– Прошкрябал. Не сомневаюсь. А коли ночью кто борт пропорет? Он же лед поколол только, а не в крошку истолок или растопил. Днем опасную ледышку с моста увидеть – плевое дело. А ночью?

– Не войдем все за день, кто-то из пароходства и на якоре утра подождет. Война кончилась. Топить нас никто пока больше не собирается. Не волнуйтесь по напрасну.

– В этом Вы правы, конечно, Петр Алексеевич… Что-то действительно нервы никак в порядок не соберу. Как будто пружина в часах раскрутилась и со шпенька соскочила…

Из-за Веницкого еще волнуюсь: все ли у него нормально в Вэй Хае пройдет, сможет ли "выковырять" наших. Совсем мне подзатянувшееся молчание Форрин офиса не нравится. Затевают какую-то гадость нам бриты… Очередную! А у нас в их порту – три броненосца… Я поэтому и попросил Алексеева послать "Святителей" с "Пересветом". Все-таки любую аргументацию хорошо подкреплять главным калибром! Или я сгущаю? От войны никак не отойду?

– Честно говоря, я пока тоже оглушен немножко. Так вот взять и шагнуть из войны в мир… Утром сегодня опять вскочил как ошпаренный – приснилось, что Николая Александровича с Фитингофом на их "столе-крейсере" Камимура изловил.

– Доброе утро, господа… Всю жизнь мне поминать теперь будете, Петр Алексеевич, ту нашу прогулку к Гуаму? – вдруг подал откуда то сзади голос Беклемишев.

– А, "Гроза береговой обороны и судоходства" Страны восходящего солнца пожаловали! Милости просим! Присоединяйтесь-ка к нам, присоединяйтесь. Мы тут с Всеволодом Федоровичем поднялись к корабельному начальству. Поглядеть далеко ли до дому осталось. И по пустякам не обижайтесь, я ведь тогда из-за Вашей задержки пол пузырька валерьяновой настойки истребил…

– Допустим, но я не за себя вовсе. Вы, Петр Алексеевич, опять "Наварина" "столом перевернутым" прилюдно обозвали. Некрасиво это, знаете ли. Да-с. Я все слышал. А ведь просил же… И Вы обещали!

– "Перевернутым"! Да боже меня упаси! Напраслину возводите. У меня пол мостика свидетелей здесь. Ну, не обзывал я "перевернутым" Ваше любимое блю… – Безобразов осекся прикрыв рот рукой. Последний слог "до" остался не произнесенным…

Вокруг раздались сдавленные смешки, тихое хихиканье, а не сумевший как всегда сдержаться Руднев закатил глаза и с трагической миной процедил:

– Дуплет-с, господа!

А затем, разряжая неловкую паузу, вынес вердикт:

– Во-первых, пока я еще командую флотом – никаких дуэлей. Тем более среди адмиралов. Во-вторых, Петр Алексеевич, Вам все-таки придется сейчас прилюдно каяться. Мне то ведь Вы тоже обещали. Помните: когда мы у Горы стояли? Вы же знаете – у Николая Александровича это любимый пароход. А он у нас однолюб. Понимать надо такие вещи.

– Ладно, все, господа. Виноват. Признаю. Раскаиваюсь… Вы удовлетворены, Николай Александрович? Торжественно обещаю при всех Ваш любимый "Наварин" больше не обижать.

И хватит смеяться, молодежь!

– Спасибо, Петр Алексеевич, – Беклемишев улыбаясь подошел к Рудневу, Безобразову, а так же к стоящим вместе с ними командиру "Потемкина" Васильеву и старшему офицеру Семенову, – будем считать инцидент исчерпанным. В самом деле, зачем обижать моего "старика". По Уставу ведь не положено, чтоб у корабля сразу три позвища было…

– Три? А какое же третье? Что то мы тут и не слышали на "Светлейшем". Сами то ваши каюткампанейские как "Наварина" своего кличут?

– Ну Вас! Опять смеяться будете. Не скажу.

– Все. Вылетело – не вернешь. Признавайтесь уж, будьте добры, любезный наш Николай Александрович!

– Как, как… "Слоник"! Вот как…

– Господи! А слоном-то за что его, бедного…

– А это к Всеволоду Федоровичу вопрос. Кто тогда на военном совете сказал, что мы на заднем дворе у Микадо резвимся аки слоны в посудной лавке?